Товарищ «Чума»#11 Глава 1 Я висел, ухватившись за рукоять тальвары Афанасия у Каина на спине, пытаясь причинить обезумевшему упырю как можно больше вреда. В идеале, конечно, вообще рассечь его на две половинки, но это, увы, было не в моих силах. Его тело было настолько плотным и крепким, что у меня возникало ощущение, что я кромсаю морёную деревяшку. Волшебный клинок, словно почувствовав моё сокровенное желание, даже задрожал в моей руке, словно живой, будто тоже больше всего на свете жаждал этой смертельной схватки. Каин замер, ухватившись рукой за лезвие, торчащее из его груди и медленно повернул голову, пытаясь заглянуть себе за спину. Его оставшийся глаз пылал холодным адским светом. — Ты слишком много на себя взвалил, червь! — прошипел он, сдерживая движение острого лезвия. — Но почему, Каин? Мы же договорились⁈ — воскликнул я, пытаясь тянуть время, в надежде, что дедуля с духом-хранителем успеют с решающим ударом. — Она — моя мать! — с хриплым бульканьем прорычал упырь. — Ты не понимаешь… Все-таки моя команда умудрилась нанести ему по-настоящему критические повреждения, хоть и не смогли упокоить его окончательно. Но и наши потери были ужасающи — геройски погибли (по крайней мере я так считал) Глория, Афанасий и Черномор. Совершенно непонятно, что с отцом Евлампием — Глаша с Акулиной умудрились куда-то его на себе утащить. Подальше от нашего противостояния. Я надеялся, что хотя бы батюшка остался жив. Однако скорбеть о потерях верных соратников и друзей в эту самую секунду не было никакой возможности. — А как же мир, о которым ты так тревожился? — хрипло произнёс я прямо ему в ухо. — Сейчас мы по твоей милости перебьём друг друга, просто подарив этот мир Хаосу и Рааву… — Ты не понимаешь… ты не «дитя ночи»… — продолжал хрипеть Каин, тягучая кровь которого продолжала медленно струиться из ран. Похоже, что его регенерация основательно сбоила. Но дури у него еще хватало с лихвой. — Я обязан подчиняться «старшему», как и мои птенцы безоговорочно подчинятся мне… Каин внезапно дёрнулся вперёд, и я почувствовал, как клинок выскальзывает из его тела с противным хлюпающим звуком. Чёрная кровь хлынула из раны сильнее, но упырь, казалось, уже не совершенно не обращал на это внимания. Его лапа с молниеносной скоростью схватила меня за горло, подняв в воздух, как до этого Черномора. — Ты предал… меня, Каин… — с трудом продавил я воздух сквозь передавленное горло. — У нас был шанс… спасти этот мир… мы могли бы всё обсудить… — Это — не могли! — рыкнул Каин, и от его голоса стыла кровь в жилах. — Это — необсуждаемо! Мир вокруг поплыл, когда он начал сжимать свои когтистые пальцы. Я судорожно дёргал ногами, выронив клинок Афанасия и пытаясь разжать его пальцы обеими руками, но его хватка была крепче стали. И вдруг — громкий хруст. К счастью, не моего горла. Голова Каина дёрнулась в сторону, когда что-то огромное и мохнатое врезалось в него сбоку, сбивая с ног, и вгрызаясь в руку, в которой он меня держал, гигантскими клыками. Пальцы Каина разжались, и я рухнул на пол, кашляя и хватая ртом воздух. Огромный волк, весь покрытый старыми шрамами и с бешеным огнём в глазах, терзал Каина, мотая его по полу, как тряпичную куклу. Упырь ревел, пытаясь отбиться, но дух-хранитель не отпускал. Не думал, что Пескоройка вообще на такое способна. Похоже, что она воспользовалась способностью кого-то из предков, как бы не самого прародителя. Каин зарычал, пытаясь стряхнуть волка, но дух-хранитель вцепился в него мертвой хваткой. Их схватка превратилась в жуткий танец — упырь метался из стороны в сторону, пытаясь вырваться, а огромный волк не отпускал его ни на секунду. Я только слышал, как хрустят кости Каина под огромными зубами волка. Я думал, что зверюга подобного размера играючи отгрызёт руку упырю. Но не тут-то было! Похоже, что чертов вурдалак был вылеплен из очень крутого теста, замешанного Создателем на земном прахе[1]. Невзирая на раны, наносимые ему гигантским волком, он всё еще пытался сопротивляться, даже сумел встать на ноги. Я поднял с пола оброненный ранее меч, и тальвар вновь вспыхнул в моей руке голубым пламенем. Я еще не успел им взмахнуть, как из темноты выпрыгнул дедуля. В одной руке — старая выщербленная секира, но тоже не простая — просто полыхающая цветными переливами рун в магическом зрении, в другой — свеча, пламя которой горело холодным синим светом. Нахрена моему мёртвому дедуле эта свеча, и куда он её собрался засунуть грёбаному вурдалаку, я так и не понял. — Довольно! — прогремел голос старика, и в тот же миг свеча в его руках ослепительно вспыхнула. Каин взвыл, зажимая глаза, и даже дух-хранитель на секунду ослабил хватку, отпрянув от внезапного света. Ну, и мне основательно досталось — я на мгновение ослеп, но особой боли не ощутил. А вот Каину, видимо, основательно зенки-то «пропесочило» — вон как тоскливо подвывает, ублюдок! Проморгавшись, я увидел, что мой старикан двинулся вперёд, будто сквозь сопротивление невидимой стены, а потом взмахнул секирой. Каин успел только обернуться на свист рассекаемого воздуха (зрение у него так и не восстановилось), но топор уже вошёл ему в шею с влажным чвякающим звуком, будто мясник на рынке рубит сырое мясо. Я думал, что мертвец наконец-то отчекрыжит голову упырю, но топор дедули вгрызся в шею примерно на треть. Упырь заревел — но теперь его крик звучал уже не злобно, а с какой-то почти человеческой болью. Черная кровь брызнула фонтаном, но Каин лишь упал на колени. — Ты опять забыл свои клятвы, Каин! — громогласно заявил старикан, силясь выдернуть своё оружие, застрявшее в шее вампира, словно в бревне. Но сил у него на это явно не хватало. — Жду не дождусь, когда же сдохнешь окончательно! Каин медленно поднялся, его тело дрожало, но теперь уже не от ярости, а от боли. Наконец-то мы его основательно измотали. Он смотрел на Вольгу Богдановича, на меня, на Пескоройку в образе огромного волка, и в его глазах мелькал едва уловимый страх и уважение. — Я не мог иначе… — просипел Каин, поднимаясь с колен. Упыря шатало, но он был еще весьма опасен. Возможно, что мы все тут ляжем — рядком. Старик не ответил. Вместо этого он поднял свечу выше, и синий свет разлился по помещению, отбрасывая причудливые тени. Вдруг воздух содрогнулся, и из тьмы начали выступать призрачные силуэты — люди в старинных одеждах и боевых доспехах с бледными лицами и горящими глазами. Духи пришли нам на помощь! Духи моих предков. Один из них — Лютовлад, шагнул вперёд и протянул руку, указывая на вампира: — Пришло время за всё ответить! — пророкотал он. — Помогайте, братцы! Зовите на помощь всех, до кого сможете дотянуться. И развалины зала начали стремительно наполняться многочисленными духами-призраками. Но это уже были не мои предки, а какие-то совершенно незнакомые мне люди… Вернее, те. Кто когда-то был ими. Каин отшатнулся. Впервые за всё это время я увидел в его глазах не безумие, а чистый, животный ужас. — Нет… вы не можете… Но духи уже окружили его. Они не нападали — они просто стояли и смотрели на него в упор. И в их молчании было что-то страшнее любой угрозы. Я перевёл взгляд на деда: — Кто они? — Те, про кого он давным-давно забыл, — коротко ответил старик. Я присмотрелся. И тогда увидел: призраки, которые тянулись к Каину и которых становилось всё больше и больше, не просто окружали его — они словно входили в него, сливаясь в одно целое с упырём. И тогда до меня дошло. — Эти духи, дед… Они… они его жертвы? Старик мрачно кивнул. Каин закричал — но теперь это был уже не боевой рёв, а глас, полный отчаяния. Ведь он ничего не мог сделать тем, кто сейчас терзал его изнутри, буквально сводя его с ума. А жертв у него за тысячелетия накопилось весьма предостаточно. — Нет! Нет!! Не-е-ет!!! Но призраки не слушали. Они все плотнее сбивались вокруг него, проваливаясь в его тело, как горячие ножи в мягкое масло. И тогда я понял, что это конец. Конец нашему противостоянию — мы сумели его победить! Вот только какой ценой? Вот как по мне — это по-настоящему Пиррова победа. Но всё закончилось не так, как я ожидал. Каин не умер. Он просто вновь рухнул на колени. И когда поднял голову, в его глазах уже не было ни безумия, ни ненависти, в них не было ничего. Только глобальная тоска и пустота. Упырь больше не сопротивлялся. Его черная кровь медленно сочилась из раны на шее, но он словно не чувствовал боли. Его пальцы судорожно сжались, но не для удара — просто в бессилии. Вокруг него стояли призраки, сотни теней, неотступно смотревших на него. И в их глазах читалось одно — они ждали. Чего и Старикан наконец выдернул секиру из шеи вампира и грузно опустился рядом, тяжело дыша. Его глаза тоже были устремлены на Каина, но в них не было торжества — только усталое, почти жалостливое понимание. — Всё, — прохрипел дед. — Теперь он не опасен. Ну, покуда эти с ним… Я хотел возразить, но вдруг понял, что он прав. Даже если Каин всё ещё обладал чудовищной мощью — он был сломлен. Не физически, нет. Гораздо глубже. Я даже представить не мог, что творилось у него внутри. Каин медленно повернул голову, и его взгляд упал на меня. Его губы дрогнули, будто он пытался что-то сказать. Но вместо слов из его рта вырвался лишь тихий, скрипучий шепот: — Почему… они… не уходят? Я скоро не выдержу этой муки! — И он схватился руками за голову. — Чтобы они ушли, ты должен покаяться перед ними, — просто сказал Вольга Богданович. — Но искренне… Лишь после этого они покинут тебя. — Я… не могу… — Каин зажмурился, будто пытаясь отгородиться от реальности. Но призраков это не остановило. Они продолжали проходить сквозь него снова и снова, будто возвращая ему каждую минуту и секунду своих мучений, своих несбыточных надежд и планов на будущее, заставляя упыря переживать эти мгновения тысячи и тысячи раз. — Дело сделано, родичи! — неожиданно произнес Лютовлад, постепенно теряя «плотность». — Мы уходим! — Спасибо, отцы! — произнес Вольга Богданович, кланяясь духам предков в пояс. Я повторил за ним слова благодарности, тоже низко поклонившись. — Дед? — Я повернулся к старику, указав на Каина. — А что с ним теперь будет? — Теперь? — Мертвец усмехнулся. — Теперь он будет помнить каждого, кого убил… А не только родного братца Авеля… Всех каждого до самого своего конца… А Кондрашка[2], уж поверь мне, рано или поздно, любого хватит. Даже такого упыря, как этот… Каин вдруг вскинул голову и закричал — но не от боли, а словно от внезапного осознания всей той мерзости, которую он сотворил за свою долгую жизнь. Его голос звучал так, будто он наконец увидел что-то, что скрывалось от него всю его долгую жизнь. — Я… — Он словно захлебнулся собственными словами. — Я не хотел… — А то мы не знаем, — перебил его старик, — все вы всегда не хотите! А потом… Договорить он не успел, потому что в поле нашего зрения вновь появилась Пескоройка, всё ещё пребывающая в облике волка. Она глухо рыкнула, волоча в зубах основательно придавленную тушку второго упыря-фрица — археолога Грейса. Огоньки её глаз сверкнули в темноте, когда она положила вяло трепыхающееся тело вампира у ног деда. Я вздохнул и спросил старика: — Может, добить его? — Подожди, внук, — Вольга Богданович мотнул головой, — сначала с его патриархом решим… Неожиданно Каин вздрогнул, истошно заорал, едва не порвав мне барабанные перепонки, а затем кулем рухнул на пол, царапая когтями разбитый мрамор. Наступила тишина, лишь слабо поскуливал помятый пескоройкой вампирёныш. Регенерация у него была куда хуже, чем у его босса. А потом… Потом призраки начали неожиданно исчезать. Один за другим, один за другим, один за другим. Они растворялись в воздухе, словно дым, и с каждым исчезнувшим силуэтом в комнате становилось немного легче дышать. Уж слишком напряженную атмосферу они создавали — уныния, безысходности и тоски. — Это он чего, дед, — с изумлением произнёс я, — Каин покаялся? Искренне покаялся? Да быть такого не может! — Жить захочешь — еще не так раскорячишься! — философски произнес мертвец, не подозревая, что предвосхитил крылатую цитату Кузьмича из «Особенностей национальной охоты». — Это что-то для него изменит? — поинтересовался я у деда. — Для него — да, — вздохнул старик. — Для нас… не уверен… — Тогда, может, его это… пока не поздно… — Думаю, что какое-то время он будет паинькой, — произнёс старик. — Но ты прав… — И он вынул откуда-то из-за пазухи металлический ошейник, который защелкнул на шее упыря. — Сдерживающий антимагичекий артефакт! Он, конечно, Каина не удержит… Но учитывая его теперешнее состояние — на пару-тройку дней его хватить должно… — Слушай, дед, а чего он вообще взбеленился? Ведь могли бы и обсудить… Ну, вопрос о его матери… — Да не мог он это обсуждать, — просветил меня старик. — У этих тварей настолько жесткая иерархия, что нижестоящий не может противиться своему Мастеру… Ну, тому, кто его обратил — сделал вампиром. Похоже, что у Каина был чёткий приказ от Лилит, который он не мог нарушить. Всё-таки, первой была она… — А сейчас что мы с ним будем делать? Ведь он не прекратит… — Вот мы и посмотрим. Никто не знает, как повлияло на него это «испытание душ»? Каин лежал без движения, лишь слабые судороги время от времени пробегали по его телу. Его глаза были закрыты, но по выражению лица казалось, что он все еще видит призраков — тех самых, которые только что исчезли. Его губы дрожали, словно он шептал что-то, но звука не было. Следом я взглянул на Грейса, который пришёл в себя и уже сидел на полу, скрючившись, и смотря на нас с животным страхом. — Пусть живет, — неожиданно сказал Вольга Богданович. — Все-таки ученый… Может, что-то полезное знает. — Ты сейчас серьезно, дед? — Я уставился на старика. — Он же упырь! — А Каин — патриарх упырей, и ничего — терпим, — недобро усмехнулся дед. — Да и потом… — Он наклонился к Грейсу, и взгляд его стал ледяным. — Ты понял, что если попытаешься убежать или напасть, Пескоройка тебя догонит? Грейс быстро закивал, будто боялся, что его тут же прикончат за малейшую задержку с ответом. — Хорошо, — удовлетворенно кивнул старик. Немец-вампир сглотнул и снова кивнул, стараясь не отсвечивать клыками, которые он, отчего-то, никак не мог втянуть обратно — я это явственно читал у него в голове. Неожиданно Каин начал шевелиться. Он медленно поднялся на колени, его движения были неуверенными, словно он только что проснулся после долгого сна. Его глаза, когда он наконец открыл их, больше не горели безумием — в них читалось что-то другое. Осознание. Ужас. Боль. — Я… помню, — прошептал он. — Что именно? — спросил я, настороженно сжимая рукоять тальвары покойного Афанасия. — Всех. — Его голос дрогнул. — И каждого. В комнате повисла тяжелая пауза. — И что ты чувствуешь? — тихо спросил Вольга Богданович. Каин закрыл глаза: — Пустоту. Он сказал это так, будто это слово могло объяснить все. И, возможно, так оно и было. — Ну что ж, — вздохнул дед, — теперь тебе предстоит решить, что с этой пустотой делать? Я посмотрел на Каина, потом на Грейса, потом на Пескоройку… и понял, что эта история еще далека от завершения. Но по крайней мере, бедные замученные Каином призраки, наконец-то обрели покой. А нам оставалось разбираться с живыми… [1] Согласно библейскому повествованию, Бог создал Адама из праха земного. В книге Бытия (2:7) говорится: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою». [2] Одна из версий связывает выражение с именем Кондратия Булавина, предводителя восстания донских казаков в начале XVIII века. В ходе восстания казаки убили князя Юрия Долгорукова, а депеша об этом якобы начиналась со слов: «Кондрашка Булавин Долгорукова хватил» Глава 2 Тишина, повисшая после слов Вольги Богдановича, была густой и тягучей, словно древесная смола. Даже сам воздух замер, боясь нарушить хрупкое равновесие, возникшее после горькой победы, невосполнимых потерь и запоздавшего покаяния. В развалинах обеденного зала особняка, где еще недавно кипел ад схватки, теперь царила звенящая пустота — но не потому, что всё закончилось, а потому, что произошло нечто… Что-то, что я никак не мог осознать. Я опустил тальвару Афанасия, и она скрежетнула острым концом по мраморным плитам, вызывая волну колючих мурашек. Клинок, ещё недавно пылавший голубым магическим пламенем, теперь был тусклым, словно выдохся. Как и я. Как и все мы. В руке он казался тяжелее, чем весил на самом деле. Ведь это был не просто меч — это было напоминание. Об Афанасии, чья рука последней держала этот клинок до меня. О Глории, что погибла, защищая всех нас. О Черноморе, что, не дрогнув, стоял на пути Каина, как стена, и пал, как герой. — Выйдем не улицу… — тихо произнёс я, оглядывая разрушенный зал. — Здесь тяжело дышать… — Здесь пепел надежд, смрад магического перегара и непереносимая боль воспоминаний, — почти поэтически озвучил свои мысли мертвец, с которыми я был полностью согласен. — Идём… тебе не помешает глоток свежего воздуха. Дед медленно убирал секиру на слово, и она, как по волшебству, исчезла из его рук. Мне показалось, что мёртвое тело Вольги Богдановича искажалось тлением всё сильнее с каждой минутой, как будто сила, державшая его в этом мире, истощилась. Но в его глазах всё ещё горел огонь. Возвращаться в свой склеп мой мертвый дедуля явно не собирался. Старик посмотрел на главупыря, всё ещё стоящего на коленях, и тоже опустошённого, причём во всех смыслах — Ты идёшь с нами, Каин, — сказал Вольга Богданович. Каин медленно поднял голову. В его глазах не было ни гнева, ни страха — только глубокая, всепоглощающая усталость. — Хорошо… — тихо прошептал он, а я заметил, что бо̀льшая часть его ран уже затянулась. — Тогда вставай, — приказал дед. Каин медленно поднялся с колен, его движения были неуверенными, как будто он только сейчас осознал всю тяжесть своего возраста. Он посмотрел на свои руки — те самые, что пролили самую первую кровь на земле, и сжал их в кулаки, словно пытаясь удержать что-то, что уже давно из них ускользнуло. — И как… мне с этим жить? — спросил упырь, обращаясь не столько к нам, сколько к самому себе. — А ты сам как думаешь? — огрызнулся я, всё ещё не веря в его метаморфозу из кровавого монстра в святого праведника. — Живи и помни: каждый твой новый «шаг» — это движение в Бездну! Это движение сквозь тени тех, кого ты погубил и еще погубишь. Ведь твоя природа осталась такой же. И если ты снова начнёшь бежать от них — они вернутся. На этот раз навсегда! Каин тяжело вздохнул. — Теперь, когда я… помню… — Он сделал паузу. — Мне тяжело делать то, что я делал раньше… Прежние нерушимые связи… Они разрушены… Они уже не довлеют надо мной… — Вот как? — Дед скрестил руки на груди, бросив внимательный взгляд на вампира. — Ты даже не попытаешься освободить Лилит? Если вновь появится такая возможность? — Я… я не знаю… — Каин замер, его лицо исказилось от внутренней борьбы. — Но сейчас у неё нет власти надо мной, как у меня над моими птенцами. — Вот и славно, — фыркнул мертвец, довольно потерев ладони. — Значит, у нас есть время подумать, обсудить дальнейшие действия, и спасти мир от Хаоса, в конце-то концов! — Дед! — Моему изумлению не было предела. — После всего, что он натворил… После предательства, стольких смертей и… — Я раздраженно махнул рукой, стараясь на смотреть на окровавленные и искаженные смертью лица своих верных соратников. — После всего ты хочешь опять с ним договариваться? — Было время, когда я серьёзно изучал вампирские поведенческие реакции и инстинкты, — ответил Вольга Богданович. — С призраками жертв Каина была моя идея — духи предков лишь исполнили мою нижайшую просьбу. Связь с Лилит должна была разорваться, либо существенно ослабнуть… Что, собственно и произошло, — довольно закончил он. — Вот только я не уверен, что ему стоит доверять, — произнес я. — Дайте мне один шанс! — Каин стоял, глядя в пустоту. В его глазах было что-то странное, похожее на удивление. Как будто он впервые увидел мир без пелены вечной ярости. — Только один, и я не подведу! — Думаешь, он действительно изменился? — спросил я старика. — Да. Но не знаю, на сколько его хватит? — Пожал плечами старик. — Я бы не спешил с выводами… Посмотрим… А сейчас на улицу, — попросил я, — совсем нечем дышать… Хотя, кому я об этом говорю…. Каин немного постоял, словно собираясь с силами, а затем пошёл. Медленно, с усилием, но без посторонней поддержки. Его тело всё ещё дрожало, но кровь из ран уже не сочилась. Грейс, съёжившийся у стены, смотрел на всё это с немым ужасом. — А он? — спросил я у деда, кивнув в сторону немецкого вампира. — Пусть пока поживёт, — отмахнулся дед. — Хотя, если сказать по правде, он такой же покойник, как и я. Пусть существует… Пока. Пескоройка, всё ещё пребывая в облике отца волка, тихо рыкнула, отходя в тень и не сводя с Грейса жгучих глаз. Я знал: она не выпустит его из виду. Ни на миг. — Иди за Каином! — распорядился дедуля. — И смотри у меня! Пескоройка толкнула Грейса мордой, заставив его вскочить на ноги. Археолог подпрыгнул, как ужаленный, и торопливо закивал, понимая: сопротивление бессмысленно. После чего побежал следом за своим патриархом. Мы двинулись к выходу — молча, по обломкам былого величии, от которого осталась лишь груда битого камня, перемешанного с обломками изящной некогда мебели. Каин шел посередине, между мной и Матиасом, идущим следом за ним. Я буквально чувствовал затылком его взгляд. Но, когда обернулся, оказалось, что он смотрит не на меня, а «сквозь меня». На мгновение я сумел коснуться с помощью своего дара его закрытого разума — он сейчас «видел» всех, кого сегодня убил. Когда мы вышли из развалин, в которые превратилась усадьба, рассвет уже начинал серебрить край горизонта. Холодный злой ветер шевелил мои волосы, но также, он позволил сделать полной грудью глоток свежего воздуха. Вдали, у кромки хвойного леса, я увидел темные силуэты своих женщин — Глаша и Акулина с трудом поддерживали грузную фигуру отца Евлампия. Он был жив. Ранен, измождён, но жив. — Дед, — сказал я, остановившись. — А что теперь? Что будет с нами? С миром? Старик посмотрел на рассвет, окрасивший серое небо, на дымящуюся усадьбу за нашими спинами, на всех выживших в этой жестокой магической битве. — Теперь, внук, — медленно произнёс он, — начинается самое трудное… И это только начало… Для него. Для нас. Для всех, кто остался жив. Он положил руку мне на плечо. — И да… — добавил он, чуть усмехаясь. — Пока мы живы… ну, вы живы, а я существую — есть шанс. Даже если этот шанс — лишь маленькая искра в темноте. — Дед, а ты случайно стихи в молодости не писал? — прищурился я, глядя в серое лицо мертвеца. — А то как же? — подбоченился покойник. — Тогда все писали. Я посмотрел на Каина. Он смотрел на рассвет. Впервые за тысячу лет — без внутреннего содрогания. Без страха — патриарх упырей, это вам не новообращённый птенец — солнце не приносит ему вреда. Только с тоской. И с чем-то ещё. Чем-то, что я не мог назвать. Возможно — с надеждой. А мы пошли дальше. От прошлого к будущему. К тому, что еще предстоит совершить. И где-то в душе я знал: это ещё не конец. Это только начало. Мы шли молча, оставляя за собой смерть и разрушения. Как же это все бессмысленно… Каин держался рядом с дедом, словно стараясь не отставать, но его шаги были увереннее, чем прежде. Грейс по-прежнему ковылял следом, а Пескоройка, зорко следила за ним, то и дело подталкивала его мордой, не давая замедлить шаг. — Так и будешь его охранять? — спросил я у неё, кивнув на немецкого вампира. Она не ответила — лишь взглянула на меня золотистыми, полными бешеной энергии глазами. — Можешь его оставить, — произнёс дед. Огромный волк вопросительно взглянул мне в глаза, оставляя за мной окончательное решение — ведь я сейчас князь. Я кивнул и в этот момент со стороны леса донесся громкий крик. — Рома!!! Глаша, передав пошатывающегося отца Евлампия «на руки» Акулины, бросилась ко мне. Её платье было изорвано, лицо исцарапано, но в глазах горело облегчение. Я видел это даже издалека. — Ты… ты жив… — прошептала она, едва не падая мне в объятия. Я подхватил её, ощущая, как мелко дрожит её тело. — Конечно, жив! А ты думала, меня так просто убить? Она засмеялась сквозь слёзы, но тут же нахмурилась, заметив Каина. — А он… почему он здесь? — Испытательный срок… — бросил я. — И вы ему верите? После всего… — Нет, — ответил вместо меня Вольга Богданович. — Но даём шанс. Хоть он и убил Глорию, Афанасия и Черномора. Глаша хотела что-то возразить, но тут к нам подошёл отец Евлампий, опираясь на плечо Акулины. Его ряса была пропитана кровью, лицо землистого оттенка, но взгляд оставался твёрдым. — Ну что, батюшка, живой? — спросил я, намеренно грубовато, чтобы скрыть облегчение, что хотя бы он выжил. — На том свете меня пока не ждут, — хрипло ответил священник. — А вот его… — Он посмотрел на Каина с неприкрытой ненавистью. — Его точно заждались… Каин ничего не сказал. Он лишь перевёл взгляд на священника, и в его глазах промелькнуло что-то, похожее на усталую покорность. — Если бы можно было всё исправить… — тихо проговорил он. — Не говори ерунды, — резко оборвал его отец Евлампий. — Ты уже сделал свой выбор. Давным-давно. И так много раз… — Он теперь делает новый, — вмешался дед. — Дай ему время, святой отец. — Время? — Священник горько усмехнулся. — Время для него — вечность. А для нас? Дед не стал спорить. Он лишь вздохнул, и в его мертвых глазах отразилась тяжесть прожитых веков — он понимал отца Евлампия лучше, чем кто-либо. Я вот, например, не знал ответа на этот вопрос, хоть мне и доводилось уже и умирать, и возрождаться. Однако, дедуля не дал нам расслабиться и погрузиться в прострацию, принимая на себя роль командующего. — Людям нужен кров, еда и лечение! — громогласно заявил он. — Вампирам — убежище до заката. А павшим — заслуженные почести и упокоение! Пескоройка, приготовь погибшим достойные места для упокоения! Пескоройка, услышав приказ старика, вновь подтвержденный мной, медленно трансформировалась из волка обратно в свой привычный и невещественный вид. Я почувствовал, как дух-хранитель, не говоря больше ни слова, скользнул вглубь соснового бора, где начиналась древняя земля нашего семейного кладбища, хранящая память о многих поколениях рода Перовских, и тех, кто отдал свои жизни для его процветания. Глаша, немного отстранившись от меня, внимательно осмотрела всех присутствующих. Её взгляд остановился на ранах отца Евлампия, наскоро перевязанных обрывками её же одежды. — Нужно нормально обработать ваши раны, батюшка, — мягко произнесла она. — Нельзя терять время, как бы не было заражения крови. Доча, поможешь довести батюшку до лаборатории? Там найдётся всё необходимое. Акулина молча кивнула, помогая священнику присесть на уцелевшие ступени крыльца парадного входа в усадьбу — монаху опять стало дурно. Пока женщины занимались отцом Евлампием, дед окинул Каина и его птенца тяжелым взглядом. — Ошейник мы с тебя не снимем, уж извиняй… — произнёс Вольга Богданович, сейчас нам нужны хоть какие-то гарантии… Отец Евлампий резко обернулся к упырю и проревел, невзирая на плохое самочувствие: — Будь ты проклят, Ирод! — Я не ирод, — спокойно поправил священника вампир. — Я — Каин. Первый рожденный на земле человек. Разве это так сложно запомнить? — иронически осведомился он у монаха, хотя прекрасно понял, что имел ввиду мон — Ты не человек, — произнес отец Евлампий, — ты — чудовище! — Батюшка, — осадил священника мертвец, — сейчас не время для эмоций. Он нам нужен, чтобы устоять против Хаоса, чтобы спасти мир! Священник недовольно поджал губы, с трудом сдерживаясь. Но промолчал. Было видно, что ему тяжело принять такое решение, но он понимал правоту старика. — А вы, — мертвец повернулся к Каину и его спутнику, — укройтесь на день в винном погребе — он, вроде бы, уцелел. Только смотри мне — без фокусов! — И он погрозил вампирам своим сухоньким кулачком. — Мне не страшен свет солнца, — возразил Каин, но именно на эти слова дедуля как-то нервно отреагировал: — А это, чтобы ты рожей своей здесь не отсвечивал, когда мы соратников наших в последний путь… — Я понял, князь, — кивнул Каин, и через мгновение оба упыря исчезли в дверях разрушенного особняка. Я подошёл к деду: — Что думаешь насчёт Каина? Действительно считаешь, что он изменился? Старик задумчиво потёр подбородок: — Изменения есть, это очевидно. Но насколько они глубоки и прочны — покажет только время. Сейчас главное — использовать его знания и силу против общего врага. Правда, нам всем придётся восстанавливаться… Пока мы обсуждали дальнейшие действия, солнце медленно поднималось над горизонтом, окрашивая небо в нежные розовые тона. Новый день начинался, принося с собой не только боль утрат, но и надежду на лучшее будущее. — Но решим это позже, — продолжил мертвец. — Сейчас главное — позаботиться о живых и достойно проводить в последний путь наших павших товарищей. Похороны прошли в полном молчании — хоронили павших героев в общей братской могиле, подготовленной духом-хранителем. Позже она «выстроит» на этом месте памятный обелиск с описанием их подвига. Каждый из нас понимал, что цена победы над неожиданно взбесившемся упырём оказалась слишком высока. Но в глубине души теплилась надежда, что жертвы не были напрасными. Глаша и Акулина, несмотря на усталость, держались стойко. Отец Евлампий, хоть и был тяжело ранен, нашёл в себе силы провести последний обряд для усопших. Хотя ни один из них не был христианином. Скорее, наоборот — каждый из них был противником его Веры, обладателем проклятого чёрного дара. Однако в наших глазах они были настоящими героями, отдавшими свои жизни, чтобы мы жили, боролись и спасали этот мир от уничтожения. И никто не возразил, когда батюшка предложил прочитать заупокойную молитву. Все понимали, эти жертвы — только начало. Начало долгой и трудной борьбы за спасение мира от надвигающейся Тьмы. И хотя впереди нас ждали новые испытания, в этот момент мы знали одно: пока мы вместе, пока в наших сердцах горит огонь борьбы со злом — у нас есть шанс. Шанс победить и изменить мир к лучшему. Когда пришло время прощаться, мы по очереди подошли к усопшим, постояли у свежих могил, склонив головы в безмолвном почтении. Глаша положила на могилу Глории букет полевых цветов, собранных ею по пути сюда. Акулина, не проронив ни слезинки, оставила на могиле Черномора его любимый кинжал, рукоять которого она заботливо обернула в чистую ткань. Я задержался у могилы Афанасия. Его тальвара, которую я держал в руках всё это время, теперь нашла вечный покой рядом с хозяином. Клинок, впитавший столько магии и столько крови, теперь будет охранять его вечный сон. Подошедшие попрощаться к своему прародителю Глаша и Акулина, по очереди поцеловали его в холодный лоб, орошая горючими слезами его умиротворенное лицо. Не успев даже отойти в сторону, Глаша неожиданно сомлела, чуть не завалившись на покойного прародителя. Я едва успел подхватить её на руки и усадить на каменную поминальную скамью, расположенную на соседней могиле. Через мгновение она открыла глаза, а на мой вопрос «что произошло?» сослалась на бессонную ночь, нервные потрясения и беременность. — Сейчас всё нормально, милый, — успокоила она меня, и мы продолжили прощание с павшими. Вольга Богданович, несмотря на свою нежизнь, выглядел сегодня особенно печальным. Его выцветшие мёртвые глаза, в своё время видевшие столько смертей и потерь, потускнели еще больше, как будто из них совсем ушло даже подобие жизни. Он положил на каждую могилу по горсти земли, взятой с самой древней могилы семейного кладбища, и прошептал слова, которые, возможно, были известны только ему. — Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху! — пробасил напоследок отец Евлампий. — В надежде на воскресение к жизни вечной через Господа нашего Иисуса Христа. Ты взят от земли и должен снова стать ею. Иисус Христос воскресит тебя в День Страшного Суда. Он будет милостив к тебе на Страшном Суде и проведет тебя к вечной жизни в Царстве Божьем[1]… [1] Текст традиционной заупокойной молитвы, которую обязательно читают над умершим католиком или протестантом. Но в данном контексте мне показалось уместным использовать её в устах отца Евлампия. Глава 3 После панихиды, устроенной на кладбище отцом Евлампием, мы вернулись в особняк. Разрушенной оказалась только его центральная часть, а оба крыла — уцелели. Пескоройка уже принялась за восстановление разрушенного здания, но сколько оно продлится — известно только ей и Создателю. Мы помянули ушедших героев на кухне, где дух-хранитель накрыл нам скромный стол. Да нам сейчас и немного надо — в живых осталось только пятеро: я, Глаша с Акулиной, отец Евлампий и капитан госбезопасности Фролов. Стыдно сказать, но о Лазаре Селивёрстовиче во всём этом кавардаке мы банально забыли. Он первым встал на пути главного упыря и мгновенно был отправлен в полный нокаут. Затем его завалило обломками стены, но удачно — практически ничего не расплющив и не сломав. Так он и пролежал там, пока о нем не сообщили вампиры, которые и достали Фролова из-под завала. Сил у меня практически не было — все они остались в отрезанной бороде Черномора. И как вынуть её оттуда, никто из нас не представлял. Поэтому подлечить товарища капитана удалось лишь самой малой толикой сил, которые я сумел собрать обычным способом — из окружающего эфира. Так что на похоронах Лазарь Селиверстович не присутствовал — он крепко спал, погруженный в некое подобие комы с помощью зелья Глафиры Митрофановны. Вампиры тихо сидели в винном погребе, благоразумно стараясь не попадаться нам на глаза. И правильно делали, хоть мы и зачли им спасение Фролова. После поминок я отправил моих девушек отдыхать — ночь была тяжелая, и они совершенно вымотались. Оставшись втроём с дедулей и отцом Евлампием, я спросил: — Может мне кто-нибудь объяснить, почему так легко умерли трое одарённых? И весьма сильных, разменявших не одно столетие? Ведь насколько мне известно, без передачи проклятого дара их переход на «ту сторону» весьма затруднителен. Ведьмы не умирают «тихо и мирно»… Я ведь прекрасно помнил, как отдавала концы старуха Акулина из моего будущего — дар противится смерти носителя, не даёт ему перейти грань между миром мёртвых и миром живых. Иногда одарённые, не подготовившие преемника могут мучиться неделями и месяцами, пока не отдадут концы. — А в нашем случае, раз — и готово! — добил я до логического конца свою мысль. — Как-то не верится мне в такой вот исход, товарищи дорогие. При слове «товарищи» отец Евлампий недовольно поморщился, но возражать не стал, ибо сам временами становился свидетелем мучений умирающих носителей темного дара. Однако, пока никаких предположений он не высказывал, прикидывая в уме вероятности подобного исхода. Я читал его мысли, но ничего путного ему в голову пока не приходило. — Слушай, дед, — спросил я мертвеца, — а как с тобой быть? Ты же, вроде бы, умер, а от дара тоже не избавился? — Ну-ну, как же, не избавился, — усмехнулся Вольга Богданович. — Честь по чести свой дар подготовленному преемнику перед смертью передал. А вот когда меня обратно «призвали», выдернув из сладкого вечного сна, так и обратно передали часть сил общего родового эгрегора. Я сосредоточился, обдумывая его слова. Родовой эгрегор — это сложная энергетическая система, аккумулирующая опыт и силу всех поколений рода Перовских. Получается, Вольга Богданович не просто вернулся, но еще и получил дополнительную подпитку от предков, а не свой дар обратно. — То есть, ты хочешь сказать, что у каждого из погибших была возможность передать свой дар? — уточнил я. — Не просто возможность, — вмешался отец Евлампий, — а непреложный факт! Особенно для таких сильных носителей дара, как погибшие. Иначе, не отошли бы они так мирно. Вольга Богданович кивнул: — Правильно. И тот факт, что это произошло, а мы не заметили, говорит о чем-то странном… И куда, интересно, делось сразу три ведьмовских дара? — спросил я. — Не могли же они просто «в воздух» улететь? — Не, внучек, не могли! — Сразу отмел это предположение мёртвый старикан. — Защитный купол не пропустит такую энергию — он непроницаем! Блокирует истечение силы вовне напрочь! Вот оно в чем дело! До меня наконец-то начало доходить, почему я во время схватки с упырём никак не мог призвать себе на помощь своего одноглазого братишку — Лихорук меня просто не слышал. Похоже, защитный купол рубит не только силу, но и любую магическую связь! Повисло молчание. Каждый из нас понимал серьезность ситуации. — А ведь есть способ проверить! — неожиданно произнёс отец Евлампий. — Ритуал обратной связи с умершими, прости Вседержитель за то, что я это предлагаю! — И священник истово перекрестился. — Я знаю, есть у вас, ведьмаков, такая метода. Внезапно Вольга Богданович звонко хлопнул себя по колену: — А ведь прав батюшка! Может получиться! Они ведь новопреставившиеся покойнички! На сорок дён еще могут на этом свете задержаться, если, конечно, «тёмная сторона» на них раньше не выйдет. А она выйдет — тут сами князья ада в очередь выстроятся, кому их души отойдут. Не кажный день такие чины мрут! Но поспрошать можно… Да… Только для этого нужны определенные условия и артефакты. — Какие именно? — насторожился я. — Во-первых, место силы. Во-вторых, их кровь, либо кровь ближайших родственников или прямых наследников. В-третьих, личная вещь каждого из погибших. — С кровью и вещами — проблем нет, — произнёс я. — А вот с местом силы… — С этим тоже, — успокоил меня дедуля, — Пескоройка строилась именно на таком месте — месте древней хтонической силы. А выход её — на алтаре нашего родового святилища! — Прости Господи, что не пресекаю эту поганую бесовщину! — отец Евлампий вновь истово перекрестился. — Учитывайте, что риск призыва таких сущностей — огромен. Мы можем потревожить не только духов погибших, но еще и привлечь нежелательное внимание с «другой стороны»… — Риск оправдан, отец Евлампий, — твердо сказал я. — Мы должны понять, что же произошло на самом деле. Иначе мы рискуем сами лишиться дара также быстро и непонятно. — Да ладно! — Легко отмахнулся дедуля-метвец от предостережения священника. — Чего мы не видали на «той» стороне? Я посмотрел на моих товарищей. Несмотря на усталость и потери, в глазах каждого горела решимость. Мы были готовы раскрыть эту тайну, что бы для этого ни потребовалось и чем бы это ни грозило. Даже священник-инквизитор нам больше не противился, и был готов помогать. Ведь от нашей совместной силы зависело будущее всего мира. — Когда начнём? — подвел я итог нашей весьма продуктивной беседы. — А чего откладывать? — поднялся со своего места Вольга Богданович. — Прямо сейчас! — Сейчас? — Я удивленно посмотрел на деда. — Мы вымотались, девчонки отдыхают, товарищ Фролов без сознания… — А зачем они нам? — отмахнулся Вольга Богданович. — Невестка к тому же беременна, хоть и светлая у неё голова — обойдёмся и без неё… Ты, я и отец Евлампий — этого достаточно. Священник нервно поправил крест на груди: — Да, я тоже должен пойти с вами. Но не для участия в ритуале, упаси Господи, а для защиты от того, что может прийти «оттуда»… В очередной раз за этот день мы направились по направлению к родовому кладбищу. Ведь именно там находилось родовое святилище рода Перовских. Вольга Богданович шел впереди, уверенно вышагивая по аллее, посыпанной голубой мраморной крошкой. — Послушай, дед, — прервал я молчание, — а как мы получим кровь или личные вещи погибших? Ведь они… того… похоронены? Старик, повернувшись ко мне, хитро усмехнулся: — Ты думаешь, старый Вольга Богданович не предусмотрел такую возможность? У каждого из мертвецов нашего кладбища в специальном хранилище в лаборатории есть запечатанный флакон с его кровью и волосами. Древняя традиция, понимаешь ли… — Традиция предосторожности? — уточнил я. — Правильно, внучек! — довольный моей сообразительностью произнёс старик. — В нашем магическом мире ничего нельзя делать без надлежащего контроля! Мало ли, кто как решит воспользоваться нашими мертвецами против нас же. Наш род, Ромка, славился великими кровезнатцами, а вот некромантов среди нас никогда не было. Но с помощью крови можно решать не только вопросы живых, но и мёртвых! — наставительно произнёс он. — Так ты сохранил их кровь? Дед залез в карман своего камзола и извлек оттуда три небольших флакона с темной жидкостью и холщовые мешочки, перевязанные нитями разного цвета. — Кровь и личные вещи, — пояснил он, заметив мой вопросительный взгляд. — Кусочки одежды. Всё, что нужно для ритуала. — Наш пострел везде поспел… — проворчал священник и перекрестился в очередной раз. Холодный ветер кружил над кладбищем, раскачивая ветви старых дубов. Ослабев после схватки и обилия восстановительных задач, Пескоройка перестала следить за климатом внутри защитного купола. И промозглая осень, наконец-то, добралась и в это благословенное место. Солнце, скрывшееся за пеленой серых и низких туч, оставило лишь тусклый отсвет на мраморных крестах и обветшалых могильных плитах семейного кладбища. Родовое святилище Перовских виднелось в конце аллеи. Я видел в магическом зрении, что его древние стены покрывали многочисленные руны, словно выжженные в камне. Мы прошли внутрь, правда, дедуля заблаговременно вручил какой-то оберег священнику, мотивируя тем, что без него он не сможет войти в храм. Батюшка покочевряжился немного, затем перекрестил небольшую костяную безделушку (думается мне, что она тоже была вырезана из кости прародителя Перовских) в виде волка. Помещение храма, окутанное привычным полумраком, пропускало сквозь витражи лучи света, наполнявшие пространство призрачными бликами — кроваво-алыми, потускневше-золотыми и ледяной синевой. По стенам, испещрённым затейливыми фресками, пробегали тени давних сказаний: сражений, канувших в Лету, и подвигов, о которых помнили лишь древние камни. Казалось, время здесь остановилось, запертое в этих изображениях. Под массивными, давящими сводами рядами стояли саркофаги — бледный камень, испещрённый узорами и полустёртыми знаками, значение которых, возможно, навсегда утрачено. Густой воздух пах пылью веков и забытым величием, а тишина была такой глубокой, будто само здание внимательно следило за каждым звуком, решая: достоин ли пришелец ступать по этим древним плитам. А к батюшке оно присматривалось с удвоенным подозрением. Хорошо, что дедуля снабдил его оберегом, иначе священника бы натурально размазало по стенам. Я не сомневался, что так бы и было. Незваным гостям сюда дороги не было. А для нас Перовских, и родичей наших, в этом торжественном молчании, под суровым взглядом вечности, даже тревога угасала, сменяясь странным, почти болезненным умиротворением, будто душа подчинялась незримому шёпоту этого священного места. — Вот и место силы, — пробормотал Вольга Богданович, останавливаясь перед алтарём. — Здесь хтонические энергии выходят на поверхность, как лава из вулкана. Отец Евлампий нервно одёрнул рясу: — В последний раз предостерегаю: мы не знаем, какие существа могут воспользоваться вашим ритуалом. Они могут притвориться душами погибших, а потом… — священник умолк, глядя на нас осуждающе. — Мы и сами с усами! — хохотнул дедуля, заставив монаха поморщиться. — Прости Господи! — прошептал священник. — Вы еще те исчадия… — Мы будем осторожны, отец Евлампий, — пообещал я монаху и повернулся к деду. — Что дальше? Старик разложил флаконы с кровью на алтаре, аккуратно расстелил холщовые мешочки и достал из складок одежды нож с костяной рукоятью. На этот раз он воспользовался каким-то другим клинком, не тем, что хранился в нише за алтарём. — Кровь — проводник души, — проскрипел он, — а личная вещь — якорь, чтобы приманить дух. Но сначала нужно активировать алтарь. Дай руку князь Перовский… Я протянул ему руку, и он провёл лезвием по ладони, и тёмные капли упали на камень. — Еще твоя кровь усилит связь, — прошипел он, смешивая мою кровь с содержимым флаконов. Отец Евлампий отступил к краю ротонды, чертя в воздухе кресты и шепча молитвы. Стены святилища поглотили шёпот священника, словно древние камни жадно впитывали любое проявление человеческой активности. Кровь на алтаре заструилась, как живая, переливаясь в лучах витражного света, и вдруг вспыхнула густым багровым пламенем. — Услышьте, мертвые! — прохрипел дед, и его голос прозвучал странно — будто не только он его произнёс, а ещё кто-то, вторя его словам. Пламя алтаря рванулось вверх, осветив своды храма чудовищными тенями, и вдруг резко наступила тишина. Огонь сначала опал, а затем и вовсе погас, но на его месте осталось дрожащее «марево», словно мерцающая пелена горячего воздуха, разделяющего миры — живых и мёртвых. Воздух сгустился, наполнившись запахом прелых листьев, мокрой земли и свежей крови, которой я основательно окропил алтарь. И тут я услышал шорох. Почти неслышный. Как будто кто-то осторожно провёл пальцами по камню стены за моей спиной. Я резко обернулся. Из темноты между саркофагами медленно выползла чья-то неясная тень. Форма её была почти человеческой, но слишком угловатой, неестественной, будто кости под кожей ломались и срастались заново. Она двигалась прерывисто, рывками, как будто её тянули за невидимые нити. — Кто ты?.. — вырвалось у меня, но дед резко сжал мою руку: — Молчи! Я резко заткнулся, а тень замерла. Потом её голова медленно повернулась ко мне, и в темноте засветились два бледных огонька. Как глаза. — Ты звал мёртвых. Я тоже их зову… — прошелестело в воздухе. Голос звучал так, будто раздавался из ржавой металлической бочки. Священник за спиной изумлённо ахнул, но дедуля погрозил ему своим сухоньким кулачком, и он замолчал. Дед выпустил мою руку и шагнул вперед, костяной нож подрагивал в его пальцах. — Мы звали не тебя, Перевозчик! Колючие мурашки побежали по моей спине: вот оказывается, кто это — вечно старый Харон, перевозчик душ на тот свет. А батюшка-то оказался прав в своих опасениях — на наш зов откликнулся совсем не тот, кого мы ожидали увидеть. Тень медленно качнулась, будто рассматривала нас. — Меня не надо звать — я сам прихожу. Я не мог не воспользоваться случаем попасть в вашу вотчину. Что-то вы все — Перовские, не спешите уйти за Грань жизни, как-то подзадержалась ваша семейка на этом свете… Тень расплылась в широкой ухмылке, и вдруг её контуры стали чёткими, словно кто-то прорисовал её углем на фоне полумрака. Перед нами стоял высокий, сгорбленный старик в лохмотьях, с шелудивой и покрытой гнойными язвами кожей. В его руках была длинное черное весло, кривенькое и неказистое — явно ручной работы, а за спиной — полуразвалившаяся лодка, будто вросшая в каменные плиты пола родового святилища. — Лодка? — не выдержал я, усмехнулся я. — И где же твоя река, Харон? Перевозчик тоже усмехнулся, и его крепкие, но отчего-то абсолютно серые зубы блеснули, как мокрые речные камешки. — Река? Да она везде, юнец! Раскрой глаза пошире и обязательно её узришь. Он стукнул веслом о камень, и вдруг пол под ногами стал влажным. Я посмотрел вниз — из щелей между плитами сочилась черная вода, явственно отдающая тиной и тухлятиной. Она медленно поднималась, уже скрывая наши ступни. Отец Евлампий заерзал, пытаясь отступить, но позади него тоже плескалась эта дурнопахнущая жижа. — Чувствуете тяжёлый стоячий дух Стигийского болота[1]? — визгливо рассмеялся лодочник, шумно втянув носом воздух. — А я вот нет — принюхался за столько-то веков… или тысячелетий… не помню уже… — Дед… — я шепотом позвал старика, но тот стоял неподвижно, не спуская глаз с Харона. — Почему пришёл ты, а не Смерть? — Слишком много работы у моего нынешнего Хозяина — смертные истребляют друг друга уже не сотнями и тысячами, а десятками и сотнями тысяч! — проскрипел Харон. — Продохнуть некогда! А души трёх настолько сильных ведьмаков так или иначе придётся перевозить в ад. Так почему бы не совместить приятное с полезным? И вот я здесь, у ваших ног… — Гнусаво напел он строчки какого-то смутно знакомого романса, после чего опять мерзко захихикал, брызжа слюной во все стороны. — Ну что, Перовские, готовы отдать долги? — Чего ты хочешь, Старый[2]? Какую плату? — резко спросил Вольга Богданович. Перевозчик склонил голову набок, будто к чему-то прислушиваясь. — Не торопись, мертвец. Я не за тобой пришел. — Его горящие глаза медленно переползли на меня. — Ведь это ты призывал мертвых… тебе и платить… [1] В древнегреческой мифологии Стикс — это одновременно и река, и болото, и персонификация этих понятий. Стикс является одной из пяти рек подземного мира, через которую Харон перевозит души умерших в царство Аида. [2] В греческой мифологии Харон изображается как старик, потому что он перевозчик душ умерших в царство Аида. Его вечная старость символизирует неизбежность смерти и переход из мира живых в мир мертвых. Харон не может умереть, так как он сам является частью загробного мира. Он даже родился стариком. Глава 4 Я судорожно сглотнул, чувствуя, как по спине пробегает холодная волна. Что же хочет от меня получить этот безумный лодочник? — Мне платить? — невозмутимо произнёс я. — Но я тебя не звал, Харон! С чего это ты решил потребовать с меня какую-то плату? Я не в твоей власти, Лодочник! — Ритуал, — прошипел перевозчик, — это прежде всего зов… Зов мёртвых. А я — тот, кто всегда приходит за мертвыми душами. Тот, кто отвечает за их переправку в Мрачные чертоги! Даже, если призывают не меня — я всегда могу прийти, и проверить: всё ли соответствует законам, установленным богами. — Языческие боги — суть бесы Лукавого! — не сдержался отец Евлампий и зашептал молитву. Вольга Богданович резко вскинул руку, призывая священника к молчанию. Лодочник недовольно зыркнул на инквизитора, едва не испепелив его на месте своим горящим взглядом. Я чувствовал, что мерзкий старикан весьма напряжен, просто как натянутая тетива лука, готовая вот-вот сорваться. Батюшка резко замолчал, и лодочник вновь повернулся ко мне. — Ты пролил свою кровь на этот алтарь, — продолжил скрипеть своим мерзким голосом Перевозчик, — ты открыл врата, ты нарушил покой мёртвых! И, даже если ты не звал меня — я имею право явиться и всё проверить… И я оказался прав: вы, жалкие ведьмаки, попираете все Законы мироздания! — Чего ты хочешь? — повторил я, стараясь держать голос ровным — спорить с Лодочником не хотелось. — Ты, вроде бы, берешь плату монетами? Оболами[1], если я ничего не путаю. Я могу заплатить золотом, только скажи — сколько? — О, золото… — Харон закашлял, будто что-то застряло у него в горле. — Оно давно не ходит по моим берегам. Монеты давно не в чести… — Он сделал шаг вперед. Вонючая вода под его голыми ступнями всколыхнулась, обдав нас еще большим смрадом. Я чувствовал, как от этой мерзости сбивается само дыхание. — Я давно не отдыхал, ведьмак, — тих прошелестел он, подойдя вплотную и обдав смрадом изо рта. Мне нужна одна ночь из твоей жизни. Одна ночь, когда ты не будешь спать, не будешь жить, не будешь радоваться… А я… я проведу ее наслаждаясь всеми благами жизни… — Что это значит, старик? — настороженно спросил я — слова костлявого Лодочника мне совершенно не понравились. — Я хочу, чтобы ты одну ночь побыл в моей шкуре, — усмехнулся Харон. — Одну коротенькую ночь провёл на борту моего утлого челна, перевозя души умерших туда, куда им необходимо попасть. А я свободным выйду из этого храма. Погуляю по твоему миру. Посмотрю, как живут живые. Потрогаю, понюхаю, попробую… — Его язык, слишком длинный и серый, медленно вылез изо рта и коснулся верхней губы. — А то и… — Его глаза сально бленули. — Я слишком долго был лишён этих радостей. А утром ты вернёшься домой, ведьмак! — продолжал убалтывать меня Лодочник. — И ты даже не заметишь… — Нет! — сказал я твёрдо, чувствуя в этом «щедром предложении» какой-то подвох. — Это чересчур! Я не хочу… — Тогда ваш ритуал яйца выеденного не стоит! — злобно прошипел Харон. — И вы так и не узнаете то, что хотели узнать. А вам ведь это важно… Вы никогда не узнаете, — продолжал стращать нас грёбаный Лодочник, — почему ваши мертвецы «ушли» так легко. И не узнаете, что ждёт вас в следующий раз, когда смерть придёт за вами! Я посмотрел на деда. Он молчал, но в его глазах читалась тревога. Он знал, что Харон не блефует. Да, это был примитивный шантаж, но нам нужны были ответы на вопросы. — А если… если я соглашусь… — медленно начал я, — ты дашь нам ответы? — Нет, — покачав головой, сказал Харон. — Я не дам. Я не хозяин душ. Я только перевозчик. — Но ты позволишь поговорить с душами погибших? — тут же добавил я. — Если ты заплатишь, я позволю им говорить… Нет, не так, — неожиданно передумал Лодочник, — ты сам переправишь их души через воды поземного мира! — И он в который раз визгливо рассмеялся. — А уж говорить или нет — они решат сами. — Допустим, я соглашусь… — А вдруг ты меня обманешь и не вернёшься? — Клянусь водами Стикса[2]! — донельзя серьёзно прошептал он, и вода у его ног заклокотала, как будто сама река услышала клятву. — Одна ночь! Ни мгновением больше! Я посмотрел на отца Евлампия. Тот побледнел, но не возразил: — Делай, что должно, князь, — прошептал он. — Господь… — начал, но затем резко замолчал батюшка. Но я легко прочел в его мыслях, что он хотел по привычке произнести. Да, я хотел бы, чтобы Господь не оставил меня в своей милости, но пока до этого далеко… Хотя, что я вообще знаю о Господе? Может, он действительно никогда не оставлял меня своей милостью, невзирая на мой проклятый дар. — Я буду молиться за тебя, Роман! — произнес, наконец, священник. Вольга Богданович положил руку мне на плечо. — Держись, внучек. И помни: даже если он обманет, я постараюсь тебя вытащить из той дыры. Я глубоко вздохнул, успокаивая расшалившиеся нервишки, и сказал: — Хорошо! Я принимаю. Харон широко улыбнулся. И эта улыбка его преобразила удивительным образом. Его серое морщинистое лицо, покрытое гнойными струпьями и окруженное пегой неопрятной бородой, вдруг прояснилось и разгладилось. Словно он разом сбросил со своих костлявых плеч целые тысячелетия. Вода под моими ногами вскипела. Алтарь вспыхнул снова — на этот раз не багровым, а зеленоватым огнем гнилушек. В глазах померкло, а голова закружилась. В ушах гулко зашумело, как от мощного морского прибоя. — Одна ночь… — услышал я удаляющийся дребезжащий голос Лодочника. — Только одна ночь… И тут всё «погасло» окончательно. Когда я пришел в себя, оказалось, что я стою на краю реки. Храм пропал, так же, как и Харон, отец Евлампий и дедуля. Я был здесь один. Только тёмная вода, тянущаяся во мрак, и тяжёлый запах гнили, висящий в воздухе, как пелена. Небо было низким, серым и без лишних сложностей и заморочек со звездами. Всё вокруг — неподвижное, застывшее, будто само время здесь замерло в ожидании. Над черными водами Стикса стелился густой, ядовитый туман, от которого у меня сразу же заслезились глаза. Он клубился над рекой, окутывая всё в мрачное марево, скрывая её истинные глубины и течения. Сама река текла медленно, с густой вязкостью, словно кровь одряхлевшего мира. Её воды были мутными, чёрными, будто наполнеными сажей и пеплом забвения. Но, если приглядеться, можно было разглядеть мерцающие в глубине, едва видимые бледные огоньки — души-потеряшки, обречённые вечно блуждать в её тёмных пучинах. А за рекой простиралось Стигийское болото — царство непереносимого смрада и гниения. Оно было огромным, бескрайним, уходящим в темноту, где даже тени казались живыми. Вода здесь была густой, как смола, и окрашена в цвет разложения — зеленовато-чёрный, с плёнкой жёлтой плесени на поверхности. Она непрестанно пузырилась, искажаясь от движений кого-то невидимого под толщей гниющей ряски. Болото кишмя кишело тенями — полуразложившимися душами, которые медленно брели по колено в топи, скуля и шепча проклятия на забытых языках. Их тела были полупрозрачными, источенными временем, с пустыми глазами, полными вечной тоски и муки. Иногда из воды высовывались склизкие щупальца и хватали одну из них, утаскивая вглубь с тихим плеском. Деревья здесь были чахлыми, низкорослыми и, вдобавок, еще и мёртвыми, как, впрочем, и всё вокруг. Их корявые ветви тянулись к потустороннему небу, как скрюченные пальцы, а из растрескавшейся черной коры сочилась ядовито-желтая смола — словно даже мёртвые деревья плакали, истекая ядом. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом гнили, плесени и чего-то прокисшего, словно давно нестиранные мокрые носки. Он обжигал лёгкие, как будто старался разъесть мою плоть, словно с каждым вдохом я вдыхал смертельный газ. Я стоял в одиночестве на самом краю этого мёртвого мира, ощущая ледяное прикосновение загробного ветра. Харон припахал меня всего на одну ночь — но здесь, в этом месте, где само время потеряло смысл, одна ночь могла продлиться целую вечность. И где-то впереди, за туманом и мраком, меня ждали те, кого я пришёл найти в этом скорбном месте. Возле берега я обнаружил лодку. Ту самую, которую уже видел в нашем святилище. Несмотря на неказистый вид, прорехи и щели, она и не думала тонуть и не пропускала воду. Дерево было чёрным, как смоль, и ветхим — казалось ткни её пальцем, и пробьешь еще одну дыру. Но чертов старикан плавал на этой посудине не одну тысячу лет. Думаю, что за одну ночь с ней тоже ничего плохого не случится. Весло лежало внутри утлого судёнышка — то самое, кривое, с выщербленной лопастью. Я подошёл, подтянул посудину поближе. Лодка не скрипнула. Мне даже показалось, что она, как бы, ждала именно меня. — Ну что, ведьмак, — раздался скрипучий голос у меня в голове, — садись. Это моё последнее наставление… Я вздрогнул, хотя мысленное общение не было для меня чем-то из ряда вон выходящим. — Харон? — Да, Харон-Харон! Я уже несколько тысячелетий Харон, — язвительно прозвучало в ответ. — Садись в кимбий[3] — души уже заждались! Я слегка неуверенно залез в лодку. Она мягко покачалась, но не ушла под воду. Я взял в руки весло и вспомнил, что читал когда-то, что орудие старого Лодочника — шест. Но на деле это оказалось именно весло. — Куда грести? — Никуда, — прозвучал голос Харона. — Всё, что тебе нужно — грести. Мой кимбий сам тебя приведет, куда надо. Всё, до утра, ведьмак! И я бездумно погрёб куда глаза глядят. Когда берег скрылся в тумане, что-то под водой шевельнулось. Что-то большое. Тёмное. Я замер, чувствуя, как ледяной пот стекает по спине. Весло застыло в руках. Вода перед лодкой вдруг заклокотала, словно изнутри ее рвалось что-то чудовищное, древнее, не поддающееся пониманию. Лодка дёрнулась, едва не перевернувшись. Я вцепился в борта, чувствуя, как что-то огромное скользит под днищем. Лодка вдруг зацепила килем что-то «мягкое и живое». А из мрака бездонных глубин Стигийского болота медленно проступила огромная тень. Я замер, вслушиваясь в тишину, стараясь понять, что мне делать, если это чудовище вздумает напасть на меня. Пузыри лопались вокруг утлого челна Харона с мокрым чавканьем, выпуская запах гниющего мяса, смешанного с сырной плесенью и «медным» духом свежей крови. А поверхность воды вдруг покрыла маслянистая плёнка, переливающаяся сине-зелёными оттенками. Я осторожно шевельнул веслом, оттолкнувшись от невидимой туши. Лодка качнулась, и тварь резко ушла в глубину, будто ее и не было. Но я знал — она всё ещё там. Подо мной. Но лодка её не заинтересовала. Я в полную силу заработал веслом, стараясь удалиться подальше от этого места. Кимбий легко скользил по чёрной воде, оставляя за собой едва заметные волны, которые тут же смыкались, будто болото желало скрыть от чужих глаз даже жалкие следы моего присутствия. Я разошёлся, разгоняя посудину и хватая раскрытым ртом смердящий воздух древнего болота. Каждый вдох обжигал горло, словно я вдыхал не воздух, а ядовитый туман. Разогнавшаяся лодка плыла сама по себе, будто ведомая невидимой рукой. Я почти совсем перестал работать веслом, но скорость движения всё равно не падала. Вода вокруг в очередной раз начала пузыриться сильнее, и вдруг из неё медленно поднялась рука. Не скелет, не призрак — рука из плоти, но мертвенно-бледная, с длинными ногтями и сплошь покрытая чёрной грязью. Пальцы судорожно сжимались, словно пытаясь что-то ухватить. Я замер и напрягся, крепче сжимая весло. Затем из воды вынырнула вторая рука. Третья… Они вырастали на поверхности, как грибы после дождя, тянулись к лодке, царапали борта своими длинными ногтями. Я ударил веслом по ближайшей руке. Та схватила его с нечеловеческой силой, и я едва не выпустил свое единственное оружие. Кожа на пальцах руки лопнула, обнажив чёрные кости, но хватка так и не ослабла. — Отцепись, тля! — рявкнул я, рванув весло на себя, а затем крепко и витиевато выругался. С глухим чавкающим звуком рука отпустила весло и с плеском шлёпнулась обратно в воду, после чего я резко ударил веслом по плавающей ряске. Остальные руки на мгновение замерли, будто оценивая ситуацию. Потом нырнули. После их исчезновения воцарилась поистине мёртвая тишина. Только пузыри на поверхности… А затем раздался вой — нечеловеческий, полный боли и ярости. Вода вскипела, и на мгновение я увидел лицо в глубине — бледное, с пустыми глазницами, с разинутым ртом, полным гнилых обломков зубов. Потом оно исчезло, и лодка снова поплыла плавно и неторопливо. Я не знал, куда держу путь, лишь знал, что обратной дороги нет. Берег давно растворился в серой дымке, и если я попробую вернуться, то уплыву еще глубже в эти топи. Поэтому я медленно грёб куда глаза глядят, не пытаясь даже управлять этой посудиной. Харон сказал, что она сама приведёт меня туда, куда нужно. Туман постепенно сгущался, и в нем зазвучали странные шепотки — обрывки слов, фраз, даже мое собственное имя — то, настоящее, из моего будущего. Но ведь в этом времени его никто не мог знать. — Ты уже мертвец… — продолжали шептать голоса. — Скоро ты будешь с нами… — Мы тебя ждем… Я стиснул зубы и принялся грести быстрее, но лодка будто отяжелела, и напрочь отказывалась разгоняться. Сквозь пелену тумана стали проглядывать огоньки — бледные, зеленоватые, как свет гнилушек. Они мерцали то тут, то там, словно приглашая следовать за ними. Заиграла музыка. Глухая, монотонная — то ли дудка, то ли скрип несмазанных колес. Я оглянулся и увидел в тумане силуэт — высокий, сгорбленный, с длинными руками, которые почти касались воды. Это существо громко шлёпая ногами, шло по трясине и не думало тонуть. Не обратив на меня никакого внимания, вскоре оно сгинуло в тумане. Лодка внезапно остановилась. Передо мной возвышались древние, почерневшие деревянные сваи — остатки чего-то огромного, давно затопленного. Между ними болтались обрывки гниющих сетей, на которых сидели мертвые птицы с пустыми глазницами. Вода заколебалась, и из-под свай выползли какие-то мерзкие твари. У них были человеческие фигуры, но… они не были людьми. Их кожа была белесой, покрытой слизью и водорослями, пальцы — слишком длинные, с перепонками. Лица — пустые, без глаз, но с широкими ртами, полными мелких, острых зубов. Они схватили лодку своими лапами и стали тянуть ее вглубь своего «свайного лабиринта». Я ударил веслом по ближайшему чудовищу. Раздался хруст (не весла), но оно даже не вздрогнуло. И тут раздался истошный крик — не мой, нет, а одного из существ. Какая-то огромная тень пронеслось над водой, и твари мгновенно исчезли, скрывшись в глубине. Я постарался отплыть подальше от этого места, и на этот раз у меня всё получилось. И буквально через пять минут, впереди по курсу появились они… Души… Сотни, тысячи, сотни тысяч. Бледные, полупрозрачные, с пустыми глазами. Без криков, без слёз. Только тишина. И ожидание. Одна из них, в первом ряду, медленно подняла руку, указывая на меня своему спутнику — бородатому коротышке. Я почувствовал, как что-то внутри меня дрогнуло — это были они, те кого я искал — Глория и Черномор. И они тоже узнали меня. Вот только Афанасия с ними не было. [1] Харон, перевозчик душ умерших в подземное царство в греческой мифологии, берет плату за свои услуги. Обычно это монета, которую кладут под язык покойнику, чтобы он мог заплатить Харону за перевоз через реку Стикс (или Ахеронт). Эта монета называется обол Харона. Она была обычно серебряной, но иногда могли использовать и более дешевые медные монеты. [2] В древнегреческой мифологии воды реки Стикс использовались богами для произнесения клятв, которые считались нерушимыми. Нарушение клятвы, данной на водах Стикса, влекло за собой суровое наказание для богов. [3] В некоторых источниках лодка Харона называется «кимбий» (лат. cymba), что может переводиться как «лодка» или «судно». Это слово также использовалось для обозначения различных видов чаш, в том числе вытянутых, похожих на лодки. Глава 5 Они стояли на краю болота, словно призраки, вырезанные из густого тумана — Глория и Черномор, мои погибшие боевые товарищи, те, кого я мог считать настоящими героями. И, если Черномор в посмертии остался почти таким же, каким я его знал, то ведьма существенно изменилась. Глория теперь была высокой, очень высокой молодой дамой с длинными белыми волосами, словно выцветшими от времени, и глазами, полными ледяного света. Черномор — приземистый, едва достающий до её пояса, с длинной бородой, заплетённой в косу. Они не двигались, но я прямо физически чувствовал их тяжёлые и полные сожаления взгляды. — Вы двое — в лодку! — поспешно распорядился я, когда толпа духов, скопившаяся на берегу, в едином порыве шагнула к воде. Эти души явно томились здесь в ожидании Перевозчика. Но, как бы я не хотел облегчить их страдания, в первую очередь мне нужно было поговорить с моими погибшими друзьями. И, желательно, сделать это наедине — в «приватной» обстановке. А чем суденышко старого Харона не место для переговоров? — Прости, командир, что всё так вышло… — виновато прошелестел Черномор, залезая в челн. — Но ты не должен был приходить сюда… — Но вы пришли, Месер… — звонко произнесла ведьма. — Нашли меня даже в загробном мире… Для меня это наивысшая награда, Господин… — Нет, это вы простите меня, друзья… — Горло перехватило спазмом, так что мне пришлось приложить усилия, чтобы произнести следующую фразу. — Я не могу вас отсюда забрать в обычный мир… Но я должен… — Я протянул руку Глории, помогая ведьме залезть в лодку. — Должен узнать, почему вы ушли так «легко»? Ведь ваш дар… не должен был вам этого позволить… — Я оттолкнулся веслом, и лодка легко отчалила от берега. Лодка скользила по мутной воде, оставляя за собой мерцающий след. Туман сгущался, обретая зловещие очертания, и вскоре берег, заполненный многочисленными фигурами душ, исчез из виду. Вокруг воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь редкими всплесками весла в чёрной воде. — Вы правы, Месер, — наконец заговорила Глория, её голос звучал безучастно. — Мой дар… Он не дал бы мне уйти так легко… Но в момент моей смерти его у меня уже не было… Её пальцы сжали край лодки так, что старая древесина возмущенно затрещала. — Как, не было? Черномор мрачно кивнул, поправляя свою бороду, заплетённую в косу. Хотя и он сам, и его борода были всего лишь призраками. И не имело никакого значения, как она сейчас расположилась. — Мне тоже помогли «уйти», — произнёс он, сплюнув призрачным плевком на дно лодки, — предварительно лишив дара… — Но как? — Я откровенно не понимал, как такое вообще возможно. — Не знаю, командир, — покачал головой карлик. — Возможно, это происки пришлого ведьмака — Афанасия, раз его нет здесь, с нами… Я хотел спросить, что он имеет в виду, но в этот момент вода взбурлила. Из глубины поднялось что-то. Сначала я подумал, что это гнилая коряга — длинная, скрюченная, покрытая чёрной слизью. Но потом она шевельнулась. — Смотрите! — резко вскрикнула Глория, указывая на «корягу», но было уже поздно. Тварь рванулась вперёд, и я успел разглядеть лишь мелькающие в темноте многочисленные и мелкие зубы, «обрамляющие» круглую пасть, прежде чем её щупальце впилось в борт лодки. — Адская пиявка! — Черномор выхватил их моих рук весло и рубанул торцом лопасти по скользкой упругой плоти. Тварь взвыла, но хватку не ослабила. Вместо этого из тумана выползли её товарки. Они были похожи на уродливые гибриды червей и спрутов — бесформенные, с открытыми пастями, мерцающими тусклым багровым светом. — Они питаются страхом, — прошептала Глория, — чем больше боишься — тем сильнее они становятся. — Да кто их, нахрен, боится? — презрительно фыркнул Черномор, размахнувшись сильней и, наконец, перерубая щупальце пиявки. Оторванный кусок щупальца забился у наших ног, испуская тошнотворный запах гнили. Кровь — если это можно было назвать кровью — сочилась из раны густой чёрной слизью, но тварь даже не дрогнула. Остальные пиявки продолжили окружать лодку, их пасти хлопали, издавая противный чавкающий звук. — Держись, командир! — Черномор уже готовился к новой атаке, раскручивая весло над головой. Я быстро оценил ситуацию: лодка трещала под натиском чудовищ, вода вокруг кипела от их тел, а туман, казалось, сжимался на наших шеях, словно живая петля. — Они ведь не просто так появились… — Глория вдруг резко повернулась ко мне. — В таком-то количестве. — Её глаза, безучастные ко всему всего лишь мгновение назад, теперь горели неподдельной тревогой. — Кто-то направляет их. Они пришли за вами, Месер! — За мной? — Я сжал кулаки. Без магических сил, которых у меня совсем не осталось после схватки с Каином, я был почти беззащитен, но отступать было некуда. — Значит, кто-то очень не хочет, чтобы ты присоединился к нам, — прошипел Черномор, отбивая атаку очередного щупальца. Лодка дёрнулась, и я едва удержал равновесие. Одна из пиявок ухватилась за корму, резко накренив утлое судёнышко. Вода хлынула внутрь. Глория вскрикнула, схватившись за мою руку. Она не хотела превратиться в одну из душ-потеряшек, что временами скользили под нами в мутной воде Стигийского болота. Истонченные до неузнаваемости, давным-давно потерявшие самих себя, они были вынуждены вечно скитаться в пучинах подземных вод. — Не корми их страхом, Глория! — крикнул я, пытаясь заглушить и собственный ужас. — Нашу смелость можно обратить против них! Карлик оскалился и внезапно разразился хриплым смехом: — Чего это я, старый дурак, испугался? Был бы жив — надергал бы этих пиявок «на уху»… Или засушил — под пиво бы отлично пошли! И, словно в ответ на его слова, одна из тварей вдруг дёрнулась и отпрянула, словно почуяв что-то неладное. Пиявки, казалось, не ожидали такого сопротивления. Их щупальца замерли, дрогнули, а затем рванулись вновь, но уже с меньшим напором. Глория, увидев это, резко выпрямилась и отпустила мою руку. — Вы правы, Месер! — Её голос зазвучал намного твёрже. — Это они нас боятся! Она протянула руку к ближайшей пиявке, и её пальцы вдруг вспыхнули слабым серебристым светом. Тварь завизжала и откатилась, словно обожжённая. — Но как…? — начал было я, но Черномор меня обогнал: — Ты же сказала, что твой дар исчез? — А это не дар… — прошептала Глория. — Это… сила воли… Я приказала себе не бояться этих милых зверушек… Или рыбок… Не знаю, что будет точнее. — Но почему мы видим эту «силу»? — Карлик задумчиво почесал затылок. Скорее всего он это сделал в силу привычки, ведь у призраков ничего не чешется… Ну, кроме собственного ущемлённого самолюбия, что пришлось так рано умереть. Туман внезапно разорвался. Над водой повисло тяжёлое молчание. Пиявки замерли, а затем, одна за другой, начали погружаться обратно в пучину. Лодка содрогалась от последних конвульсий чудовищ, их щупальца скользили по бортам, оставляя липкие следы, прежде чем окончательно скрыться в черной воде. Вода вокруг успокоилась, лишь легкая рябь расходилась от места, где еще мгновение назад кипела битва. Я стоял, тяжело дыша и сжимая весло, возвращенное Черномором так, что костяшки пальцев побелели. Лодка всё ещё кренилась, вода плескалась внутри, но, к счастью, дыры, пробитые щупальцами, оказались не слишком глубокими — кимбий, как и прежде, упрямо держался на плаву, будто чувствовал, что его время еще не пришло. Глория опустила руку, и серебристое свечение погасло, оставив после себя лишь слабый отблеск в ее глазах — как бы в них вспыхнул и тут же угас огонь давно забытой веры в себя. — Не похоже это на обычную силу воли… — медленно произнес я, глядя на нее. — Хотя, что мы знаем о мире мертвых? И о проявлениях, присущих мятежной душе? Ничего… — Я вытащила эту силу из памяти… — прошептала она. — Из боли и страданий. Я не хотел так умирать, Месер! Я не согласна быть просто тенью! Ну что я мог на это сказать? Я не Господь Бог, и не умею воскрешать из мёртвых. Даже мой «воскресший» дедуля — лишь живой мертвец, жизнедеятельность которого поддерживается нашим родовым эгрегором. Предложить такое Глории я не могу. Черномор фыркнул, вновь перехватывая у меня весло: — Отдохни, командир! Я вот тоже не согласен быть мёртвым, — продолжил он, обращаясь к ведьме, — но, видишь ли, ничего с этим поделать не могу. Внезапно воздух содрогнулся от низкого, леденящего душу гула — словно где-то в глубине болота проснулся древний великан и потянулся, сотрясая землю. Глория замерла, её глаза расширились: — Вы слышали? Я кивнул, ощущая, как по спине пробежал ледяной холод, а кожа покрылась колючими мурашками — Что, чёрт возьми, это было? — прошипел Черномор, цепляясь за моё плечо. Туман внезапно потемнел, приобретя грязно-серый оттенок, и в нем замерцали бледные огни. Потом туман разорвался. Даже Адские пиявки, еще минуту назад казавшиеся ужасом Стигийского болота, теперь выглядели жалкими червячками по сравнению с тем, что медленно выплывало из тумана. Из серой пелены выступали очертания чего-то огромного, с пугающими и изломанными контурами. Сперва я подумал, что это скала, но, по мере её приближения, стало ясно: это не так — туман расступился, как гнилая завеса, и я различил изъеденные временем высокие борта огромного судна, чёрные от влаги и гниения. Перед нами предстал гигантский уродливый корабль, бороздящий, как и наша лодка, тягучие воды подземного мира мертвых. — Нагльфар[1]… — пораженно прошептал Черномор, когда корабль полностью показался в поле нашего зрения. Я даже не успел спросить, откуда он это знает, как гигантский корабль-призрак навис над нашей посудиной. Мне удалось рассмотреть, что вместо киля использовалась гребенка позвоночника какого-то титанического монстра. А вот сам корпус судна, теперь я это отчетливо видел, был собран из досок, изготовленных из тысяч и тысяч ногтей мертвецов — желтых и почерневших от времени, изуродованных веками разложения. Сами же доски были скрепленные не железом, а окаменевшими жилами, которые громко трещали под чудовищной нагрузкой. «Чьё больное воображение создало весь этот ужас? Кто сращивал и прессовал эту мерзкую мёртвую плоть в доски, из которых собрали этот корабль?» — Как обычно в самые ответственные моменты мою голову посещали странные мысли. Я запрокинул голову, пытаясь рассмотреть, что там, наверху? Мачты, собранные из костей, тянулись к небу, как руки утопленников, а вместо парусов на них болтались клочья бледной кожи. Это были лоскуты человеческой кожи — растянутые до невозможности и сшитые меж собой грубыми сухожилиями. Основательно пропитанные жиром, видимо для эластичности, они матово поблескивали в тусклом свете загробного мира. И колыхались они не от ветра, а от какого-то внутреннего трепета, словно каждый лоскут сохранил остатки боли своих прежних хозяев. Завидев нас, тени на палубе Нагльфара зашевелились. Сперва я подумал, что это просто игра тусклого света, но нет — фигуры двигались. Очертания их были размыты, словно увиденные сквозь мутное стекло, но по мере приближения корабля я начал различать детали. Высокие, сгорбленные силуэты в рваных плащах, сотканных из болотного тумана. Лица — вернее, то, что осталось от лиц — серые, обтянутые высохшей кожей, с пустыми глазницами, в которых мерцали бледно-голубые огоньки. Они не шагали, а «скользили» по палубе, словно их ноги отсутствовали вовсе, а вместо них были лишь клубы болотного тумана. Неожиданно в борт лодки ударила сильная волна, отбросив утлое судёнышко Харона к самому борту корабля. От Нагльфара исходило зловоние — смесь запаха гниющей плоти, старой протухшей крови и мокрого пепелища. С корабля в воду упали цепи — не простые, а словно живые, извивающиеся, с крюками на концах. Они обвили лодку со скрипучим шорохом, словно голодные змеи и,прежде чем мы успели что-то предпринять, резко дернули наше судёнышко вверх. — Черт! — вырвалось у меня, когда лодка с грохотом ударилась о борт корабля мертвецов. Мы едва удержались, чтобы не свалиться в болото. А лодка, опасно потрескивая старыми досками, тем временем поднималась всё выше и выше. На палубу Нагльфара неожиданно поднялся откуда-то из глубины корабля огромный звероватый великан, закутанный в покрытый инеем плащ. — Ётун Хрюм[2]… — Тут же опознал переростка Черномор, скорчив на лице презрительную гримасу. — Ты его знаешь? — удивленно спросил я, поглядывая на великана, который, наклонившись над бортом, наблюдал за подъёмом на борт нашей лодки. От когда-то могучего исполинского инеистого великана осталась лишь тень былого величия. Его тело, некогда огромное и мощное, сплошь обмерзло черным инеем, а зеленоватая кожа, покрытая трещинами, теперь напоминала лед, лопнувший от перепадов температур. Нос великана был кем-то обрублен, щеки провалились, обнажая почерневшие зубы сквозь трещины в коже. Впалые глазницы, казалось, были пусты, но в их глубине до сих пор тлел тусклый синеватый огонь, словно отблеск далеких ледяных пустошей — его негостеприимной родины. — Хрюм — капитан этого проклятого богами судна, — ответил Черномор, забросив бороду за спину, чтобы она не путалась под ногами. — И мы, вроде как родня… — Поморщился от нахлынувших воспоминаний коротышка. — Даже встречались несколько раз… Ах, да! Я запоздало припомнил трагическую историю карлика, родившегося в семье великанов. Теперь мне стало понятна осведомлённость Черномора. Только вот что этому новоявленному родственничку от нас нужно? Хрюм продолжал пялиться на нас своими светящимся буркалами. Его борода, в былые времена густая и белоснежная, как поведал мне Черномор, теперь свисала скудными сосульками, которые, сталкиваясь друг с другом, издавали мелодичный перезвон. От него веяло не просто холодом, а леденящей душу смертью. Стылый ветер гудел сквозь пустоты в его рёбрах, а каждое движение, каждый шаг, сопровождался треском ломающегося льда. А вокруг него витал запах мороза и тления, как будто сама Зима сдохла на этом корабле, но отказалась уходить. Только одно близкое присутствие ётуна заставляло замерзать кровь в жилах. Великан отошел от борта, когда наша лодка поднялась выше него. Глория вскрикнула, когда один полуразложившийся мертвец из команды, заступивший на место капитана, наклонился к ней и шумно втянул носом воздух. — Добыча… — тихо прошелестел он. Тени экипажа тоже начали двигаться, приближаясь к борту, напротив которого зависла наша лохань. Они накатывали медленно, как неторопливый прилив, и в их пустых глазах читалось одно — жажда. Но не крови, не плоти… а чего-то другого… Глория вдруг резко сжала мою руку: — Это не просто мертвецы, Месер! Они — голодные духи. Они, их капитан, да и сам корабль кормятся душами таких как мы… — Я не дам тебя в обиду, Глория! — пообещал я мёртвой ведьме, прижав её к своей груди. — А ну-ка, назад, псы! — Расколол стоялый воздух болота разгневанный рёв капитана Нагльфара, который резко ударил громадным кулачищем себе в грудь. От доспехов — ржавых обломков металла, вмёрзших в плоть Хрюма, осыпалась на палубу толстая ледяная корка, а на плечах затрепетали обрывки свалявшегося мехового плаща, ставшего частью его застывшего, но всё равно продолжающего разлагаться тела. Мертвяки резко отпрянули от борта и побежали к своему грозному капитану, выстраиваясь рядами за его спиной. Очень похоже повадками на обычную корабельную команду. Только неживые, но и не совсем мёртвые. То, что когда-то было людьми, теперь стало чудовищами в обрывках сгнившей одежды. И эти чудовища поглядывали на нас с явным гастрономическим интересом. А нам и деваться-то было некуда — без лодки Харона нам в этом болоте не выжить. Черномор и Глория превратятся в блуждающие неприкаянные души, а я меня просто сожрут местные уродцы. Ведь я здесь — особо изысканный деликатес! Единственный живой человек в мире мертвых… [1] Нагльфар (норв. Naglfar ) — в германо-скандинавской мифологии — корабль, чьё основание целиком сделано из ногтей мертвецов. В Рагнарёк он выплывет из царства мертвых Хель, освобождённый из земного плена потопом. На нём армия ётунов под предводительством великана Хрюма (Hrymr; по версии Младшей Эдды, см. Видение Гюльви, 51) или Локи (по версии Старшей Эдды, см. Прорицание вёльвы, 50), поплывёт на поле Вигрид для последней битвы против асов. [2] Ётуны, или йо́туны (др.-сканд. Jötunn — обжора) в германо-скандинавской мифологии, — великаны (турсы) семейства хримтурсов (инеистых великанов), правнуки Имира. Ётуны жили в Ётунхейме и Нифльхейме, отличались силой и ростом и были противниками асов и людей. С одной стороны, ётуны — это древние исполины, первые обитатели мира, по времени предшествующие богам и людям. С другой — это жители холодной каменистой страны на северной и восточной окраинах земли (Ётунхейм, Утгард), представители стихийных демонических природных сил, враги асов. Глава 6 Великан продолжал стоять и, казалось, что он совершенно не спешит отдавать приказ своим подчиненным умрунам. Он возвышался над всеми остальными, как ледяная гора, и его пустые глазницы медленно скользили по нам — по мне, по Глории, по Черномору. Но в его «взгляде» не было «жажды» к мертвым душам, как у его команды. В нём было что-то иное. Что-то, что я никак не мог разобрать. Даже мои эмпатико-синестетические способности сбоили рядом с этим существом. Хрюм шагнул вперед, и палуба прогнулась под его весом. По его молчаливому приказу цепи опустили лодку Харона на палубу Нагльфара, но выходить из неё мы пока не собирались. — Ты… живой? — Вязкий воздух болота содрогнулся от его мощного рева. — Мир мёртвых не место для живых. Куда ты подевал старого Лодочника, смертный? Я с силой вцепился в рукоять весла — единственного оружия, которое у меня было, и спокойно ответил этой глыбе (хотя внутри меня всё и подрагивало от напряжения): — Теперь я за него — старик устал и попросил заменить его на время… Хрюм медленно повернул голову, еще раз пройдясь взглядом по мне и моим пассажирам. Лёд на его шее треснул с громким хрустом, и мелкие кристаллики рассыпалась по палубе вокруг его тела. — Ты не выдержишь и суток в этих мрачных чертогах, и останешься здесь навсегда, — усмехнувшись, проревел великан. — Посмотрим, — пожал я плечами. — Зачем ты прервал наш путь? — Харон… — прорычал гигант, и от его голоса у меня даже внутренности содрогнулись. — Мне нужен был он, а не ты… — Еще успеешь поговорить — я здесь ненадолго. — Ты здесь точно ненадолго, — усмехнулся Хрюм, колыхнув необъятным животом. — Я давно не пробовал свежего человеческого мяса, и соскучился по нему! Глоток твоей горячей крови растопит лёд в моих жилах и… — Ты не тронешь его, Хрюм! — Из-за моей спины неожиданно выбрался Черномор. — Я тебе не позволю! — А это что за недомерок? — Впервые за всё время я уловил эмоцию этого существа — оно откровенно развеселилось. — Ты будешь указывать мне? Мне?!!! — И даже сам Нагльфар содрогнулся от его дикого хохота. Хрюм медленно наклонился к Черномору, и его провалившийся рот растянулся в мерзкой ухмылке. Ледяные сосульки, в которые превратилась его борода, выдали мелодичный перезвон. Глаза великана на мгновение вспыхнули мертвенно бледным огнем, а нас обдало потоком морозного воздуха. Но, если душам Глории и Черномора мороз был нипочем, мертвые, как говорится, не потеют, то меня после этого «внимательного взгляда» основательно пробрало. Мне пришлось со скипом сжать зубы, чтобы они не выдали барабанную дробь от этого потока холода. — Ах, так вот ты кто… — прошипел великан, голос которого мгновенно потерял насмешливое выражение, став низким и опасным. — Мой жалкий племянник. Тот, кого даже мать так и не смогла принять. — Заткнись, Хрюм! — теперь уже злобно зашипел Черномор, вспомнив свои былые обиды. — А не то… — Ты будешь указывать мне, жалкий ублюдок? — Его голос прокатился по болоту, как гром. — Или ты забыл, что случилось с твоей последней попыткой перечить мне? Да и что ты мне сможешь сделаешь? Ха! — Хрюм растянул промерзшие синие губы в жутком оскале, обнажая натуральные клыки. — Ты — позор нашего рода Ётунов! Вошь! Презренный клоп среди могучих великанов. Черномор съёжился, но не отступил. Его кривые пальцы вцепились в мою куртку, будто ища опору. — Помнишь, как я раздавил твоего пса, Гнилозуба? — Хрюм лениво пошевелил пальцами, и в воздухе вспыхнуло мерцающее видение — карлик, рыдающий над кровавым месивом шерсти и костей. — Такого же жалкого, как и ты сам? А ведь ты так его любил… Черномор задрожал, но Хрюм на этом не остановился, продолжая с удовольствием третировать коротышку. — А твоя мать? — прошипел великан, понижая голос до леденящего шепота, от которого по коже побежали мурашки. — Моя сестра смотрела на тебя, как на выродка! Как на кусок смердящей грязи под ногами. Знаешь, что она говорила всякий раз, когда мы встречались? — Он замер, наслаждаясь каждой секундой тишины, в которой висели его слова. Ветер стих. Даже болотные испарения замерли в воздухе, будто боялись шелохнуться. — Пусть лучше Фенрир[1] его проглотит. Мой урод не достоин искрящегося вечного льда Ётунхейма! Черномор глухо вскрикнул — коротко, рвано, как раненое животное. Его лицо исказилось от гнева, а глаза налились злобой. Пальцы, вцепившиеся в мою куртку, превратились в стальные тиски, хотя карлик был бесплотным духом. Но в этом мире мёртвых именно железная воля зачастую управляла всем. Я почувствовал, как по моей спине пробежал не то холод, не то что-то иное — какая-то странная «вибрация». И после этого моя эмпатика просто зашкалила от древней и подавленной боли Черномора. Перед глазами мелькнули обрывки его воспоминаний: «карликовый великан», сгорбленный, раздавленный и изгнанный из отчего дома, потерянно стоял у края ледяной пропасти… и женщина в плаще из грубо выделанных медвежьих шкур, отворачивающаяся от него. — Так что мне даже руки об тебя марать не придётся, — прогудел напоследок капитан Нагльфара, теряя к Черномору интерес. — Ты — ничтожество! — Мой родной братец тоже так думал, — неожиданно взял себя в руки Черномор, — а затем несколько столетий провел в чистом поле в виде пустой отрубленной головы… Вы же все тупые поголовно, родственнички! Даром, что такие здоровые. А настоящая сила здесь! — И он прикоснулся пальцами к своему виску. — В голове! Хрюм замер. На мгновение даже ветер, казалось, прекратил своё бесконечное движение. Тревожная тишина повисла над древним болотом, помнящим еще посещения Геракла. Даже призрачные умруны, тихо стоявшие по краям палубы, словно застыли в оцепенении. Никто не ожидал, что после всех унижений Черномор поднимет голову и огрызнётся в ответ. Никто не думал, что в этом коротышке, подавленном и израненном веками унижений, ещё осталась такая полыхающая ярость, что могла бы сжечь всё на своём пути. Обычная злоба, как и холодная, расчётливая ненависть, остались где-то там, далеко позади. Сейчас же мятежная душа Черномора полыхала огнём в самом прямом смысле этого слова. Мне даже пришлось отцепить его пальцы от своего рукава и отодвинуться подальше — терпеть этот жар становилось попросту невыносимо. Великан медленно выпрямился. Лёд на его плечах потрескивал, как старые сухие кости. Глазницы, пустые и чёрные, вновь впились в Черномора. Но теперь в них не было насмешки. Теперь там читался какой-то интерес. Опасный. Хищный. Затем Хрюм замер, словно неподвижная глыба. Его ледяные веки, покрытые причудливыми узорами инея, медленно приподнялись, обнажая бездонные глазницы, где клубился морозный туман. После этого он сделал шаг к нам, надвинувшись и, практически, нависнув над нашими тщедушными, по сравнению с ним, фигурами. Доски палубы жалобно заскрипели под чудовищным весом хримтурса. Но Черномор не отступил. Вместо этого он рассмеялся — коротко, резко, словно топором разрубив мертвецкую тишину, окружающую нас. Его смех обжег воздух, смешавшись с треском вспыхивающих вокруг искр. Карлик расправил плечи, и его огонь внезапно вытянулся, став выше, чем даже сам великан. — Ты… горишь? — с великим изумлением произнес ётун, не в силах в это поверить. — Потомок инеистых великанов пылает огнём? Это немыслимо… Это просто невозможно! Огонь и лёд несовместимы! Но самое примечательное — Черномор больше не был тенью. Его тело, прежде бесплотное, бледное и полупрозрачное, теперь пульсировало багровым светом, словно под кожей мёртвого карлика билось раскалённое ядро. Воздух вокруг него дрожал, искрился, искажаясь от жара. Капли болотной воды на его куртке шипели, превращаясь в перегретый пар. — Я горел всегда, Хрюм! — с вызовом ответил карлик, и его смех был похож на потрескивание углей. — От ненависти, жажды мести, да много отчего… Просто ты… Все вы были слишком слепы, чтобы это увидеть… Огонь рванулся вверх спиралью, выжигая туман и болотные пары, зависшие над судном. Даже ледяной шепот великана захлебнулся в вязком жарком воздухе. А Черномор шагнул вперёд. Там, где его ноги касались палубы, доски обугливалось, оставляя в воздухе сильный запах палёной шерсти. Ледяная «испарина» на коже инеистого великана превращалась в пар. Умруны отпрянули — даже мёртвые боялись этого огня. — Ты думал, что сломаешь меня старыми воспоминаниями? — Карлик щелкнул пальцами, и пламя лизнуло край свалявшегося мехового плаща великана. — Но я уже давно прошёл сквозь муки презрения, боли, одиночества, перешагнув их и оставив за спиной! И знаешь, что от всего этого осталось? Я заглянул в глаза Черномора и ужаснулся — они стали двумя раскаленными углями на пылающем огнем лице. — Только незамутнённая и огненная ярость! — выдохнул коротышка, и пламя, окружающее его низкорослую фигуру, заревело, словно требуя жертвы. Я поскорее отошел подальше, таща за собой ведьму — становиться случайной жертвой в этой «родственной» разборке я совершенно не собирался. И Глорию от этого уберегу. Хрюм засопел и резко наклонился к Черномору. Однако, я заметил, что от огня он старается держаться подальше. Его пальцы, огромные и синие, резко сжались в кулаки, когда он шумно засопел: — Твой жалкий огонь погаснет под наплывом вековечного льда! — А ты попробуй, жирдяй! — хохотнул Черномор, раскидывая вокруг себя протуберанцы из раскалённой плазмы. Один из них, тонкий и острый, как лезвие меча, вонзился в хримтурса, пытающегося призвать холод. Ледяные доспехи Хрюма задымились, мгновенно покрывшись сетью разбегающихся трещин. Великан покачнулся и отступил на шаг. Впервые за века — отступил. Пусть всего лишь на единственный, но отступил. Даже духи-матросы Нагльфара зашевелились, испуганные этим невозможным зрелищем — их ледяной исполин, их непобедимый капитан корабля дрогнул перед карликом. — Ты думал, я просто жалкий урод? — Черномор сделал шаг вперёд, и пламя вокруг него взметнулось еще выше. — Но я — это раскалённый уголь, который твой холод и лед никогда не смогут погасить. Я — тот, кто выжил там, где невозможно выжить А ты? Хрюм разозлено зарычал — низко, как сходящая с гор снежная лавина. Ветер внезапно рванул с новой силой, но теперь он был не ледяным — он был горячим, даже раскаленным, что было тяжело дышать, воняющим гарью и пеплом. — Я сломлю тебя, недомерок! — пообещал великан, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — Давай! Многие пытались, — Черномор жутко ухмыльнулся, а в его голосе слышались нотки превосходства, — но плохо кончили. Я — это тот огонь, что сумеет расплавить даже вечный лёд инеистого великана! Хрюм взревел. Его голос, подобный грохоту ледника, сотряс воздух, и мгновенно перед ним взметнулась толстая стена льда. Но пламя Черномора не остановилось. Оно пронзило ледяную преграду, словно лист лопуха, и вонзилось в доспехи великана. Лёд затрещал. Сначала тихо, потом громче, затем покрылся паутиной трещин, искрясь испаряющейся водой. А затем стена льда рухнула на палубу, рассыпавшись на сотни и тысячи острых осколков. — Ты что, дрожишь от страха, дядя Хрюм? — Черномор засмеялся, заметив растерянность хримтурса, и голос карлика был полон яда. — Молчи, жалкий червь! — Хрюм взмахнул рукой, и ледяные шипы, поднявшись с палубы, устремились к карлику. Пламя взметнулось стеной, испепеляя лёд ещё в воздухе. Капли воды шипели, превращаясь в пар, а Черномор шёл вперёд, словно огненный демон, рожденный в самом сердце действующего вулкана. А огонь вокруг него ревел, словно разъярённый дракон. И Хрюм попятился от этой волны огня, отступил еще на шаг, затем еще и еще. Его ледяные доспехи плавились от чудовищного жара. — Ты думал, меня можно сломать? — Черномор засмеялся, и его смех был похож на треск горящего дерева. — Я не просто пережил ад — я стал им! — Пламя вокруг карлика сгустилось, образуя вокруг него сияющий ореол. Хрюм взревел. Его голос сотряс Нагльфар, и в ту же секунду всё пространство вокруг сковало пронизывающим морозом. Даже воздух застыл, превратившись в хрустальную пелену. Палуба корабля покрылась толстым слоем инея, а намертво вмерзшие в лёд духи-матросы застыли, словно уродливые статуи. Даже пламя Черномора на миг дрогнуло, сжалось, будто задыхаясь в ледяной хватке. Нас с Глорией спасло только одно — мы находились за спиной Черномора, и холод туда не прошел. — Вот он, конец твоего огня! — победно проревел великан, и его голос разнёсся эхом по всему болоту. Но Черномор лишь оскалился в ответ. Его зубы, обнажённые в безумной усмешке, сверкали в свете пламени, а глаза горели ярче, чем когда-либо. — Ты всё ещё не понял, дядя Хрюм? — Голос карлика был мягок, почти ласков, но за ним таилось что-то куда более страшное, чем былые угрозы. — Этот огонь… он помнит…. Помнит каждую насмешку, каждый плевок в спину, каждый взгляд свысока и презрительно поджатые губы… И он не остановится, пока не расправится со всеми моими обидчиками и врагами! Карлик «встряхнулся», его огонь взорвался новым вихрем, а полыхающие горящими угольками глаза опасно сузились. Он вскинул руку, и пламя ответило ему, слившись в единый сгусток адского огня, превратившись в копьё, раскаленное докрасна, с сердцевиной, багровой, как запёкшаяся кровь. — За всё хорошее… — прошептал Черномор и резко метнул своё оружие. Копьё пробило грудь Хрюма с хрустом ломающегося льда. Великан застыл, широко распахнув пустые глазницы, до сих пор не веря в происходящее. — Так… не должно быть… — прохрипел он, падая на колени. Палуба корабля содрогнулась и захрустела от этого удара. — Вёльва[2] никогда… не ошибалась… в своих прорицаниях… Рагнарёк[3] невозможен без Нагльфара… А я… его капитан… — Был, — только и успел сказать Черномор, а затем он отвлёкся на треск и грохот падающего колосса. Хримтурс рухнул лицом вниз, разбивая в щепки палубу Нагльфара своей тяжестью, и застревая в проломе. А после, в который уже раз, наступила гробовая тишина. Духи-матросы застыли в немом ужасе, их снулые и тусклые, как у дохлых рыб, глаза, неотрывно уставились на крохотную фигурку карлика, стоящую над поверженным великаном. Черномор сплюнул огненным сгустком на одновременно тающие и тлеющие останки Хрюма: — Никогда не недооценивай того, кого считаешь слабаком. Он может принести тебе массу неприятных сюрпризов. Карлик развернулся и пошёл к нам, оставляя за собой догорающие угольки в отпечатках своих ног. Неожиданно раздался глухой хлопок, и Хрюм исчез — не в дыму, не в пепле — он буквально испарился, оставив после себя лишь марево раскалённого воздуха, да чёрные капли грязного растопленного льда, растёкшиеся по палубе корабля. Черномор взглянул на меня — в его глазах ещё тлели угли, но они уже постепенно угасли. — Ну что, командир, впечатлило? Я молчал, потому что ничего умного в голову не приходило. Глория первая разорвала затянувшуюся паузу: — Ты… ты только что уничтожил капитана Нагльфара… Черномор пожал плечами: — Ну и что? — Похоже, ты кое-чего не знаешь… это корабль мёртвых! — зловеще прошептала ведьма. — Он не может плыть без капитана! Карлик слегка задумался, а потом беспечно махнул рукой: — Да? Ну, ладно. Тогда… Он щёлкнул пальцами, и огонь вокруг него схлынул, собравшись в маленький раскалённый шар, уместившийся на ладони. Пробежав глазами по членам команды мертвецов, Черномор лениво процедил: — Эй, ребятки, кто тут хочет порулить этим унылым корытом? Кто хочет стать его капитаном? Умруны замерли. Потом один из них, с пустыми глазницами и полусгнившим лицом, явно, что не последний человек после капитана, медленно шагнул вперёд. — Вот и славно! — обрадовался коротышка, ловко перекатывая шар огня по ладони. Однако, этот мертвяк сказал совсем не то, что ожидал услышать от него коротышка: — Теперь ты капитан Нагльфара! Часть команды, часть корабля! После этих слов все мертвяки склонили головы и забубнили мерным речитативом: — Часть команды, часть корабля! Часть команды, часть корабля! Часть команды, часть корабля! [1] Фенри́р — в германо-скандинавской мифологии огромный волк, сын Локи и великанши Ангрбоды. [2] Вёльва, Вала или Спакуна — в скандинавской мифологии провидица; о существовании у древних германцев женщин-пророчиц, почитаемых как божество, упоминает римский историк Тацит. [3] Рагна́рёк, или Рагнаро́к (дословно— «Судьба богов», «Сумерки богов»), в германо-скандинавской мифологии — гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами. Глава 7 Черномор замер на мгновение, а затем его брови медленно поползли вверх. — Что за хрень вы тут несёте? — спросил он, но его голос уже потерял прежнюю уверенность. Толпа мертвецов продолжала скандировать «часть команды, часть корабля», их безжизненные голоса сливались в монотонный гул. — Э-э-э, ребятки! Подождите! — Черномор резко повернулся к ним, его глаза вспыхнули тревожным огнём. — Я не собираюсь становиться вашим капитаном! Но умруны на эти слова совершенно не реагировали. Они лишь повторяли с завидным постоянством свою «мантру», словно заведённые. — Ты что, не понимаешь? — Глория нервно закусила губу. — Это совсем не про твой выбор… Твои желания здесь совершенно никого не интересуют. На самом деле всё просто: кто убивает капитана — тот и занимает его место. Это закон Нагльфара! — Что⁈ — Огненный шар на ладони Черномора резко вспыхнул. — Да кто вообще придумал этот бред⁈ Мертвецы в ответ загудели ещё громче. — Часть команды… часть корабля… И тут я почувствовал, что сам корабль дрогнул. Но не так жестко, как от падения поверженного Хрюма — мягче, глубже, проникновеннее. Будто в нем что-то пробудилось. Доски палубы под ногами Черномора вдруг как будто «ожили». — Эй! — Карлик резко подпрыгнул, но было уже поздно — тонкие, как невесомая паутинка, энергетические нити выползли из досок, схватив Черномора за сапоги. — Вот дерьмо! — выругался он, пытаясь вырваться. Коротышка яростно ругался, выжигая пламенем путы, но они восстанавливались быстрее, чем он успевал их уничтожать. Их становилось всё больше и больше, и они плотно опутывали Черномора, заключая его в своеобразный кокон. — Ты знаешь, как его спасти? — спросил я у ведьмы, взглянув на Черномора, который уже был опутан по пояс. — Зачем, Месер? — искренне удивилась она. — Он теперь капитан этого судна… Да и корабль с командой его не отпустят. Зато в день Армагеддона у вас будет мощная поддержка… Слова Глории заглушили проклятия карлика, полностью окутанного энергетической паутиной судна. А толпа мертвецов продолжала неумолимо скандировать «часть команды, часть корабля», их голоса переплетались в жуткий, ритмичный гул. Мне на секунду показалось, что именно так должно стучать огромное сердце этого корабля. Черномор резко повернулся к ним, но вместо гнева в его глазах внезапно вспыхнуло… любопытство. Его губы растянулись в медленной, хищной ухмылке. — А знаете что, утырки? — Он бросил взгляд на команду мертвяков, на опутывающие его энергетические нити, на хрустящую, оживающую палубу под ногами, и вдруг рассмеялся. — Хрен с вами, черти полосатые! Раз уж так надо… И тогда корабль мёртвых как будто облегчённо выдохнул — он вновь оживал, ведь у него был новый капитан. Когда паутина магических нитей опутала Черномора полностью, он замер, ощущая странную пульсацию корабля под ногами и почувствовав, как Нагльфар щедрым потоком вливает в него силу. Лицо карлика медленно расплылось в довольной ухмылке. Путы, сковывавшие его, тут же ослабели — но не исчезли окончательно. Они словно просочились сквозь его кожу, вплетаясь в его плоть (да-да, он вновь её обрел каким-то непостижимым образом), в самую кровь, делая его одним целым и с кораблём, и с командой. Черномор чувствовал, как Нагльфар отвечает ему — глухим, но мощным пульсом, словно он — его второе сердце. — Капитан с нами! — проскрипел уже знакомый Черномору мертвец, и вся команда замерла — не в страхе, а в ожидании. Черномор с наслаждением вытянул руку — и над его ладонью вспыхнул огненный шар, но теперь пламя было черным, с зеленоватыми отсветами. Скандирование мертвецов мгновенно стихло. Гулкая тишина воцарилась на палубе, словно сам корабль затаил дыхание. Мёртвые матросы вытянулись в струнку, их пустые глазницы уставились на нового капитана в ожидании приказаний. — Так… — Карлик уже с хозяйским видом оглядел палубу, подчиняясь внезапному порыву. — Значит, говорите, я капитан? Корабль дрогнул, и вдруг уродливые кривые мачты Нагльфара сами собой выпрямились, рваные паруса натянулись, словно под порывом неведомого ветра. Даже пробоина от упавшего Хрюма затянулась, будто гигантская рана на живом теле. Я ухватил мысль, промелькнувшую в голове Черномора, он захотел, чтобы корабль двинулся — и Нагльфар тут же дрогнул, всецело подчиняясь его воле. Доски скрипнули, даже мачты слегка наклонились, словно готовясь к прыжку. А затем корабль помчался во весь опор, рассекая застоявшуюся ряску Стигийского болота. — О-о-о! — изумленно воскликнул Черномор, а затем восторженно захохотал, очарованный стремительным движением судна. — Непередаваемые ощущения! Мертвецы команды одобрительно загудели в ответ, но теперь их голоса звучали намного бодрее, чем раньше: — Капитан! Часть команды! Часть корабля! Капитан! Часть команды! Часть корабля! Капитан! Часть команды! Часть корабля! Глория наблюдала за этим с холодной улыбкой: — Видите, Месер? — прошептала она мне на ухо. — Его не нужно было спасать. А Черномор тем временем наслаждался открывшимися возможностями. Он поднял руку — и корабль с готовностью захлопал лоскутными кожаными парусами. — А теперь, ребятки мои… — Его голос внезапно обрел новую, капитанскую твердость. — Давайте-ка покажем этой вонючей дыре, на что способен настоящий Нагльфар! Мертвецы ответили ему единым одобрительным рёвом, разбежавшись каждый по своим местам. Черномор спешно поднялся на капитанский мостик. Тот же самый мертвяк, которого я уже запомнил, услужливо подставил под ноги коротышке какой-то ящик, и Черномор с удовольствием занял место за штурвалом. Корабль послушно рванул вперед с еще большей прытью. Вода вокруг буквально вскипела, поднимаясь грязными фонтанами, а воздух наполнился воем ветра и скрипом старых досок, будто Нагльфар ликовал вместе со своим новым капитаном. Черномор стоял на капитанском мостике, ощущая, как Нагльфар дрожит под его руками, словно дикий зверь, впервые подчинившийся хозяину. Паруса гулко хлопали, вонючий ветер Стигийского болота выл в снастях, и эти звуки, как казалось Черномору, были самыми приятными на свете. Мертвецы работали с лихорадочной энергией. Их иссохшие пальцы проворно перебирали такелаж, а тела синхронно двигались в такт странному, незримому ритму корабля. — Лево руля! — резко скомандовал Черномор, дублируя команду поворотом штурвала, и корабль послушно вильнул в сторону, едва не задев всплывший из трясины сгнивший остов другого судна. Глория, по-прежнему наблюдая за происходящим со своего места, склонила голову набок, словно изучая результаты любопытного эксперимента в лаборатории дедули. — Он вживается в роль быстрее, чем я ожидала, — пробормотала она. — Похоже, что он действительно стал частью корабля и частью команды. Черномор на мостике усмехнулся — он, невзирая на расстояние и ветер, умудрился разобрать, что она произнесла. Похоже, капитан Нагальфара на своем судне в прямом смысле царь и бог. — Да ладно тебе, красотка! — подмигнув ведьме, крикнул коротышка с мостика. — Не ревнуй! А лучше оставайся здесь со мной. Этот корабль, по-моему, куда приятнее посмертного суда, куда нам с тобой нужно было попасть. Гарантирую — у тебя будет собственная каюта! Глория лишь удивлённо хмыкнула и покачала в ответ головой, когда подчинившаяся взгляду Черномора палуба сама собой вырастила люк в обещанную ведьме каюту. — Ты и правда считаешь, что можешь соблазнить меня каютой на этом плавучем гробу? — усмехнулась ведьма, но все же шагнула вперед, поставив ногу на одну из ступенек, ведущих в подпалубное помещение. — Ну, а что? — Черномор распахнул руки, и паруса над ними шумно затрепетали, будто аплодируя. — У нас с тобой есть все: и романтичный ветер, и бескрайняя водяная гладь, целая куча разных монстров, которых на земле уже и не встретишь! А еще я и веселая команда, готовые выполнить любой твой каприз… — И вечный запах гнилой селедки, — со смехом добавила Глория, сморщив нос. Корабль внезапно дернулся, будто слегка обидевшись, и брызнул в ее сторону вонючей болотной жижей. — Ой, — Черномор потер ладонью колесо штурвала, словно успокаивая какое-то животное. Он у нас… чуткий. Нагльфар довольно заскрипел мачтами, снова разогнавшись. Впереди замаячил туман — густой, серый, с вкраплениями зеленоватых огоньков, будто там, в темноте кто-то развесил целую кучу карнавальных фонариков. Туман сгустился, окутывая Нагльфар мягким, почти шелковым покрывалом. Зеленоватые огоньки в его глубине вспыхивали и гасли, будто подмигивая кораблю и его обитателям. Глория прищурилась, словно оценивая предложение Черномора. Ветер играл с её белокурыми прядями, закручивая их в причудливые узоры, а в глазах ведьмы угадывался настоящий интерес. Глория, всё ещё стоявшая на ступеньке ведущего вниз люка, наконец, сделала шаг вперед и неожиданно для себя приобрела потерянную при смерти материальность. Черномор украдкой улыбнулся, когда увидел, как её платье слегка колышется от ветра, обнажая тонкую лодыжку. Ведьма, ощутив происходящее с ней, рассмеялась, и её смех был уже не таким язвительным. Она остановилась, проведя руками по восстановленному телу, словно всё еще не веря в происходящее. Черномор ловко спрыгнул с мостика, оставляя штурвал в руках одного из мертвецов — того самого, сообщившего Черномору, что он теперь капитан. Приняв в руки штурвал, мертвец гордо вытянулся, осознавая важность момента. А коротышка неторопливо подошел к Глории, его каблуки дробно простучали по палубе Нагльфара. — Как тебе мой подарок, красавица? — Он остановился в полушаге от неё, заглядывая ей в глаза. — На этом корабле я могу изменить для тебя даже законы мироздания! — Ты всегда был слишком самоуверенным, — произнесла ведьма с теплотой в голосе. Обретение потерянного тела подействовало на неё самым благоприятным образом. — Если бы я был скромнее, мы с тобой сейчас плыли в утлой лохани Харона к посмертному суду… Неожиданно Глория оступилась, и палуба под её ногами слегка «прогнулась» — Нагльфар немедленно среагировал, помогая ведьме сохранить потерянное равновесие. — Этот корабль… — начала Глория, но Черномор не дал ей продолжить, взяв ведьму за руку. — Этот корабль — твой, если захочешь! — Ты знаешь, капитан, — после небольшой паузы произнесла ведьма, — я всегда мечтала о дальних путешествиях и неизведанных берегах и странах… И не с какой-нибудь особой целью, а просто… Но так ни разу и не собралась за всю свою немалую, по человеческим меркам, жизнь. — Ну что ж, красотка, — Черномор неожиданно даже стал выше ростом и взял Глорию под руку, — тогда добро пожаловать в самое романтичное путешествие твоей жизни! Вдвоем он прошли на капитанский мостик. Черномор ухмыльнулся, вновь встав у штурвала, и повернул его так, что корабль плавно вошёл в самую глубь светящегося тумана. Зелёные огоньки замерцали вокруг, освещая лица Глории и Черномора призрачным светом. Корабль плыл сквозь туман, и странное чувство наполняло воздух — будто сама смерть в этом мрачном мире мертвых, изначально лишённом любых надежд, на миг отступила, уступив место чему-то новому. Даже мёртвые матросы это почувствовали, забормотав что-то одобрительное, вместо привычного «часть команды, часть корабля». — Даже они тебя поддерживают, — заметил Черномор, кивая в сторону команды. — Видишь? Даже мертвецы верят в нас! Глория покачала головой, но в уголках её губ дрожала улыбка: — Ты невозможен… — Зато незабываем! — Ты предлагаешь мне стать твоей… как бы это назвать? — задумалась ведьма. — О! Пиратской королевой? Туман вокруг Нагльфара заиграл новыми оттенками, переливаясь изумрудными и серебристыми всполохами, будто сам корабль вдохнул в него жизнь. Черномор, не отпуская руки Глории, легонько притянул её к себе. — Пиратской королевой? — повторил он, и в его глазах вспыхнул озорной огонёк. — Нет, красавица. Я предлагаю тебе нечто большее. — Например? — Глория приподняла бровь, но её пальцы уже бессознательно сжали его ладонь чуть крепче. — Например… стать моей вечной попутчицей. Моим проклятием и моим спасением. Моей единственной и ненаглядной ведьмой. Она рассмеялась, и на этот раз смех её был лёгким, как морской бриз. — Ты всё ещё надеешься, что я скажу «да»? — Я надеюсь на многое, — Черномор провёл пальцем по её запястью, и на мгновение между ними проскочила настоящая искра магии. — Но главное — что ты уже не говоришь «нет». Глория замолчала, глядя вдаль, где туман расступался перед Нагльфаром, открывая бескрайние просторы потустороннего мира. Пусть, это и мир мертвых, но он тоже весьма велик и, возможно, для них тоже найдётся уютное местечко, где корабль мертвецов вполне может встать на стоянку. — Ты прав, — наконец прошептала она. — Я не говорю «нет». Черномор улыбнулся — широко, без привычной едкой усмешки, а так, словно после долгих лет скитаний наконец нашёл то, что искал. — Тогда держись крепче, моя ведьма. Он резко повернул штурвал, и Нагльфар рванул вперёд, рассекая туман, как луч света — тьму. Паруса наполнились ветром, зелёные огни вспыхнули ярче, а мертвецы на палубе зашумели одобрительно — даже их пустые глазницы, казалось, светились странной теплотой. Глория, чувствуя, как ветер врывается в лёгкие, как палуба дрожит под ногами, вдруг поняла: она не просто обрела тело. Она обрела «путь». И, шагнув ближе к Черномору, ведьма прошептала ему на ухо лишь одну фразу, от которой даже у него перехватило дыхание: — Вперед, милый! Корабль мёртвых нырнул в пучину тумана, унося их туда, где не было ни конца, ни начала — только бесконечность и два сердца, бьющихся в унисон. А может, это просто стучали каблуки Черномора по палубе Нагльфара… Но кто теперь это разберёт? Я смотрел вслед исчезающего в тумане корабля из утлой лодки Харона, радуясь тому, что у моих друзей появилась хоть какая-то надежда на будущее. Пусть и в мире мертвых, среди неприкаянных душ, чудовищ и кающихся грешников, но настоящая надежда! А это — многое значит… Пока они занимались собой я постарался как можно незаметнее спустить лодку на стоячие воды Стигийского болота. Конечно, проделав всё это с помощью магии, которая вдруг появилась у меня, вместе с обретением Черномором тела и своей бороды. Как оказалось, наша с ним связь не исчезла даже после его смерти и продолжала работать. Но, по возвращении домой, я собирался её разорвать — Черномор оказался отличным другом и верным боевым товарищем, заслужившим своё право быть свободным… Жаль, только, что произошло это после его смерти. Нагльфар наконец полностью исчез из поля моего зрения. Я поудобнее устроился в лодке, взмахнул веслом и… Очнулся распластанным на холодном камне родового святилища. Надо мной обеспокоенно склонились Вольга Богданович и отец Евлампий. Огонь на алтаре был погашен, воздух — лишен смердящих миазмов Стигийского болота, и вода, заливающая храм, исчезла. — Кажись, очнулся, — хрипло сказал дед. — Ну, слава духам-хранителем — уберегли… Выжить живому в мире мёртвых сложно, если вообще возможно… — Да выжил я, дед, выжил, — произнес я, пытаясь подняться на подрагивающие ноги. Но пока это не очень получалось. — Почему я вернулся? — Так обещанная Харону ночь — минула! — с радостью сообщил мне дедуля. — Только-только петухи пропели. — Что с тобой было? — спросил отец Евлампий, дрожащими руками крестя меня по привычке. Я ничего не сказал, хотя крёстное знамение — это не то, в чем я сейчас нуждался. — Мы боялись, что ты не вернёшься… — честно признался священник. Я не стал пробовать подняться, а попросту сполз по алтарю на пол, и сел, используя его как спинку. Голова кружилась. В ушах — шум, как от мощного прибоя. Оказывается, переход из мира мертвых в мир живых основательно бьёт по здоровью. — Я был… на болоте… — прошептал я. — Стигийском болоте. — Я видел их души… Глории и Черномора… Разговаривал с ними… — А Афанасий? — спросил дед. — Его души не было в мире мёртвых. Отец Евлампий перекрестился: — Господи, сохрани… — Что они сказали? — нахмурился дед, словно предчувствуя что-то не очень хорошее. — Они погибли, будучи уже лишёнными свих даров… Глава 8 Дед с отцом Евлампием помогли мне подняться, и мы вместе вышли на свежий воздух. После жуткой вони Стигийского болота свежесть утреннего воздуха Пескоройки была просто необычайной. Я вдохнул его полной грудью — и почувствовал, как живое тепло возвращается в мое тело. Каждый вдох был как глоток чистейшей родниковой воды после долгой жажды. Лёгкие, ещё несколько минут назад наполненные смрадом гниющих болот потустороннего мира мёртвых, теперь жадно вбирали прохладный утренний воздух, приятно пахнущий хвоей и опавшими листьями. Я огляделся — серое утреннее небо на востоке уже розовело от первых солнечных лучей, деревья слегка покачивались от свежего осеннего ветра… Здесь всё было так, как должно было быть — живое и настоящее, в отличие от иллюзорности мира мертвецов. — Ты бледный, как сама смерть, — буркнул дед, но в его голосе сквозила не грубость, а самая настоящая забота. — И борода у тебя… седая… И когда только успела отрасти? Похоже, что ты за одну ночь стал старше на лет на двадцать! Я коснулся лица — и действительно почувствовал под пальцами жёсткую щетину, густую, словно я не брился минимум месяц. Мой мертвый дедуля оказался прав — у меня была борода. И это, отнюдь, не иллюзия. И еще — я чувствовал, что во мне пульсирует сила. Но не такая, как раньше. Нет. В чем разница, я пока не смог разобраться… Но было такое ощущение, словно часть Нагльфара, часть Черномора, часть Глории и даже часть мира самого «мёртвого мира» навсегда осталась во мне. Я чувствовал, как эта магия течёт по моим меридианам, как кровь по венам. И я мог реально ей управлять. Я поднял руку — и над ладонью, совершенно без усилий, без всяких заклинаний и печатей, вспыхнул огонь. Маленький, чёрно-изумрудный и почти прозрачный. — Ну вот, — сказал я, улыбаясь во весь рот. — Значит, не зря прокатился… Отец Евлампий отшатнулся. — Это что ещё за дьявольщина? — воскликнул он, снова крестясь. — Да не дьявольщина это, — хмыкнул дед, прищурившись. — Это, батюшка, как раз наоборот! Это — дар. Оттуда? Я согласно кивнул. — Но для такого фокуса, — произнёс старикан, — должен быть постоянно открыт канал в потусторонний мир. — Думаю, что так и есть — это связь с Черномором и Глорией… — Но они же мертвы! — ахнул батюшка. — Ты что, так и не доставил их до места? — поинтересовался мой мёртвый дедуля. — Они живы… — Как это — живы? — не понял отец Евлампий. — Они нашли свой путь. Не к воскрешению… но к существованию… — Я быстро поведал своим спутниками о том, как Черномор стал капитаном Нагльфара, как Глория вновь обрела тело, и они — друг друга. — Они… сейчас они счастливы вместе. — Счастливы в царстве мёртвых? — Священник изумлённо покачал головой. — Это же невозможно. — А ты не суди со своей колокольни, батюшка! — тихо сказал дед. — Ведь тебе ничего о них не известно! А там, где два сердца бьются в унисон, даже смерть не властна и рай возможен даже в мире мертвых. Отец Евлампий задумался над его словами, потом перекрестился ещё раз: — Господь милостивый творит чудеса… даже там, где, казалось бы, нет места Его свету… — пробормотал он вполголоса. — И не мне, смертному, усомниться в Его мудрости и величии… А я шёл меж могилок старого родового кладбища, и мою кожу щекотал прохладный ветерок. Я закрыл глаза и просто остановился, чувствуя каждую незначительную мелочь, окружающую меня со всех сторон: шелест пожухлых листьев под ногами, далёкий крик пролетающих на юг гусей, шелест мелкого дождя на могильных плитах. После серого унылого безвременья Стигийского болота даже шершавая кора старого дуба у ограды казалась мне чудом — такая она была… настоящая… живая… реальная… — Эх, внучок… — Дед усмехнулся, подбирая с земли ярко-красный кленовый лист. — Теперь понимаешь, почему я вечно твердил: «Живи, Ромка, пока жив»? Я рассмеялся и потянулся к ветке, чтобы сорвать жёлудь. Твёрдый, почти деревянный, с шершавой шляпкой — точь-в-точь как те, что мы собирали с моим дедом в моём прошлом-будущем в детстве для поделок в школе. — Да уж… — пробормотал я, вертя желудь в пальцах. — Жизнь — она вот, даже в такой мелочи. — Я подбросил жёлудь вверх и поймал обратно. Жить — это здорово! А после того, что я увидел и ощутил в загробном мире — жизнь вообще невозможно измерить… Наконец мы добрались до разрушенного особняка. Пескоройка постаралась на славу, восстановив большую часть разрушений, в основном стены и потолки. И, хотя родовой «дворец» до сих пор пялился на нас пустыми глазницами выбитых окон и скалился беззубым ртом парадного входа с разбитой в щепки дверью, было заметно, что его дела явно шли на поправку. Как только я переступил порог — пусть даже и через обломки двери, валяющиеся на ступенях, меня окутало странное ощущение. Не просто тепла, не просто запаха старых дубовых балок, еще слегка обугленных и пахнущих пожарищем, и витающей в воздухе сухой пыли от разбитых стен, а… настоящее дыхание родного дома. Будто сама Пескоройка нашептывала мне на ухо: «Я помню. Я ждала. Я старалась». Стены, ещё вчера обвалившиеся и рассыпавшиеся на отдельные камни и кирпичи, теперь стояли ровно, словно их никогда и не разбивали, на потолке, где ещё недавно зияла дыра, сквозь которую виднелось ночное небо, теперь красовалась свежая лепнина. Думаю, к сегодняшнему вечеру особняк вернет себе былое величие. От души поблагодарив духа-хранителя, я чуть ли не бегом направился в уцелевшее крыло, куда перед походом в родовое святилище отправил отдыхать моих женщин вместе с раненным товарищем капитаном госбезопасности. Как там они? Как Глаша? Ведь она беременна, и, отнюдь, не обычным ребёнком. Порог спальни я перешагивал с лёгким трепетом — в помещении царила гробовая тишина. Сердце ёкнуло: неужели что-то случилось? Но ведь Пескоройка наверняка бы предупредила… — Глаша? — тихо позвал я, внимательно осматриваясь по сторонам — так-то в этой спальне можно было легко играть в футбол. Это вам не какая-нибудь однокомнатная хрущевка — князья Перовские жили в настоящем дворце. С Зимним его, конечно, было не сравнить, но дворцам попроще он вполне мог дать солидную фору. — Рома, ты⁈ — Раздался в ответ самый любимый на свете голос — моей жены и матери моего ребёнка. Только звучал он несколько тревожнее, чем я был готов услышать. — Хорошо, что ты вернулся! Беги скорее сюда! Я не знаю, что мне с этим делать? Я шагнул «глубже» в спальню — и воздух тут же стал густым, тяжёлым, будто пропитанным статикой перед грозой. Передо мной развернулась странная картина: моя супруга сидела на огромной кровати под балдахином, а тот довольно активно колыхался, как от сильного ветра, хотя окна в спальне были закрыты. Глаша обхватывала руками округлившийся живот, её лицо было бледным, а губы сжаты в тонкую ниточку. Перед ней, на коленях, стояла Акулина, но в глазах девчушки плавился тёмный, зловещий огонь, вспыхивающий и гаснущий, как угли прогоревшего костра, скрытые пеплом. Мало того, над её ладонями вился клубок тьмы, то сжимаясь в плотный шар, то рассыпаясь туманным дымком. Кожа на её руках местами почернела, будто прожжённая изнутри, а в воздухе стоял сладковатый запах гниющего персика — одна из примет использования проклятого ведьмовского дара. Только откуда он у Акулины? — Что… что с ней? — Я невольно замедлил шаг на подходе к кровати, чувствуя знакомый «оттенок» этой магической силы. — Рома! — Глаша протянула ко мне руки, её глазах блеснули тревожным блеском. — Ты же понимаешь, что это? Да, понимаю… — Кивнул я, пристально изучая силу, исходящую из девушки. — Это магия, Глаш… Похоже, что её задаток позволил ей стать настоящей ведьмой, — подвел я итог своего короткого наблюдения. — Неужели… это прощальный дар Афанасия? — предположила Глаша. — И он передал его Акулине перед смертью? Акулина вздрогнула, тьма в её ладонях сгустилась, а пальцы стали совершенно чёрными. — Что это, Рома! — дрогнул её голос. — Я проснулась, а тут… это… — Она с ужасом глядела на свои пальцы, будто боялась, что они сейчас отвалятся. Я медленно подошёл ближе и присев на кровать рядом со своими перепуганными женщинами. — Тсс, ничего страшного! — сказал я мягко. — Это дар. Теперь — твой дар. А то, что вы сейчас наблюдаете — спонтанное его проявление. Глафира Митрофановна, ну ты-то чего растерялась, родная моя? — Погладил я супругу по руке, успокаивая. — Вспомни, как ты меня учила, когда я заполучил дар. Акулине просто нужна инициация… — Дар? — Акулина растерянно посмотрела на мать. — Но откуда⁈ Неужели действительно от прадеда Афанасия? — Нет, не от Афанасия, — я отрицательно мотнул головой, — это дар Глории. — Но как она смогла его получить? — изумилась Глаша. — Ведь между ними не было договора, и Акулина не давала своего согласия на принятие ведьмовского дара? — Я не знаю, — пожал я плечами. — Но повреждение тела Глории было критичным — она почти лишилась головы… То раскаленное звено цепи буквально превратило её голову в кашу. Похоже, что её дар просто нашел подходящего носителя без соблюдения установленных правил. Нам же с тобой хорошо известно, что из любых правил обязательно бывают исключения. Похоже, что это одно из них… — Мам… — перебила нас Акулина — её голос был хриплым, будто измождённым. — Я больше не могу… Как мне это остановить? — И в тот же миг Акулина резко подняла голову, взглянув на меня. Эти глаза… Они были полностью чёрные, без белка радужки и зрачков. А воздух вокруг девушки мерцал, как будто я смотрел сквозь слой перегретого воздуха. Акулина развела пальцами перед собой, и шарик тьмы, висевший между её ладонями, трансформировался в тонкую силовую нить. — Мам, Ром, смотрите… — Акулина медленно повела руками, и нить изгибалась, медленно превращаясь в узор не очень сложной печати. Глаша смотрела на дочь, широко раскрыв глаза. Но по тому, как дрожали её пальцы, я понял: она сильно переживает. — Не может быть… — выдохнула Глаша. — Она же… она… Я тоже едва не присвистнул от удивления: — Она инициируется! Сама! Без всякой подготовки! Акулина на секунду отвела взгляд — и сформировавшийся узор рассыпался, как дым, а глаза и руки прошли в норму. — Я… я не знаю, как это получилось, — пожав плечами, призналась она. — Просто вдруг поняла, как надо и что я смогу. И что мне… что мне со всем этим делать? Я глубоко вздохнул, а после усмехнулся: — Для начала — научиться этим даром управлять. Потому что, если дар «проснулся» — от него уже так просто не откажешься. А во-вторых, — продолжал я, глядя на Акулину с отцовской теплотой, хотя кровного родства между нами не было, — ты не одна. У тебя есть мы. И ты не просто девушка с неожиданным даром — ты ведьма. Настоящая. Сильная. И, судя по тому, как быстро ты начала прогрессировать… Даже сама инициировалась — у тебя впереди будет нелёгкий, но удивительный путь. Акулина смотрела на меня широко раскрытыми глазами — в них читались и страх, и надежда, и какая-то странная грусть. — Я… ведьма? — прошептала она. — Но я ведь ничего не умею! Я боюсь… Я могу кого-нибудь нечаянно ранить… — Боишься — это здорово! Это значит, что ты ко всему подходишь с умом, — тихо сказал я, беря ее за руку. — Умная ведьма — это сильная ведьма. Ведь даже слово ведьма происходит от слова ведать — знать. А страх… Страх — это не слабость. Это нормальная реакция любого живого существа на потенциальную опасность. А я не знаю ничего, что было бы опаснее магии. Глаша тоже наконец-то пришла в себя. Она сжала мою ладонь, потом потянулась к дочери, осторожно, словно боялась спугнуть что-то весьма хрупкое в их отношениях. — Ты моя дочь, — сказала она твёрдо. — И ты не одна. Мы пройдём это вместе. Роман же как-то справился со своим даром, не зная о нём практически ничего… Теперь он поможет тебе, да и я в стороне не останусь… — Да, — согласился я, решив не откладывать обучение Акулины в долгий ящик. — И начнем с самого главного — с контроля. Магия — это не вода, текущая из крана, которую можно включить и выключить. Это река. Глубокая, быстрая. Если ты не научишься ею управлять, она унесёт тебя, и может даже утопить. Но если ты поймёшь, где её «русло», почувствуешь её ритм, её направление — она станет частью тебя, твоим помощником, оружием и щитом. Акулина нервно сглотнула: — А если я не справлюсь? — Ты обязательно справишься! — заверил я девушку. — А все мы тебе поможем! И не забывай — у нас еще имеется Вольга Богданович. Вот уж кому не занимать знаний о магии — так это ему. Неожиданно магический ветер перестал трепать тяжелые складки балдахина. Обрывки тьмы и остатки печати, висевшие в пространстве, окончательно растворились. Я встал, подошёл к окну и распахнул створку. В комнату ворвался осенний ветер, свежий и чистый, с запахом влажной земли и далёкого дыма. — Сегодня мы отдохнём, — объявил я, — я тоже сильно выдохся… Начнем завтра… Всё завтра… Тем временем за окном небо окрасилось в золотисто-розовые тона. Солнце вставало над Пескоройкой, озаряя разрушенные стены, старые могилы, облетевшие голые деревья и вечно зелёные корабельные сосны. Жизнь шла дальше своим чередом. — А что мы будем делать завтра? — спросила Акулина. — Учиться, учиться и еще раз учиться! Как завещал нам великий Ленин! — усмехнувшись, продекламировал я строчки цитаты вождя, знакомые всем в Советском Союзе. Глаша весело фыркнула, и напряжение в комнате наконец-то рассеялось. Я с любовью посмотрел на Глашу, на Акулину, на осенний сад, в который выходило окно спальни, на наш общий доме, который, несмотря на всё произошедшее, стоял до сих пор. И вдруг понял — я больше не боюсь смерти. Ведь она — совсем не конец. Она — лишь начало нового пути. И это мне сумели наглядно показать Глория и Черномор. — Постой, Ром… — с удивлением произнесла Глафира Митрофановна. — А когда ты успел бороду отрастить? — Она протянула руку, чтобы убедится в наличииреальной растительности на моём лице, но внезапно вскрикнула — её живот неожиданно дёрнулся. — Ой! Я мгновенно очутился рядом. — Что⁈ Что случилось? Она схватила мою руку и прижала к своему животу. — Он… он опять «отозвался»… Под моими пальцами что-то дрогнуло — лёгкий толчок, будто ребёнок пытался понять, что происходит. Акулина тоже замерла. — Мам… он… — Он чувствует тебя, — прошептала Глаша. — И твой дар — тоже… Мы переглянулись. Чтобы это могло значить? — Интересная реакция… — медленно произнёс я, не отрывая руки от живота Глаши. В глубине души я опасался, чтобы наш ребёнок вновь не принялся «чудить», поскольку заручиться помощью прародителя на этот раз не получится. — Видимо, магия Акулины каким-то образом пробудила и его… Акулина потянулась к нам, её глаза горели смесью страха и любопытства. — Можно я… тоже попробую? Глаша кивнула, и Акулина осторожно прикоснулась к животу матери. Прошло несколько секунд — и вновь ощутимый толчок. — Ой! — Акулина отдернула руку, но тут же снова положила её, широко улыбаясь. — Он… он как будто знает меня! — Либо знает, либо просто реагирует на нашу энергию, — задумчиво ответил я. — Но факт остаётся фактом — он очень сильный одарённый. Даже сейчас, находясь в утробе матери. Глаша тяжело вздохнула, но на этот раз в её глазах светилось спокойствие. — Ну что ж… пусть будет… как будет… — Ма-а-ам… Мама! Что… это? — прошептала Акулина, не отрывая рук от живота Глаши, но ее глаза расширились от изумления и настороженности. Я тоже почувствовал это «присутствие» — древнее и тяжёлое ощущение чужеродной силы, отдающей сложной и многогранной смесью — густой, сладковато-тлетворной, пропитанной специями и пряностями. Я уже встречался с подобным проявлением силы, столь явственно отдающей «индийскими мотивами». Эта магию была одновременно чужой, но в то же время… родственной и Глаше, и Акулине, и нашему ребёнку. — Это Афанасий… — выдохнула Акулина, и ее пальцы впились в мою руку. Я резко обернулся к ней: — Да, это Афанасий! Ты что, его слышишь? Глава 9 Я пристально посмотрел на девушку, попутно читая её мысли. И я знал ответ, еще до того, как она мне его озвучила. Да… — прошептала Акулина, и её голос дрогнул. — Слышу. Он… он говорит. Но не слова… но я как-то его понимаю. Его голос звучит как эхо в моей голове… но он… как бы… он внутри мамы… — Глаша прервала свою сумбурную речь, судорожно втянув воздух широко раскрытым ртом, а ее и без того бледное лицо побледнело ещё сильнее. — Так прадед Афанасий… жив? — Нет. — Я покачал головой. — Он умер. Но отчего-то не ушёл… Остался… Я не встретил его душу в потустороннем мире… — В каком еще потустороннем мире? — Неожиданно вцепилась в меня Глаша железной хваткой. — Ты же ушел с Вольгой Богдановичем и отцом Евлампием в родовой храм… Или я чего-то не знаю? — Ты много чего не знаешь, любимая, — произнёс я, печально усмехнувшись. — Мы пытались вызвать души погибших, чтобы узнать, куда могли пропасть их дары… Ну, один мы уже нашли, — я отвлекся от повествования, взглянув на дочь Глафиры Митрофановны. — Дар Глории перешёл к Акулине… — Не отвлекайся! — попросила меня Глаша. — Как ты оказался в мире мертвых? — На наш вызов ответили не души погибших, а вечно старый лодочник — Харон. И чтобы пообщаться с ними, мне пришлось на одну ночь заменить Перевозчика… — И я вкратце рассказал о своих ночных похождениях в потустороннем мире. По стремительно меняющемуся лицу Глаши я понял, хорошо, что это приключение уже закончилось. Иначе, отхватил бы я проблем. Понимаю, что она за меня переживает, но иначе поступить я не мог. Однако, на данный момент перед нами стояла совершенно иная задача — не выяснение отношений, а попытка разобраться, что же на самом деле случилось с Афанасием. — Говоря «он внутри мамы», что ты имела ввиду? — переспросил я девушку. Мои попытки «услышать» Афанасия — провалились. Его слышала только Акулина. Почему — сказать сложно, возможно, из-за родственной крови и свежеприобретённого дара. — Он ещё здесь? — уточнил я. — Он здесь… — прошептала Акулина, её глаза на миг затуманились, когда она взглянула на мать. — Я даже могу видеть его… Он до сих пор «в маме»… Вот здесь… — И она указала руками на её живот. — В ребёнке? — испуганно ахнула Глаша, прикрыв руками живот, словно этим хотела защитить нашего ребёнка от опасности. — Нет, не в ребенке… — Качнула головой Акулина. — Он… словно бы… вокруг него. Глаша нахмурилась. — Что ты имеешь в виду? — Он не вселился в маму, — наморщив лоб, словно решая сложную задачу, медленно произнесла вслух Акулина после небольшой паузы, — просто воспользовался силой вашего еще нерождённого ребёнка. Я спросила его… зачем он это сделал… Я почувствовал, как по спине пробежал холодок, ничего хорошего я услышать не ожидал. В последнее время мне, как и всему моему близкому окружению, приходилось весьма несладко. Не было даже свободной минутки, чтобы дух перевести. — После того как он погиб… — продолжила Акулина, — и его душа… по какой-то причине не смогла удержаться в теле… невзирая даже на присутствие дара… Но он не хотел уходить… Его душа сопротивлялась переходу в мир мертвых… Но удержаться здесь не могла… — Акулина подняла глаза на меня, и в них отразилось ужасающее понимание. — И тогда он «привязал» себя к маме… вернее, к вашему ребенку… родственная кровь позволила ему сделать это… Глаша резко вздохнула, перестав прикрывать живот рукой. Видимо, поняв всю тщетность этих попыток. — Но… почему? Акулина на несколько секунд закрыла глаза, будто прислушиваясь к чему-то далёкому: — Ваш ребенок… Его силы… Они как-то искажают эфир, позволяя ему здесь удерживаться. И еще… он не может уйти, пока не убедится, что ты с ребёнком — в безопасности. После этих слов в спальне повисла мертвая тишина, нарушаемая только нашим дыханием. Я представлял, как душа Афанасия вместо того, чтобы исчезнуть из нашего мира, цеплялась за последнюю ниточку, прячась от посмертного воздействия за могучей силой нашего ребёнка. — Я совсем не знала его, — произнесла Глаша. — Допускаю, что как и все ведьмаки, он не был хорошим человеком, — тихо добавила она, но в её голосе не было гнева, лишь печаль. — Нет, не был, — подтвердила Акулина, видимо услышав ответ самого Афанасия. — Но он любил нас. Своих родных. По-своему, но любил. — Раз он не пожалел ради нас своей жизни, — согласилась Глаша, — значит, это действительно так. Я ощутил странное напряжение в воздухе — будто невидимая пелена прикоснулась ко мне. Что это за инфернальное проявление? Афанасий? — Значит, он… будет защищать их? Ребёнка и Глашу? Акулина кивнула. — Да, чем сможет… при реальной угрозе… Дар и сила остались с ним. И он будет рядом всё время. Глаша медленно выдохнула, стараясь привести нервы в порядок. — И что теперь? Как с этим жить, когда в тебе душа собственного пра-пра-прадедушки? Я посмотрел на её живот, где под тонкой кожей билась новая жизнь, окружённая не только нашей любовью, но и странной, мрачной опекой новоявленного духа, всеми правдами и неправдами нежелающего уходить в мир мёртвых. — Как жить, говоришь? Да как обычно! — вдруг раздался дребезжащий голос моего мертвого дедули, стоявшего в дверях. Никто из нас не заметил, когда он вошёл. Её сухое морщинистое лицо было спокойно, и только глаза блестели, словно у живого. Да и вообще, старикан вёл себя так, будто уже давно предвидел такое развитие событий. — Могучая сила вашего дитяти позволила его душе удержаться в мире живых. Но главное — цель у него благая. Я невольно стиснул зубы. Безусловно, Вольга Богданович был прав, но мысль о том, что мой ещё не родившийся ребёнок станет этаким «якорем» для души древнего ведьмака, пусть даже и претендующего на роль защитника моего сына, не вызывала абсолютно никакого восторга. — А если он дурное… — начал я, но дед резко махнул рукой, не дав мне договорить. — Не переживай, Ромка. Не пойдёт Афанасий против родной крови, против рода своего. К тому же, это и её выбор, — кивнул он на Глашу. — Пусть она этого и не осознаёт. Афанасий долго цеплялся за жизнь… И более могучие ведьмаки столько не живут. Но даже и теперь не хочется ему за кромку… Понимаю… И раз он решил охранять своего внука — значит, вам повезло. Духи с таким даром — редкость, а уж добровольных защитников и вовсе по пальцам перечесть. Глаша медленно провела ладонью по животу, словно пытаясь ощутить присутствие того, кого она не могла увидеть. — Он… слышит нас? — устало спросила она. Акулина потёрла кончиками пальцев виски, будто пытаясь избавиться от нарастающей головной боли. — Слышит. Он и сейчас мне нашёптывает… — пробормотала она. — Говорит, что не даст никому вас с внуком обидеть… В комнате снова стало тихо. Не знаю, что хуже — осознавать, что твой нерождённый ребёнок стал привязью для духа его древнего родича, или понимать, что этот дух теперь всегда будет следовать за твоей женой и сыном, как призрачный верный пёс? — И что теперь? — пробормотал я, взглянув на Глашу. — Мы просто… будем жить с этим? — Пока что — да, ребятки, — произнёс Вольга Богданович. — Но я попробую узнать об этом больше. Возможно, есть способ… ослабить эту связь. — Всего лишь ослабить? А разорвать? — с надеждой посмотрел я на мертвого старика. А он посмотрел на меня с таким выражением, что мурашки снова побежали по спине. — Ты хочешь изгнать его? — неожиданно донёсся от дверей низкий голос отца Евлапия, тоже подоспевшего к шапочному разбору. — Проведем сеанс экзорцизма — и… Бог ему Судия! — Я не знаю, — честно признался я, а затем замер, обдумывая предложение священника. С одной стороны — Афанасий был монстром, ведьмаком, проклятой тварью, такой же, как и я сам. Но с другой — он безо всяких раздумий отдал за нас жизнь. К тому же, еще не известно, как этот обряд повлияет на нашего ребенка, да и на Глашу тоже. А рисковать своими любимыми и родными людьми я не буду! — Ладно, — наконец выдохнул я, принимая решение. — Значит… никаких экзорцизмов не будет! Попробуем привыкнуть, если по-другому никак. Дедуля хмыкнул: — Да вам и привыкать-то не к чему. Вы его и не увидите, не услышите. Разве что почувствуете иногда — холодком потянет или сон странный приснится. А там… — Он многозначительно посмотрела на Глашин живот. — Когда дитя появится на свет — всё и решится. — Что решится? — насторожилась Глаша. — Либо он уйдёт… либо найдет новый способ остаться на этой стороне. Но пока… — Вольга Богданович виновато развёл руками. — Пока нам придётся с этим смириться, — неожиданно закончила за него Акулина, медленно поднимаясь с места. Её лицо бледнело, а глаза потухли от усталости. Видимо общение с призраком отнимало у неё невероятное количество сил. Воздух вокруг Глаши неожиданно «сгустился» и холодок пробежал по коже. Глаша, тоже это почувствовав, невольно прижала ладонь к животу, пытаясь инстинктивно защитить нашего ребенка. — Теперь и я его чувствую… — прошептала она. — Афанасий… Он здесь… Я не видел его, но заметное напряжение в воздухе и «дрожь» эфира говорили сами за себя. Дух Афанасия таким способом решил явить себя миру. Отец Евлапий шептал молитвы, крестясь, но не предпринимал ничего агрессивного — видимо, тоже понимал, что сейчас не время для кардинальных движений. Акулина вдруг резко вздрогнула, как будто кто-то коснулся её плеча. — Он… он говорит спасибо. — За что? — спросил я, хотя уже догадывался. Акулина закрыла глаза на секунду, прислушиваясь к тому, что могла слышатьлишь она. — За второй шанс… За то, что не изгнали и позволили существовать хотя бы в таком виде. Дедуля кивнул, словно ожидал именно такого ответа. — Ну что ж, понимаю… — произнёс он хрипло. Афанасий — или то, что от него осталось — будто услышал эти слова. Воздух снова всколыхнулся, «давление» отступило, но ощущение «присутствия» никуда не делось. — Вот что, девоньки, — скрипуче произнёс Вольга Богданович, — вижу, что общение с духом вашего предка, вас дюже измотало. Мы пойдем, а вы — отдыхайте… И с рук старого мертвяка сорвалась целительская печать, а следом — еще одна. Едва они коснулись Глашу и Акулину, как тут же отправили их в крепкий лечебный сон, благо, что красавицы мои даже с кровати не сошли. После того, как я устроил их поудобнее — кровать была огромная, под стать самой спальне, и укрыл их одеялом, отец Евлапий неожиданно произнёс: — Скажу по чести, без лукавства — не нравится мне всё это. Случаи привязки души к еще нерожденному младенцу — редкость, но имели место быть… И не всегда они заканчивались мирно — я изучал отчеты экзорцистов в наших архивах… — Что ты имеешь в виду? — нахмурился я. — А то и имею, — буркнул священник. — Иногда такие духи… начинают действовать вредоносно… Не сразу, ясное дело. Сначала они внушают определённые мысли… Затем меняют чувства… Даже… подменяют носителя… От слов батюшки мне стало как-то не по себе. — Ты хочешь сказать, что он может… перехватить контроль над телом? — Не сразу, — покачал голову священник. — Но, в минуты слабости и сомнений, если дух почувствует «пустоту», он может начать заполнять ее — Бред! — вырвалось у меня. — Афанасий не такой. — А ты его настолько хорошо знал? — спросил отец Евлампий, впервые за все время серьезно взглянув мне в глаза. — Ты видел его в жизни? Тебе известно о его грехах и его страхах? Любой дух, даже самый благородный, со временем может «свихнуться». Ведь он, по сути, находится и не на том свете и не на этом, нарушая все законы мироздания, установленные Создателем! Я молчал, поскольку священник был прав. Но неожиданно спящая Акулина широко открыла глаза. — Он… слышит это… — прошептала она, озвучивая нам слова Афанасия, которых, по-видимому, сама и не осознавала, находясь в состоянии натуральной сомнабулы.- Он боится… Боится, что однажды станет тем, про кого вы сейчас говорили. Он просит… чтобы вы не допустили, чтобы это произошло… — Девушка закрыла глаза и тут же мерно засопела. — Мы не дадим ему стать чудовищем! — твёрдо произнёс я. — Правда, дед? — А то! — Тряхнул своей заплесневевшей треуголкой Вольга Богданович. — Мы тоже, чай, не пальцем деланные! Уж с каким-то Афанаськой сумеем совладать! — И он ехидно усмехнулся. — Смотри у меня, — обращаясь к духу, произнёс дедуля, — не балуй! Я смотрел на мирно спящую Глашу и чувствовал, как внутри меня разливается тепло. Не от слов деда, нет. От осознания нашей любви, от уверенности, что всё будет хорошо, да просто от того, что мы — вместе. И какими бы темными ни были наши корни, какими бы страшными ни были тени наших предков, мы сами решаем свою судьбу и куём своё будущее. — Значит, так и будет! — подытожил я. — Как-никак, теперь мы — и его семья. А он — часть нас. Причём, неотъемлемая часть, которую невозможно просто взять и вычеркнуть из своей жизни — Вот это по-нашему, Ромка! — воскликнул, расчувствовавшись Вольга Богданович. — От родичей не открестишься! А он нам теперь родня. Старик развернулся и, постукивая тростью, пошёл к выходу из спальни. За ним, тихо как тень, невзирая на свои немаленькие габариты, скользнул отец Евлампий. Я же задержался закрыть окна, попутно размышляя, о чем сейчас думает Афанасий? Я надеялся, может быть, впервые за всю свою долгую, неправедную и жестокую жизнь этот мёртвый ведьмак почувствовал, что он сейчас не один. И, возможно, что именно сейчас он и живет той настоящей жизнью, которой у него давно уже не было. Внезапно тёплый и почти стоячий воздух спальни разорвал резкий порыв ветра, хотя все окна я только что запер наглухо. От этого ледяного дуновения тяжелый балдахин над кроватью вновь дрогнул, а тени на стенах задвигались, будто живые. Я непроизвольно поежился от холода. — Вот тебе и «не балуй»! — недовольно проворчал Вольга Богданович, так и не успев выйти. Но прежде, чем он и отец Евлампий успели развернуться, воздух в комнате сгустился, стал тяжёлым, словно наполненным невидимой энергией. Над кроватью, где лежали Глаша и Акулина, замерцал бледный свет — сначала слабый, едва заметный, а затем яркий, почти ослепительный. — Что за чёрт⁈ — Я вскочил на ноги, готовясь к худшему. Из сияния медленно проступила полупрозрачная фигура — высокий крепкий мужчина в поношенном кафтане, пыльных сапогах и с совершенно седыми волосами, собранными в небрежный хвост. Глаза Афанасия, холодные и пронзительные, как лезвие клинка, смотрели прямо на нас. Успевший вернуться отец Евлапий резко перекрестился, а Вольга Богданович хрипло выругался: — Какого хрена, Афанасий? Ты чего творишь⁈ — прошипел дед. Но Афанасий не отвечал. Вместо этого он повернулся к спящим девушкам и мягко, едва касаясь, провел рукой над их лицами. Тонкие серебристые нити энергии потянулись от его пальцев, окутывая их, как защитная пелена. — Что он делает? — прошептал я. — Это невозможно! — неожиданно ахнул отец Евлапий. — Откуда у проклятой Господом души ведьмака взялась такая чистая сила, сравнимая с Благодатью? — Хочешь сказать, батюшка, что это против всех законов? — усмехнувшись, произнёс Вольга Богданович. — Но вспомни, святой отец, что даже в самом закоренелом грешнике есть искра Божья! Афанасий медленно поднял голову, и в его взгляде уже не было прежней отстранённости — только твёрдая решимость. — Я не стану тем, кого вы боитесь… — Его голос прозвучал не в ушах, а прямо в сознании. — Но я не могу оставаться безучастным. Они… они моя кровь. И я дам им то, чего сам был лишён… Свет вокруг духа пульсировал, набирая интенсивность свечения, а затем вырвался «плотным» сгустком энергии — не тёмной, не испорченной, а чистой, почти ослепительной. Он разделился на две части и мягко ввинтился в грудь каждой из девушек. Глаша тихо ахнула во сне, а Акулина слабо улыбнулась, словно увидела что-то прекрасное. — Что это? Его сила? Его дар? — спросил я. — Нет, — прошептал отец Евлапий. — Это частичка его бессмертной души, оставшаяся невинной, как день творения. И он добровольно отдал её, чтобы защитить их… — Афанаська, ты дурак! — вдруг рявкнул Вольга Богданович. — Ты что, решил исчезнуть окончательно⁈ Афанасий качнул головой, и его образ стал терять чёткость. — Да, пора ответить за свои грехи… Но частичка меня — весь тот божественный свет, который я сумел сохранить, теперь будет пребывать в них… Фигура старого ведьмака дрогнула и начала терять четкость очертаний. — Куда ты⁈ — Я инстинктивно шагнул вперёд, но Афанасий лишь бросил на меня свой прощальный взгляд: — Береги их ведьмак… Свет погас, а дух растаял в воздухе, будто его и не было. А после наступила мёртвая тишина. Глава 10 Тишина стояла такая, что казалось — даже само время замерло. Я замер у кровати, сжав кулаки, не в силах пошевелиться. Воздух всё ещё вибрировал от последних отголосков энергии, а сердце бешено колотилось, словно пыталось вырваться из груди. Афанасий ушёл. По-настоящему. Насовсем. Не как жалкая тень самого себя, из последних сил цепляющаяся за живой мир, а как бессмертная душа, наконец-то принявшая свой путь. — Он… ушёл? — прошептал я, скорее самому себе, чем кому-либо другому — мне так было легче осознать произошедшее. Ведь я не ожидал ничего подобного от старого ведьмака. Вольга Богданович, стоя у двери, молчал. Его и без того безжизненное лицо было совершенно непроницаемым, но в поблёскивающих глазах читалась какая-то странная, глубокая грусть — не жалость, нет, а чего-то большее: уважение и понимание. — Ушёл, — подтвердил он хрипло. — Отдал последнее и самое дорогое, что у него было. Оставшийся Свет, который он сумел как-то сберечь, будучи проклятым ведьмаком… Часть души…. Отец Евлампий перекрестился, и на этот раз — медленно, даже, как мне показалось, с каким-то трепетом. — Это… не укладывается в голове… — он проговорил чуть слышно, словно боялся разрушить хрупкую тишину. — Ведьмак, добровольно отдавший частицу своей души… Грешник, чьи прегрешения не счесть… Как в нём уцелел Божественный Свет? Это… больше чем жертва. Это — прощение… Душа, искупившая грехи… Я взглянул на Глашу. Она спала, но её дыхание стало размеренным и безмятежным. Акулина, прижавшаяся к ней, улыбалась во сне. Афанасий ушёл. Однако его дар внучкам остался. Я надеялся, что даже спустя много лет какой-нибудь из наших одарённых потомков вспомнит, что в его крови — не только сила ведьмака, но и крупица Света, дарованная грешником из любви к своей семье. — Не будем им мешать, — тихо проскрипел мертвец, утягивая нас с отцом Евлампием из спальни, — пусть отдыхают. И тут я был с ним согласен — общение с потусторонними силами обычно отнимает массу сил. И это у одарённых. А Глаша у меня — обычная простушка без дара. Мне тоже после всего произошедшего требовалось хорошенько отдохнуть, но я еще зашел в комнату к Фролову, чтобы проверить его состояние. Товарищ капитан госбезопасности всё еще спал, погруженный в лечебный сон. Я быстро просканировал его состояние — в принципе, Лазарь Селивёрстович был вполне здоров. Но будить я его не стал — сон ему сейчас только на пользу. Сам же я расположился по соседству — гостевых спален в обширном особняке Пескоройки хватало. Упав на кровать, которую даже не удосужился расстелить, я мгновенно погрузился в сон. С наступлением сумерек меня разбудил дедуля, сообщив, что пора бы разобраться с засевшим в подвале Каином и его «молодым» и тоже зубастым приятелем Матиасом Грейсом. Мы собрались за дегустационным столом в винном погребе, где уже однажды проводили подобное совещание. Я с грустью вспомнил, что тогда в нем участвовали и Черномор с Глорией… Сейчас же нас было пятеро: я, Вольга Богданович, отец Евлампий и Каин с Матиасом. Ведьмак, мертвец, священник и двое упырей. Не знаю, соберётся ли ещё когда за общим столом настолько разношёрстная компания и что для этого должно произойти? Ведь в нашем случае мы пытались спасти от разрушения весь мир. Винный погреб был окутан мягким светом старых и вычурных магических фонарей, отбрасывающих зыбкие тени на каменные стены подвала. Воздух пах землей и сыростью, дубовыми бочками, пылью и едва уловимым ароматом выдержанного вина, словно время здесь текло медленнее, чем наверху. Каин сидел, откинувшись на спинку стула. Его бледное лицо было непроницаемым, однако в его тёмных глазах теплился холодный интерес. Матиас, напротив, нервно постукивал длинными пальцами по столу, изредка покусывая нижнюю губу — он явно не привык к столь странным собраниям. — Итак, — я медленно провёл рукой по лицу, стараясь стряхнуть остатки сна, — вы оба подтверждаете, что это именно Верховная ведьма европейского ковена ведьм Изабель действительно призвала Раава? — О, она не просто призвала, — сухо прошипел Каин, — она открыла ему дверь! Добровольно. Как вы, русские, говорите — с песнями, плясками и с хлебом-солью. — Зачем? — Отец Евлампий сжал крест в руке, его голос дрогнул. — Что может быть ценнее мира, созданного Господом? Стремления демона Хаоса мне понятны, но зачем это ей? Каин криво усмехнулся. — Власть, конечно же, и вечная жизнь. Раав обещал ей настоящее бессмертие — не ту жалкую пародию, что есть у вас, магов-ведьмаков, а подлинное бессмертие божеств Хаоса. Вечность на пепелище нашего мира. А он даже не на границе, — произнёс Каин, и его низкий голос разнёсся по погребу, отразившись эхом от каменных сводов, — он уже переступил черту и несётся в пропасть. Просто этого пока еще никто не осознал. Никто, кроме нас, — добавил упырь многозначительно. Мы все замерли. Каин сидел напротив меня, спиной к стене. В полумраке подвала он казался безликой тенью, только отчего-то обладающей разумом и умеющей говорить. Его глаза, чёрные, как беззвёздная и безлунная ночь, медленно обежали каждого из нас. — Раав не просто демон Хаоса, — произнес отец Евлампий, когда Каин замолчал. — Он — его первое воплощение, что поселилась в Великой Пустоте еще до Божественного Света. По большому счету, он не хочет уничтожить наш мир. Он просто хочет вернуть всё к началу. К Небытию, где не было ни Бога, ни Закона, ни времени. Где не было никого и ничего. — Но зачем же ему это? — спросил я, — Что он получит от этой… пустоты? — Для Раава любое упорядоченное существование — это как оскорбление, — продолжил Каин. — Он — воплощение ненависти Хаоса к Бытию. А Изабель… она не просто призвала его — она позволила ему войти. Открыла врата «изнутри»… Через себя… через собственную бессмертную душу! Отец Евлампий перекрестился, на этот раз не бессловесно, а с молитвой. Святой огонь вспыхнул у него в ладонях — бледно-голубой, чистый, ослепивший на мгновение всех присутствующих и заставивший Матиаса болезненно заскулить и стремглав выбежать из подвала. — Батюшка, ты бы придержал Благодать, — вежливо попросил упырь. — Это все остальные — матёрые волчары, а Матиас — желторотый птенец! Эго даже от одного Его упоминания корёжить начинает! Попридержи, прошу! Вот справимся с демоном, потом — хоть проклинай, хоть… — Хорошо, — угрюмо буркнул монах, — попробую… А что будем делать с европейским ковеном и её Верховной ведьмой? Может, если её… отправить прямиком в ад, врата Хаоса закроются? — А мы потянем войну против целого ковена? — спросил я. — Ведь для того, чтобы добраться до Верховной ведьмы нам придётся его основательно проредить. Каин вновь криво усмехнулся: — Если «красные братья» объединятся с инквизицией… — Упыри со святой церковью? — нервно воскликнул священник. — Ну, с ведьмаками-то ваши патриархи как-то смирились? — парировал вампир. — Думаю, ради спасения мира можно и с упырями о сотрудничестве договориться. — Один раз уже договорились… — мрачно произнес батюшка. — И троих наших соратников пришлось отпевать! — Прошу простить… — повинился Каин. — Хотя, понимаю, что нет мне прощения. Но такова наша природа… И, чтобы её переломить, пришлось пойти на такие жертвы… Но больше этого не повторится! Клянусь! От рук упыря неожиданно отошла волна тёмной силы, которая коснулась каждого из нас, кроме отца Евлампия. Подозреваю, соприкоснись эта волна со святым отцом — её бы напрочь разрушило. Но я и дедуля в полной мере ощутили, что готов поставить «на кон» это первоупырь. Если он нарушить клятву верности, то его нежизнь окажется целиком в наших руках. — Теперь вы знаете — мне можно доверять! — уже на словах заверил нас Каин. — Я не подведу! — А теперь расскажи нам о Верховной ведьме, — попросил я. — С чего ей втемяшилось в голову связаться с Хаосом? — Эта бешенная сука давно плакалась, что устала от мира, в котором правят слабые и жалкие простаки, а настоящую силу надо скрывать. Где магия стала презренным тайным ремеслом, а не властью. Она истово верит, что только посредством полного уничтожения старого порядка можно построить новый мир. — Безумие! — прошептал отец Евлампий. — Это не новый мир! Это — смерть! И даже смерть самой смерти! Молчание повисло снова. Где-то в глубине подвала звонко капала вода, отдавая эхом в сводчатом потолке. Я сидел, уставившись в тусклый огонек магического фонаря, и чувствовал, как внутри меня рождается гнев. Ведь мы стояли на пороге конца. Не просто конца человеческого мира — конца всего, даже времени с пространством. И всё ради чьей-то безумной жажды власти? Хотя, над кем она там собралась властвовать, если все непременно сдохнут? — Скажите мне, почему демон Хаоса может так долго находиться в нашем мире? — медленно произнес я. — Ведь наш мир для него враждебен? — Демон Хаоса не может существовать в упорядоченном мире без «опоры», — произнёс отец Евлампий, — через которую он черпает силу. И пока эта «опора» существует, он будет действовать, разъедая нашу реальность изнутри. И эта опора — душа Верховной ведьмы. — Значит, нужно уничтожить эту «опору», — сказал я. — Разве не так? — Просто уничтожить ведьму — не выход, — покачал головой Каин. — Если мы просто убьём Изабель — их связь не прервётся. Он не выпустит из своих лап бессмертную душу ведьмы. И тогда Раав продолжит напитывать её страхом, ненавистью, отчаянием… а она всё так же будет служить ему опорой в нашем мире. — А если использовать «сосуд Соломона»? — неожиданно предложил отец Евлампий. — Ведь умел же этот легендарный царь запечатывать джиннов и демонов[1]? Однако Каин тут же отверг эту идею: — Соломоновы сосуды создавались для духов из нашего, упорядоченного мира. Хаос — явление иного порядка. Он сам — воплощенное противоречие, разрыв реальности. Запечатать его — всё равно что пытаться удержать воду в решете… — Я не о демоне Хаоса, а о душе Верховной ведьмы, — поправился священник. — Её мы вполне можем заключить в таком сосуде, — согласился упырь. — И связь с Раавом разорвётся. Вот только кому-нибудь известна тайна печати Соломона, которой он и запечатывал джиннов? Это первое, — принялся загибать пальцы Каин. — И второе — убить Верховную ведьму, которую накачивает силой демон Хаоса, та еще задачка! В своём замке в Вернигероде она практически неуязвима. Да мы туда даже зайти не сумеем, а не то что подобраться к самой Изабель! — Есть у меня одно заклинание, — произнес дедуля, — позволяющее попадать на границы миров. В такие места, где реальность истончена. А если Раав проник в наш мир именно в замке Верховной ведьмы — ткань пространства там не просто истончена, она должна быть сплошь изъедена язвами, как тело прокаженного. — Хорошо, допустим, мы проникнем в замок, — вновь подал голос Каин, — но справиться с Изабель не смогу даже я. А мою силу вам не так давно довелось испытать… Простите меня еще раз за причинённое горе… — Так что же делать? — тихо спросил я. — Каин прав — мой резерв действительно совершенно опустошён. Так что толку от меня никакого… — А вот это зря, — довольно оскалился Каин, — присутствие в наших рядах Стража, существенно повышает шансы на победу. — Но откуда?.. — заикнулся я, ведь упырь никак не мог узнать, что я чисто гипотетически могу оказаться Стражем, или Столпом Веры. — Вы всё время забываете, кто я, — с какой-то грустью ответил Каин. — Пусть, я и не был создан лично Творцом, но я первый рожденный человек в этом мире. И первый человек, проклятый лично Создателем. На мне отпечаток Божественной силы Творца, пусть, и с «отрицательным знаком». Мне доступно куда больше, чем любому одарённому. — Но он еще не Столп Веры, — возразил священник. — И неизвестно еще, когда им станет. И станет ли? — Станет! — безапелляционно произнёс упырь. — Да, ведьмак еще не Страж, но он подошёл близко. Очень близко. — Надо объединить наши силы, — не стал спорить отец Евлампий. — Потому что в одиночку никто из нас не сможет погубить эту ведьму. — Согласен, — кивнул Каин. — Ни ведьмак, ни упырь, ни святой и не мертвец — никто не обладает достаточной силой, чтобы погубить ведьму, которая может задействовать объединённую мощь целого ковена. Но вместе… — Вместе мы справимся! — подытожил я. — Просто обязаны справиться, зная, что стоит на кону! — Допустим, — Каин медленно пробежал взглядом по нашим напряженным лицам, — мы проберёмся в замок, каким-то образом отвлечем и раздергаем ковен, доберёмся до Изабель и сумеем её убить… Но как загнать её душу в «сосуд Соломона» и запечатать его печатью, когда у нас нет ни того, ни другого? Тишина повисла в воздухе, густая, обволакивающая. Каждый из нас обдумывал сказанное упырём, взвешивая риски и шансы. Дедуля первым нарушил молчание, достав из пустоты (видимо со слова) небольшой пергаментный свиток. — Заклинание перехода, — пояснил он, развернув пергамент. — Оно проведет нас к разрыву границы между мирами. Но учтите — чем тоньше граница, тем опаснее путь. Что там нас будет подстерегать, я не знаю. Каин напряжённо сжал челюсти, нервно поиграв желваками. Его взгляд стал тяжелее, я просто физически чувствовал это. — Ты уверен, что сможешь провести нас? — спросил он, и в его голосе впервые зазвучали нотки сомнения. — Не уверен, — честно ответил дедуля. — Но другого выхода у нас всё равно нет. Если мы не попробуем — Изабель продолжит свою убийственную игру, а Раав рано или поздно приведёт сюда Хаос, который с превеликим удовольствием пожрёт наш мир. — Хорошо, — согласился Каин, — мы попробуем пробраться в замок Изабель. — Но перед этим нам надо раздобыть «сосуд Соломона». Без него все наши усилия тщетны. — И где же его взять? — криво усмехнулся я. — Такие вещи на блошином рынке не купить. — Знал бы ты, что порой продаётся на блошиных рынках, — весело рассмеялся упырь, а отец отец Евлампий осенил себя крестным знамением: — Мне известно только об одном сосуде. Он хранится в Ватикане. В его тайных архивах. — Ты предлагаешь выкрасть у католиков эту священную реликвию? — спросил я. — Не выкрасть, — поправил меня священник. — Я могу попытаться выйти на папу, используя свои связи… — Не думаю, что папа Пий XII пойдет тебе навстречу, — покачал головой Каин. — Не в том он сейчас положении, чтобы сотрудничать[2] с православным Патриархатом. Даже, если у тебя что и получиться — это займёт много времени, которого у нас нет. Священник мрачно кивнул: — Да, времени у нас мало… Вернее, его нет совсем… Если действовать — то непременно сейчас. Потом будет слишком поздно. Я готов выкрасть эту святыню! Вот чего я от батюшки не ожидал, так это подобного заявления. — А как же восьмая заповедь, святой отец? — изумлённо воскликнул я. — «Не укради»? Ведь нарушение этой заповеди рассматривается как тяжкий грех? Отец Евлампий перекрестился. В который уже раз за наше короткое совещание, и не упомнить. — Господь Всемилостивейший пусть не осудит нас за этот грех, — прошептал он. — А если и осудит… то простит нам этот грех на Страшном суде, если мы спасём хотя бы одну невинную душу… — Э, нет, батюшка! — неожиданно вмешался в разговор Вольга Богданович. — Даже и не думай об этом! Хочешь нас в самый ответственный момент лишить поддержки Божественной Благодати? — А ведь и правда… — произнёс я. — Отец Евлампий — это тоже не вариант. К тому же, ты точно не знаешь, где хранится этот сосуд. А искать его — времени нет! — Так что же нам тогда делать? — спросил монах, хрустнув судорожно сжатыми кулаками. Я посмотрел на них — на древнего упыря, на боевого священника-инквизитора, на старого мертвого мага с его заклинаниями, на себя, измученного «веселыми» приключениями в потустороннем мире… Но, несмотря на все неудачи, мы не сдались, и всё ещё надеялись отстоять наш мир. И, как всегда бывает у меня в такие напряженные моменты, в мою голову начали приходить весьма и весьма странные мысли, одну из которых я и озвучил: — А скажите мне, товарищи дорогие, а как ко всему непотребству Изабель отнёсся её, я так понимаю, уже бывший хозяин — Люцифер? [1] Согласно легендам и мифам, царь Соломон запечатывал джиннов в сосуды, используя свой магический перстень и заклинания. Он якобы подчинил себе 72 князей-демонов и их легионы, заключив их в медные сосуды. Магический перстень Соломона был инструментом для управления этими духами и для их запечатывания. [2] Во время Второй мировой войны папой римским был Пий XII (Эудженио Пачелли), который занимал этот пост с 1939 по 1958 год. Его правление пришлось на период одного из самых страшных конфликтов в истории, и его действия во время войны до сих пор вызывают споры и дискуссии. Пия XII часто критикуют за недостаточную, по мнению некоторых, реакцию на Холокост и за его молчание в отношении преступлений нацистов. Глава 11 Вопрос повис в воздухе тяжёлыми каплями морского тумана. Все замерли. Даже мёртвый Вольга Богданович, казалось, на мгновение утратил всякое подобие жизни, превратившись в обычную истлевшую мумию. Каин медленно поднял голову. Его глаза, чёрные, как провалы в бездну, вдруг вспыхнули — но не красным, как у обычных вампиров, а странным мерцающим фиолетовым светом. Все взгляды устремились на меня, а напряжение, повисшее в воздухе, достигло своего апогея. Наконец Каин хрипло рассмеялся, хлопнув ладонью по столу. Видимо, моя безумная идея связаться с предводителем падших ангелов, бросивших вызов самому Творцу, его нимало позабавила. — Люцифер? — переспросил он, медленно растягивая имя, будто пробуя его на вкус. — О, он не потерпит предательства. Особенно, если это предательство от тех, кому он даровал свою милость. А Изабель в своё время перепало немало приятных плюшек от короля ада. Отец Евлампий сжал крест так сильно, что костяшки его пальцы побелели. — Люцифер — не просто демон, — произнес он тихо, с каким-то внутренним трепетом. — Он — падший ангел! Но он… он тоже враждебен Хаосу. Он — порождение упорядоченного. Даже в аду у него установлен свой порядок. Во время своего бунта на Небесах он не хотел уничтожать весь мир. Он лишь не желал склониться перед человеком, как того требовал Господь… И, если Изабель открыла дверь Хаосу… это не просто предательство, это — нечто большее! — Именно, — заметил Каин. — Люцифер ненавидит Хаос так, как только может его ненавидеть Высшее Существо, когда-то бывшее ближайшим к Божественному Свету. Дедуля кивнул, подхватывая мысль: — Верховная ведьма вышла из-под его контроля, связавшись с Раавом. Это не просто измена, как сказал святой отец — это постыдное оскорбление! Плевок в лицо самому Князю Тьмы. Отец Евлампий мрачно добавил: — В священных текстах сказано: «Гордыня всегда предшествует падению». Сам Люцифер когда-то пал именно из-за гордыни. Думаете, он простит Изабель, что та осмелилась наплевать на своего хозяина? — Простит? — фыркнул Вольга Богданович, скрестив руки на груди. — Да он разорвет ее на куски! Вопрос только один — когда именно он этим займётся? — Так надо его известить, — задумчиво произнёс я, — и как можно скорее. Если Люцифер обрушит на ведьму свой гнев, то Изабель придётся сражаться на два фронта: против нас и против него. — Это даст нам дополнительный шанс, — резко заключил Каин. — Пока они выясняют отношения между собой, мы можем успеть раздобыть «сосуд Соломона». Но действовать всё равно нужно очень быстро — Раав нас ждать не будет. — Тогда, может, поискать его в другом месте, не в Ватикане, а… Спросить у того же Люцифера? Может, он припрятал у себя нечто-то подобное? — рискнул предположить я. Дедуля замер, а потом медленно ухмыльнулся: — Ты хочешь сказать нам надо поискать в аду? Мало тебе было ночи в Чистилище? Тишина снова накрыла нашу компанию, но теперь в ней чувствовалось нечто иное — не уныние, не страх, а настоящий азарт. — Если уж красть, — тихо произнёс отец Евлампий, — то у самого Сатаны. И Вольга Богданович вдруг разразился диким хохотом: — Ну, батюшка, ну, повеселил! Красть у дьявола… — прошептал он, делая вид, что вытирает несуществующие слезы. — Это не кража… Это настоящее самоубийство! Ты хоть понимаешь, что даже попасть в ад — это не просто «зайти в гости»? — Понимаю, — ответил священник. — Но что же нам тогда делать? — Но, существует же какой-то способ туда попасть? Или хотя бы связаться с ним? Пусть, у него и нет «сосуда», но ведь он может хоть как-то прищучить эту ведьму? А любая помощь будет нам только на руку. — А ты не глупец, ведьмак, — хмыкнул Каин.- Мне доводилось бывать в чертогах повелителя ада… — Ты был в Аду? — спросил я упыря. — Я был в его дворце, — ответил Каин, и в его голосе зазвучала древняя, почти забытая боль. — Тебя туда тоже низверг Господь? — выпалил батюшка. — Только почему об этом молчат Святые Книги? — Нет, монах, — покачал головой Каин, — Он меня не низвергал. Я пришел туда сам, по собственной воле, а не как Его наказание. Мне нужно было обсудить с ним один маленький вопрос, насчет посмертных мучений моих упокоенных птенцов… Но это не относится к нашему делу… — Да плевать, что тебя туда привело! — выругался дедуля. — Главное, как ты туда попал? — Меня провела к нему моя мать — Лилит… — Вот дерьмо! — выругался мертвец. — Ни за какие коврижки я не выпущу это рыжую суку из её темницы! Мы все едва не погибли из-за неё… — Её нельзя выпускать в мир! — поддержал дедулю Отец Евлампий, рука которого машинально поднялась к кресту на груди. — Первая демоница… Мать всех монстров… Она сильна… очень сильна… — Именно так, — равнодушно кивнул Каин, — хотя еще недавно был готов перегрызть за неё глотки всем нам. — Если вы её освободите, я могу вновь не сдержаться, — признался он, — хоть её сила уже не та… Но лучше не рисковать… — Верное решение! — Отец Евлампий перекрестился, его губы шепотом пробормотали молитву. — Значит, вариантов нет? — спросил я, чувствуя, как надежда тает. — И попасть в ад невозможно? Хотя, — меня неожиданно осенило, — почему же невозможно? Вход… или выход, всегда можно найти даже в самой безвыходной ситуации! — Неужели? — Дедуля хитро прищурился. — И где же он? Тот вход… или выход? — Например… — спокойно произнёс я. — Из чистилища можно легко попасть в ад. Отец Евлампий резко перекрестился. — Ты хочешь вернуться… туда… чтобы добраться до чертогов Сатаны? — прошептал священник. — Ну, — пожал я плечами, — раз уж другого выхода нет… Придётся опять Харона звать… — А чего меня звать? — неожиданно раздался из глубины подвала дребезжащий старческий голос, знакомый нам всем, без исключения. И тут же подвал наполнился непередаваемы смрадом Стигийского болота. — Я же говорил — сам всегда прихожу… А тут такие интересные разговоры разговариваются, да беседы беседуются — поневоле заслушаешься! Из тьмы, шлепая босыми ступнями по каменным плитам пола, постепенно покрывающимся болотной водой, вышел Харон. Худющий, что узник Бухенвальда, высокий, но сутулый, скорее похожий на старого запущенного бродягу с перекошенной спиной, чем на бессмертное существо, в глазах которого отражалась вечность. Так же, как и в прежний раз он был облачен в какое-то грязной рубище, проеденное пятнами плесени, которое я бы поостерегся использовать даже в качестве половой тряпки. В руке он держал уже знакомое мне весло, на которое опирался, как на посох. Его изъеденное глубокими язвами лицо, выражало крайнюю степень заинтересованности. Видимо тот небольшой «ночной отпуск», на время которого я его подменял, пришелся старому лодочнику по душе. — Соскучился, никак, по Стигийскому болоту, малец? — с явной подковыркой произнес Перевозчик. — Готов опять поменяться? Я жду не дождусь этого момента. Не думал, что это произойдёт так скоро. Отец Евлампий застыл в напряжённой позе, пальцы его сжимали крест так, что казалось, его грани вот-вот врежутся в плоть. Вольга Богданович оскалился в недоброй ухмылке, Каин стоял неподвижно, а его глаза, наполнившиеся тьмой, изучали лодочника с холодным интересом. Харон же, подойдя к столу, бесцеремонно плюхнулся на один из свободных стульев, прислонив весло к стене. — А чего замолчали, ребятки? Только что было так шумно и весело… А какие темы: Лилит, Люцифер, сосуды Соломона, измены, скандалы, интриги, расследования — прямо как в старые добрые времена! — Он звонко шлепнул себя ладонями по тощим голым коленкам, торчащим из-под лохмотьев хитона. — Я правильно понял, что вам всенепременнейше надо попасть в Ад? Я не стал тянуть кота за «причинное место» и честно ответил: — Нам нужно попасть к Люциферу. Быстро. Ты поможешь? Старик фыркнул, поправив лохмотья на костлявом плече: — Помочь-то я могу… Вот только… — Он причмокнул тонкими губами, сплошь обсыпанными гнойным герпесом, рассматривая нас, будто торговец на базаре. — Только плата нынче другая. Одной ночью здесь не обойдёсси! — И старикан тоненько гнусно захихикал. — Год, не меньше! — Чего⁈ — рявкнул дедуля. — Совсем сбрендил, старый⁈ Харон покачал головой, грозя дедуле пальцем: — Ой, не кипятись, мертвяк! Побывать в Чистилище — это одно, в Аду — совершенно другое. Поэтому и плата — соответствующая… — Год⁈ — переспросил я, чувствуя, как по спине пробегает холодок. — Хочешь, чтобы я провел целый год на твоём болоте? Вместо тебя? Харон только хихикнул, обнажая в ухмылке черные кривые зубы: — А ты думал, малец, что я за пару медных монеток отведу тебя прямо к вратам Ада? Там не просто болотная топь и мертвые души, там — Ад! Проникнись этим, смертный! Там огонь Геены, что сжигает души без остатка! Там стенает от мук само пространство, а время течёт вспять. Там даже я — Харон, перевозчик мёртвых — хожу с опущенной головой и воровато оглядываюсь, чтобы не увидеть лишнего… Он замолчал, и в подвале повисла тишина, нарушаемая лишь тихим плеском болотной воды, поднимающаяся между плитами. — Ну, ты не передумал, ведьмак? — Не передумал! — мотнул я головой. — Я иду! И пусть мне после этого придётся год плавать по этим вонючим водам Стигийского болота. — Тогда я с тобой, — неожиданно произнёс Каин. Все резко обернулись к нему. — Ты? — удивился я. — Что, не доверяешь? — усмехнулся он. — Или боишься, что я опять предам? Даже несмотря на принесённую клятву? — Боюсь, — честно ответил я. — Только кроме меня всё равно больше некому, — пожал плечами упырь. — Твой мертвый старик, попав в Ад, не вернётся оттуда — его просто не выпустят. Слишком уж он задолжал «по счетам». Здесь его защищает родовой эгрегор, а там подобной поддержки не будет. — Он прав, Ромка, — согласился с его доводами мертвец. — Я как-то не подумал об этом… — А священник… Сам понимаешь, что с ним будет в Аду, — продолжил Каин. — Каким бы святым он в итоге не был, он — не Иисус Христос, чтобы снизойти в Ад, как на прогулку[1]. Я задумался, в словах упыря несомненно имелся определённый резон. Каин же продолжил: — Я уже был там. Я знаю дорогу. И Люцифер знает меня, как и его князья. Не буду обещать, но возможно… возможно, он нас выслушает. Слышь, Старый, — окликнул упырь неожиданно закемарившего Перевозчика, — я иду с ним! Но плата от этого не изменится! — безапелляционно заявил он. Харон протёр глаза кулаками и покачал головой. — Двое? За один год? Да вы совсем ошалели тут, на земле… — Мы не торгуемся! — перебил его Каин, твердо глядя прямо в глаза Лодочнику. — Мы или идём вместе, или ты иди на хрен! Ты меня знаешь, Старый — не нужно меня злить! Лодочник помолчал, нервно скрипя зубами. От этого звука у меня даже мурашки по коже побежали. Потом Харон невнятно выругался сквозь судорожно сжатые зубы и выплюнул: — Ладно. Двое. Год один. — Договорились! — довольно усмехнулся упырь. — Жалкие шкурники-торгаши! — продолжал бурчать Лодочник, бросая на Каина ненавистные взгляды. — Гореть вам в Аду! — Он всё не мог успокоиться, поливая нас проклятиями. А меня всё никак не отпускало чувство, что я чего-то не учитываю в этом раскладе. Ведь не просто же так появился старый перевозчик душ в нашем подвале? Он никак не мог предугадать, что мы задумаем очередной вояж в мир мёртвых. Значит, он появился здесь по какой-то другой причине… Не придумав ничего лучше, я об этом спросил. — А ты чего тут появился, Харон? — стараясь не выдать своих чувств, произнёс я, наливая старикану полный ковшик хорошего вина из ближайшей бочки. — Угостись вином, старина, а то мы совсем не с того начали наш разговор… — Вино? — оживился Лодочник, шумно втянув ноздрями пряный запах выдержанного напитка. — Действительно не с того… — Он выхватил из моих рук ковш и буквально в три глотка выдул его содержимое. Я почувствовал, как недовольный дедуля пытается возмутиться, но я качнул головой, останавливая его праведный порыв. — Отличное вино! — выдохнул Харон, возвращая мне опустевшую тару. — Просто бесподобно! Не пробовал такого со времен падения Содома и Гоморры… Можно ещё? — Конечно, дорогой! — ответил я, нацеживая из бочки еще порцию. — Так как ты здесь оказался? Только не надо говорить, что мимо проходил — не поверю! — Да достали меня твои безумные приятели на Нагльфаре, — признался старик, опростав второй ковш (довольно немалый по размеру) и основательно захмелев. — Совсем от них жизни не стало на Стигийском болоте! — продолжал он жаловаться, пока я наливал «по третьему кругу». — Вот раньше была тишь-благодать, а теперь вообще жизни не стало! Может, угомонишь их между делом, а? — произнес Харон, выдув еще один ковш вина и пустив «грубую мужскую слезу» по морщинистой щеке. — А-а-а, вот ты о чём? — понятливо протянул я. — Конечно, угомоню! Как не помочь хорошему другу, которого уважаешь? — произнес я, наблюдая, как уродливая и поддатая физиономия Лодочника расплывается в широкой улыбке. — А ты меня уважаешь, старина? — Уважаю! — Лодочник поднялся со своего места и полез обниматься. — А вот этого не нужно! — Я едва успел уклониться от его объятий. — А теперь скажи, какие между настоящими друзьями могут быть счеты? — Ты о чём? — не понял с пьяных глаз Харон. — Друзья помогают друг другу совершенно безвозмездно, то есть — даром! — пояснил я. — Я тебе помогаю угомонить команду Нагльфара, а ты — проводишь нас с Каином в Ад! По рукам, дружище? — И я протянул раскрытую ладонь старому Лодочнику. — У-у! Облапошил всё-таки, чертов ведьмак! — хлопнув меня по раскрытой ладони, недовольно проскрипел Лодочник к вящему веселью дедули. Его глаза словно говорил мне — молодец, наследник! Так держать! — Тогда вставайте, — буркнул Харон, приподнимаясь со стула. — Нечего рассиживаться! Он взял свое весло, и в тот же миг темный подвал начал терять свои очертания, прямо на глазах превращаясь в топкую трясину. Воздух наполнился запахом гнили, серы и еще чего-то, чего я не мог разобрать. Да в общем-то и не сильно стремился — всё вокруг было жутко вонючим. — Держитесь за мной… — прохрипел Лодочник, шлепая по воде к своей лодке. Мы двинулись следом. Отец Евлампий перекрестил нас на прощание, а дедуля что-то проворчал себе под нос — молитву или проклятие, было не разобрать. Мои друзья и соратники превратились в неясные и зыбкие тени, резко пропавшие в густом болотном тумане. Топь сомкнулась за нами, поглотив последние следы подвала, словно его и не было вовсе. Впереди маячила черная лодка Харона — старая, обшарпанная, утлая, но весьма крепкая, невзирая на непрезентабельный вид. Мне уже довелось в этом убедиться. На корме мерцал тусклый фонарь, отбрасывая колеблющиеся блики на мутную воду. — А мне так в прошлый раз фонарь пожалел — не оставил! — попенял я Лодочнику. — Садитесь, — буркнул Харон, неуклюже переступая через борт и заставляя лодку опасным образом накрениться. Ответом он меня так и не удостоил. — Только не раскачивайте! Каин прыгнул следом, гибкий, как кошка. Я последовал за ними. Едва я переступил борт, в тот же миг лодка резко дернулась. — Ну вот, и поехали… — проскрипел Харон, упираясь веслом в раскисший берег. Лодка прошуршала днищем по илу и медленно поплыла вперед, рассекая зловонную гладь. Туман сомкнулся над нашими головами, и в нём замерцали бледные огоньки — то ли заблудшие души, то ли глаза неведомых тварей. Ветер принёс отдалённый стон, а следом — неясный шепот, в котором угадывались знакомые голоса. Меня посетило ощущение, что мы не учли чего-то важного. А Харон ухмыльнулся, будто прочитав мои мысли. — Что, сомнения гложут? — Он плюхнулся на своё законное место, смачно отхлебнув из ковша (как и когда он успел его стянуть из подвала, да еще наполнить вином, и притащить в лодку, чтобы никто не заметил, так и осталось для меня загадкой). — Поздно, друг — обратного пути нет! Лодка резко нырнула в тень низко нависших колючих ветвей, и мир вокруг нас стремительно погрузился в туманный сумрак Стигийского болота. Остался только плеск воды, да тихий-тихий заунывный плач, доносившийся словно из ниоткуда… [1] Сошествие Иисуса Христа в ад — догмат, исповедуемый историческими христианскими церквями (римско-католической, православными, древневосточными, восточнокатолическими) и церквями ранней протестантской реформации (лютеранской, кальвинистской, англиканской, цвинглианской), согласно которому после распятия Иисус Христос спустился в ад и, сокрушив его ворота, принёс свою евангельскую проповедь, освободил заключённые там души и вывел из ада всех ветхозаветных праведников, а также Адама и Еву. Сошествие Христа в ад входит в число Страстей Христовых. Считается, что это событие произошло во второй день пребывания Христа во гробе и вспоминается за богослужением Великой субботы. Глава 12 Лодка Харона скользила по мутным водам болота, словно тень в потустороннем мире. Ветер крутил туман в спирали, из глубины доносились щелчки, шипение и звуки, похожие на скрежет костей. Каин сидел неподвижно, вглядываясь в темноту, а Харон то и дело прихлебывал вино — эта поездка, за исключением пассажиров, была для него обычной рутиной. Туман стал плотным, как саван мертвеца, и в нем время от времени мелькали тени — неясные, вытянутые, уродливые. Они нашептали что-то шелестящими голосами на неведомых языках, кого-то звали. Может быть, это были имена их знакомых или родственников, а, может быть, они просто жаловались нам на собственное весьма печальное посмертие. — Ну, и мерзкое же место, — пробормотал я, ощущая, как влажный смрад начинает уже привычно раздражать легкие, вызывая кашель, и въедаться в лёгкие. — Подожди, у вас впереди Ад — будет ещё веселее! — хрипло усмехнулся Лодочник и взмахнул веслом, указывая куда-то вдаль. — Сколько до границы с Адом, старик? — спросил я, передёргивая плечами от отвращения, когда лодка проплывала мимо раздутого белесого тела, плавающего в трясине лицом вниз. Харон не обернулся. Только хрипло выдохнул, сам воздух здесь был тяжелым для дыхания. Как он вообще умудрялся здесь выживать в течении такого длительного времени? — Как таковой границы между Чистилищем и Адом нет, малец. Есть только зыбкий переход… — И когда он произойдет, этот переход? — Когда ты перестанешь чувствовать себя живым, — визгливо хохотнул безумный и основательно поддатый старикан, — считай, что ты на месте. Я сглотнул. В горле пересохло. — Не слушай его! — коротко бросил Каин. — У Царства мертвых четкая география. Просто Харона временами заносит… — И насколько долго его уже заносит? — попытался схохмить я, но упырь ответил абсолютно серьёзно: — Ну, пару тысяч лет, как минимум. С тех пор, когда сгинули прежние боги. Лодка медленно скользила вперед, вода под ней пузырилась. Вспухающие тягучие пузыри лопались, исходя на редкость вонючим сероводородом, будто в глубинах копошились какие-то постоянно пердящие твари. Туман сгущался, и странные тени то приближались, то отступали, словно дразня нас. — Что это за огни впереди? — обратился я к Харону, пристально всматриваясь во мрак. Лодочник оглянулся, его мутные глаза отражали дрожащий желтый свет, что временами пробивался сквозь густой туман. — Там в болото впадает Флегетон[1], — нехотя проскрипел он. — И Стигийская трясина кипит от её чудовищного огня. Я почувствовал, как потянуло жаром, будто где-то рядом из-под воды бил горячий источник. Через мгновение лодка прошла сквозь завесу пара, и перед нами открылась зловещая картина: вода здесь была черной как деготь и местами бурлила, выбрасывая в воздух клубы серного дыма. — Кипящие топи, — пояснил Каин. — Один из ходов в Преисподнюю начинается здесь. Только мы с тобой не выдержим этого жара… Нужно искать другой. Я хотел что-то сказать, но тут из воды с плеском вырвалась длинная костлявая рука и схватилась бортовую доску — лодка резко накренилась, черпанув теплой болотной воды. — Пшёл прочь, ублюдок! — Харон сыпанул проклятиями и ударил веслом по руке. Тварь с шипением скрылась в глубине, но я уже видел, как в мутной болотной воде мелькают другие тёмные силуэты — такие же худые и извивающиеся, как грёбаные глисты. — И чтобы я вас тут больше не видел! — заорал Лодочник, истерически шлепая лопастью весла по поверхности воды. — Если упадешь — твоя душа станет частью этой, — ответил Харон с жуткой усмешкой. — Обычно они на меня не нападают — знают, падлы, что я им не по зубам. Но они чувствуют живую кровь — вот и бесятся. Я съежился, стараясь держаться ближе к центру лодки. В этот момент воздух задрожал от пронзительного крика — где-то впереди что-то вопило, звук был таким болезненным, будто рвали живую плоть. Крик оборвался так же внезапно, как и начался, оставив после себя лишь звон в ушах. — Что это было? — прошептал я. — Страдающие души? Лодочник лишь усмехнулся, неуклюже поправил свой потрёпанный и грязный хитон и продолжил грести, словно ничего не произошло. — Нет, — сухо ответил Каин. — Души в Стигийских трясинах обычно молчат. А это… — Он замолчал на мгновение, прислушиваясь к новым звукам, теперь уже доносившимся со всех сторон — хлюпающим, скребущим, будто сотни мелких когтей царапали лодку снизу. — Это что-то другое. Харон внезапно резко одёрнул весло вверх, и я увидел, как из воды медленно поднимается что-то огромное, чёрное и склизкое, словно кусок гниющей плоти. Оно не имело определённой формы, лишь судорожно пульсировало, издавая при этом влажный, чавкающий звук. — Болотный Жирдяй, — прошипел Харон, и впервые в его голосе прозвучала не насмешка, а что-то вроде брезгливости. А на мой непритязательный взгляд, брезгливость и Лодочник — две вещи абсолютно не совместимые. — Проклятая субстанция… Осадок грехов, что не сгорели во Флегетоне. Их даже огонь не берёт… Не вздумайте тронуть его хотя бы пальцем! — неожиданно предупредил лодочник. — Я уже несколько столетий не могу избавиться от проказы, а ведь на меня только капелька попала. Мы замерли. Лодка тоже застыла на месте, словно сама вода вокруг нее стала гуще, препятствуя движению. Склизкая масса медленно проплывала мимо, обволакивая борта лодки. Из ее поверхности то тут, то там выступали обрубки рук и ног, лица — искажённые, полусгнившие, но с живыми глазами, которые молча «вопили» от невыносимых страданий. — Не смотри в них! — предупредил Каин, хватая меня за плечо и резко разворачивая. — Это даже не души! Это — отбросы душ, ядрёная смесь квинтэссенции греха и насилия с основательно запеченным грехом отцеубийств… И, если ты встретишься с Жирдяем взглядом, — продолжил Каин, понизив голос почти до шёпота, — они начнут «шептать». Сначала — просто повторять твоё имя. Потом — перечислять грехи, которые скрывал. Которые считал забытыми. И от этого голоса, звучащего в твоей голове избавиться практически невозможно. Иногда проще умереть, чем постоянно это слушать. Я резко закрыл глаза, но было уже поздно. В течении всего лишь одного мгновения я скользнул глазами по одному из лиц, вплавленному неведомой силой в эту отвратительную чавкающую массы, и увидел… самого себя. Точнее, не совсем себя. Лицо было моим, но искажённым, как в кривом зеркале. Глаза — пустые, бельмастые, как у слепца. Рот был растянут в немом крике, но из него не вырывалось ни звука. И всё же, я слышал его. — Ты уже мёртв, — шептала моя гротескно искажённая физиономия. — Просто ещё не упокоился окончательно. Я отшатнулся, ударившись спиной о борт. Утлое судёнышко вновь опасно закачалась. Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди. — Он… он сказал… — Заткнись, — резко оборвал меня Каин. — Не повторяй. Ни слова. Не дай ему вцепиться в тебя, залезть в твою голову и свести с ума. Иначе, в конце концов, ты действительно рискуешь оказаться частью этой твари. Харон двинул веслом, приложив усилие, и лодка резко дёрнулась вперёд, вырываясь из липкой хватки этой отвратительной массы. — Мало кто видит свое отражение в Жирдяе, — прохрипел Лодочник, глядя вперед и не оборачиваясь. — Обычно это знак… — Какой ещё знак? — выдавил я. — Либо ты скоро умрёшь, — сказал Харон, мерно работая веслом, — либо ты уже давно мёртв… Каин весело фыркнул: — Не слушай его. Он просто пьян. — Я трезв! — огрызнулся Лодочник. — И знаю, что говорю. Да у него запах мёртвяка! Я чувствовал, как кровь отхлынула от лица. А ведь чёртов Харон прав — я уже давно мертв, только по какой-то случайности (знать бы еще, счастливой или нет?) моя душа переселилась в тело погибшего от ран Романа Перовского. Так что с лодочником надо держать ухо востро… Мало ли, чего он там еще умеет? Впереди, сквозь дым и пар, замаячили яркие языки пламени. Бурным потоком в Стигийское болото вливалась широкая река, но текущая не водой, а огнем. Флегетон — пламенный. Или Пирифлегетон — огнепламенный. Река огня, очищающего грехи, или сжигающего души. — Вот он, — прошептал Харон, — один из путей в Ад. — Но мы туда не пойдём — ни я, ни вы, ни моя лодка — никто не выдержит этого жара Преисподней! Мне показалось, что наше жалкое судёнышко задрожало, чувствуя близость огня, как живое существо, что инстинктивно боится пламени. Воздух над Флегетоном искрился, раскалённый до чудовищного состояния. Каждый вдох обжигал горло. Даже тени вокруг, казалось, отступили — ни туманных силуэтов, ни шепчущих голосов. Только рёв огненной реки, шипение кипящей воды и неясный гул, происхождение которого я не мог пока определить. Каин сидел неподвижно, его глаза, обычно холодные и расчётливые, теперь были прищурены, как будто он что-то высматривал в самом сердце пламени. Упырь не вдыхал раскалённый воздух и чувствовал себя вполне комфортно, в отличие от нас с Лодочником. Мы-то были живыми, хоть и находились в мире мертвых. — Есть другой путь, — сказал Перевозчик, стараясь держаться подальше от стены пламени. — Не через огонь… — Другой путь? — переспросил я, стараясь не смотреть на огонь, который притягивал взор, как магнит. — И куда он ведет? Харон не ответил сразу. Он замер, будто прислушивался к чему-то. Весло повисло в воздухе, и капли чёрной жижи мерно капали с лопастей в болото. — Мы пойдём сквозь Топи Забвения и Трясину Несбывшихся Надежд, — сказал Каин, и в его голосе впервые прозвучала не насмешка, а что-то вроде предостережения. — Страшные места… Но сквозь них можно пройти… если повезёт… — добавил он после продолжительной паузы. — А вообще — зря я с вами связался! Топь Забвения встретила нас тягучим молчанием. Воздух здесь был густым, пропитанным запахом гниющих трав и влажной плесени. Болото словно дышало — медленно, тяжело, с хрипом и присвистом. Поверхность воды покрывала маслянистая плёнка, отражающая бледное, болезненное свечение, будто тошнотворный свет бледной луны, пробивающийся сквозь толщу серых облаков. — Ты же знаешь, куда он нас заведёт? — шёпотом осведомился я у Каина. Упырь усмехнулся, но в этот раз его улыбка не была издевательской. Она скорее напоминала оскал зверя перед прыжком. — Туда, где никто не хочет оказаться по своей воле… Но, да — другого пути поблизости нет. Харон резко направил лодку в узкий проход между черными стволами мёртвых деревьев. Они стояли, обтянутые обожжённой корой, очень похожей на человеческую кожу, местами свисающую клочьями. Иногда среди ветвей мелькали мелкие существа, похожие на уродливых насекомых. Впереди вода потемнела ещё сильнее, почти сливаясь с серым туманом, который не переставая клубился вокруг лодки. И вдруг из топи поднялись какие-то длинные водоросли или корни деревьев. Они тянулись к нам, цепляясь за борт лодки, обвивая её со всех сторон. Харон чертыхнулся и резко рванул вперёд, но растительные плети не отпускали. Они скользили по дереву, оставляя за собой влажные полосы на бортах лодки. Одна из них на мгновение схватила меня за запястье. Холод. Глухой вой в голове и чей-то чужой голос, прошептавший: — Ты давно мертв, и должен быть здесь, с нами… Лодка дёрнулась, и плеть сорвалась, скрывшись в воде. Харон тяжело дышал, работая веслом с неестественной для него яростью, пока плети окончательно не отстали. — Понаотращивают тут всякой хрени… — пробормотал Каин, когда лодка выскользнула из узкой протоки в открытое пространство. Вода здесь была мутной и неподвижной, словно тягучая ртуть. А над ней возвышались странные сооружения — полуразрушенные колонны, покрытые зеленоватым налетом грибка, и обломки арок, напоминающие сгнившие зубы исполинского чудовища. Между ними стояли темные неподвижные фигуры, застывшие в странных позах — то ли статуи, то ли призраки. Их черты были размыты, как будто смазаны. Но все же я успел заметить — фигуры неторопливо шевелятся. — Кто они? — прошептал я. — Те, кто забыл себя, — ответил Харон, не отрывая взгляда от воды перед лодкой. Его голос звучал как перезвон погребальных колоколов. — Потеряли всё… даже имена… Когда мы подошли ближе, фигуры начали протягивать в мольбе руки к лодке, беззвучно шевелить губами, будто пытаясь что-то нам сказать. Но звуков не было. Только холод, исходящий от них, заставлял кожу покрываться колючими мурашками. — Они потеряли всё, — вновь повторил Лодочник, — даже дар речи. Лодка замедлила ход, хотя Харон греб с прежней силой. Вода стала густой, словно кисель. — Это их пристанище, — усмехнулся Каин, но смех его был безрадостным. — Они могут и нас утянуть в беспамятство. Не вздумай к ним прислушиваться! Одним резким движением Харон ударил веслом по воде, и лодка рванула вперед, разрывая завесу тумана. Мы влетели в узкий коридор меж древних развалин, и вдруг один из теневых призраков резко шагнул ближе. Его лицо стало четче — и я узнал его. Его мутные и мёртвые глаза были моими. Как и лицо, и фигура и… Вернее, моими из того мира — мира будущего. Это был Виктор Чумаков. — Ты… здесь… — прошептал он моим голосом, но он звучал лишь в моей голове. — Я устал! Я не помню ничего о своей жизни, как не помню ничего о себе… Я вообще ничего не помню… Меня бросило в жар и одновременно в ледяной пот. Сердце забилось так, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Я хотел закричать, но язык запрокинулся назад, будто его кто-то тянул изнутри. Каин резко схватил меня за плечи и тряхнул. — Не поддавайся! — прошипел он, выпустив клыки. — Не слушай! Но призрак уже протягивал руку, и его пальцы едва на коснулись моей груди. А потом лодка резко выскочила на «чистую» воду, оставив развалины и призраков позади. — Вот дерьмо стигийское! — Харон вытер лоб тыльной стороной ладони. — Не думал, что будет так сложно… Я дрожал. Кровь в висках стучала так, словно хотела вырваться наружу, или проломить мне черепушку. Каин тяжело опустился на дно лодки. — Что ты увидел? — прошептал упырь, и в его голосе впервые за все время я услышал нечто, похожее на жалость. Но я не мог ему ответить — горло сдавило спазмом. Перед глазами всё ещё стоял он-я — Виктор Чумаков. Тень. Призрак забвения. И он был этим призраком на самом деле. Мысли путались, уводя меня непонятно куда. Голос Каина звучал как будто сквозь толщу воды — глухо и расплывчато, но он железной хваткой впился в мое плечо, будто бы хотел таким способом удержать моё уплывающее сознание. — Ты здесь? С нами? — махнул упырь ладонью перед моим лицом. Я, наконец-то, смог кивнуть, но слова всё ещё не шли. В голове гудело, будто в неё вбивали гвозди, а перед глазами мигали обрывки воспоминаний. Харон недовольно цокнул языком и снова погрузил весло в тягучую воду. Впереди проплывали новые развалины, новые тени. Чудилось, будто их всё больше, будто они тянутся к нам и шепчут что-то, но сквозь гул в ушах я уже не различал слов. Лодка скользнула вперёд, оставляя за собой рябь, а тени развалин и шепчущие призраки остались позади. Харон тяжело дышал, его весло рассекало воду с резким хлюпающим звуком, будто болотная жижа сопротивлялась каждому движению. — С каждым разом проход всё уже, — проворчал Лодочник. — Скоро уже и лодке здесь будет не пройти! Вдруг кимбий резко качнуло, едва не опрокинув нас в тёмную пучину болота. Каин вцепился в борт, Харон выругался на каком-то древнем языке, а я, ослабевший и дрожащий, смог лишь поднять голову. Туман перед нами вдруг разорвался, словно кто-то резко отодвинул его в сторону, как театральный занавес. И прямо перед лодкой выросло что-то огромное. [1] Флегетон (др.-греч. пламенный), также Пирифлегетон (огнепламенный) — в древнегреческой мифологии одна из пяти рек (остальные: Ахерон, Коцит, Лета и Стикс), протекающих в подземном царстве Аид. Пирифлегетон — огненная река, впадающая в Ахерон. У Платона в диалоге «Федон» говорится, что в этой реке пребывают души отце- и матереубийц до тех пор, пока не искупят свой грех. У Данте в «Божественной комедии» Флегетон — кольцеобразная река из кипящей крови, в которую погружены насильники против ближнего. Она пересекает лес самоубийц и пустыню с огненным дождём, откуда низвергается водопадом в глубь земли, чтобы превратиться в ледяное озеро Коцит. Флегетон упоминается в произведениях ряда античных авторов: Гомера, Цицерона, Сенеки, Вергилия, Овидия. Упоминания о нём также встречаются у Мильтона, По, Лавкрафта и др. Глава 13 Туман, густой и стылый, как дыхание самой смерти, вдруг разошёлся в стороны, явив моему взору чудовищные очертания гигантского судна — Нагльфара. Мне показалось, что он не плыл (Да простят меня настоящие мореходы, ведь на судах не плавают, а ходят. А плавает, соответственно, только гуано) — он вырастал из болотной пелены, метр за метром, мачта за мачтой. Черные борта, собранные из бесчисленного количества ногтей мертвецов и скреплённые меж собой с помощью древней магии, вспыхнули зеленоватым призрачным светом. Паруса из человеческой кожи, еще недавно болтающиеся на реях неопрятными штопанными лохмотьями, были приведены в порядок, словно им подарили новую жизнь. На капитанском мостике, заложив руки за спину, не скрывая удовольствия от бесспорного превосходства Нагльфара над утлым судёнышком Харона и поплевывая на него сверху вниз, стоял капитан Черномор. Это был совсем не тот мертвый и израненный карлик с отрубленной бородой, которого мы с почестями похоронили на родовом кладбище. И не та потухшая и бесплотная тень, которую я подобрал на заросшем асфоделями берегу вонючего Стигийского болота. Теперь передо мной был настоящий капитан ужасающего корабля мертвецов, да коротышка даже ростом стал выше. Казалось, что он весь состоит из яростного неугасимого огня, то и дело проскакивающего в его глазах. Они горели, как два уголька из самой Преисподней, но в них больше не было былого гнева и ярости. Было лишь удовлетворение собственной судьбой и… узнавание, едва только он увидел меня. И весь его грозный облик неожиданно смягчился. Губы растянулись в улыбке — не злой и насмешливой, а искренней. Он вскинул руку и с палубы в небо с рёвом выстрелило ярким столбом пламени. — Эгей, командир! — Его голос прокатился по болоту, как гром, но в нём звучало настоящее дружеское тепло. — Ну, что, неужели уже соскучился по нам с Глорией? — Черномор… дружище… — выдавил я, да и голос мой предательски дрогнул. — Как же я рад вновь тебя увидеть! Ну, и Глорию, конечно… Карлик ловко спрыгнул с мостика — не так, как раньше, неуклюже, а с настоящей пугающей грацией потустороннего демона, и подбежал к самому борту корабля. Повинуясь его желанию, Нагльфар двинулся вперед, остановившись рядом с посудиной Харона. — Куда прёшь, борода! — возмущенно прохрипел Лодочник, пытаясь оттолкнуться веслом от кормы гигантского судна. — Не имеешь права… Черномор презрительно прищурился, взглянув на Харона с высокого борта, и в его глазах вспыхнула искра веселья. — Да ладно тебе разоряться, старый козёл! — рассмеялся он, непочтительно перебив брюзжащего Лодочника. — Или ты боишься, что я разобью в щепки твое жалкое корыто? Оно и так потонет! Даже без моей помощи! Харон в ответ зарычал, но не отступил. Его лицо чудовищно исказилось от злобы. — Ты нарушаешь сложившийся веками порядок! — хрипло выкрикнул он. — Тишина должна быть на Стигийском болоте! — А ты просто нудный и скучный старикашка, — пожал плечами Черномор. — И мне плевать, чего ты там бубнишь! Я — капитан Нагльфара! И я наведу новый порядок в вашем прогнившем болоте! — Он повернулся ко мне. — Так какими судьбами, командир? Я чувствую, что ты не просто так здесь появился… И этого зубастого убивца ты с собой зачем притащил? — Коротышка указал на Каина. Так-то он прекрасно знал, как обстояли дела — я все рассказал ему во время нашей предыдущей встречи. — Он помогает мне — другим в мир мёртвых хода нет… На капитанском мостике неожиданно появилась Глория. Ее белокурые волосы развевал слабый ветерок, когда она спустилась по трапу на палубу. Я невольно ей залюбовался, настолько счастливой и красивой она сейчас выглядела. А счастье, как известно, красит людей. — Приветствую вас, Месер, — улыбнулась она, — вот мы и снова встретились. Я хотел что-то сказать, но слова застряли в горле. Мне пришлось откашляться, чтобы произнести: — Здравствуй, Глория! Ты прекрасна! — Спасибо, Месер! — Она ослепительно улыбнулась. — Поднимайтесь на борт! — крикнул Черномор, и мертвецы из его команды скинули вниз веревочную лестницу, ступеньки которой представляли собой связанные веревкой бедренные человеческие кости. Из чего была сплетена верёвка, я старался не думать. Едва только лестница развернулась, и последняя её ступенька бухнула в днище лодки Харона, я полез наверх. Черномор с улыбкой до ушей наблюдал за мной сверху. И, едва я оказался в досягаемости, протянул руку. Его ладонь была горячей и немного потной, но это было тепло живого человеческого тела. — Мы с Глорией не думали, что так скоро тебя увидим, — произнес карлик, помогая мне взобраться на палубу. — Если вообще когда-либо встретимся. — Да я и сам не думал… — Я так и не успел сказать тебе спасибо, командир! — хлопнул меня по плечу Черномор. — За что? Ты всё сделал сам. — Как за что? — выпучил глаза коротышка. — Теперь я капитан! У меня есть этот чудесный корабль, верная команда и самая красивая в мире женщина, которая терпит мои глупые шутки… — И Черномор подмигнул Глории. — Есть даже капитанская каюта с двуспальной койкой. Что ещё нужно для счастья, командир? Если бы ты в тот раз не заменил Лодочника, то всего этого могло и не случиться… Глория закатила глаза, но мило улыбнулась, показав жемчужные ровные зубки. Она тоже была вполне живой. — Он всё такой же невыносимый, Месер, — сказала она, чмокнув Черномора в макушку. — Но мне он нравится именно таким… Все обернулись, когда на палубу Нагльфара следом за мной забрался Каин. — А его я не приглашал, — окрысился Черномор на появившегося упыря и по палубе корабля вдруг пробежала «нехорошая» и опасная дрожь. А команда мертвецов как-то подобралась поближе к Каину, заключив его в полукольцо. — Пусть ждет в лодке Старика! — Послушай, друг, — я обнял коротышку за плечи, — понимаю твоё негодование, но мы разобрались в причине его предательства. Он не мог поступить иначе… Ему пришлось буквально сломать себя, чтобы вновь обрести свободу воли. Не держи на него зла, по крайней мере сейчас. Прошу, друг! — Хорошо, — спустя пару-тройку долгих секунд произнёс коротышка, — пусть остаётся. Только из уважения к тебе, командир. — Спасибо, дружище! — искренне поблагодарил я карлика, а Каин, не теряя достоинства, склонил голову в знак признательности. И лишь Харон в своей лодке остался в стороне от общего веселья. — Вы нарушаете законы загробного мира! — продолжал злобно причитать он, недовольно грозя кулаками из своего судёнышка. — Вы еще поплатитесь за это! — Ой, боюсь-боюсь! — Черномор театрально схватился за сердце. — Сейчас упаду в обморок от страха! — Он повернулся к нам с Глорией. — Слушайте, если он начнёт ныть ещё сильнее, я раздавлю Нагльфаром его лоханку! Достал своим нытьем, просто мочи нет! Глория рассмеялась, и ее смех был чист, как родник в горах. — Не обращай на него внимания, милый, — сказала она, беря Черномора под руку. — Он просто завидует. У него нет ни корабля, ни команды, ни такой красивой ведьмы. Черномор гордо вскинул голову: — Спасибо, любимая, ты всегда зришь в корень! — Ребятки-ребятки! — произнес я. — У меня к вам маленькая просьба — не обижайте этого унылого Старика. Он и так уже обижен самой Судьбой. Поставьте себя на его место: тысячелетиями перевозить души мертвых, не имея ни минутки отдыха, не имея родных и друзей… Да ему даже просто поговорить не с кем! Пожалейте, поймите и простите его… — Да? — Черномор наморщил лоб, пытаясь осознать, что я ему только что сказал. — Я как-то не думал об этом… А ведь он действительно обижен судьбой… Всегда один… Б-р-р! Я помню нечто подобное… — Эй, Старый, извини! — свесившись с борта, крикнул Черномор. — Клянусь, что не буду больше тебя нервировать и устраивать шум на твоём любимом болоте! — Давно бы так! — довольно осклабился Лодочник, плюхнувшись задницей на маленькую скамеечку. — Давайте, быстрее решайте свои вопросы, нам еще в Ад надо дойти! — В Ад? Он сейчас серьёзно, командир? — произнёс Черномор, прожигая меня взглядом. — Слушай, а давай мы прокатимся в Ад вместе? — предложил он, после того, как я кивнул на слова Харона. — Нагльфар уже соскучился по новым приключениям. Я, корабль и вся моя команда к твоим услугам, командир! Я посмотрел на него, на Глорию, на корабль и его мёртвую команду и улыбнулся. — Только пообещай и после возвращения не обижать Старика. — И всё? Обещаю! — тут же выпалил Черномор. — Только если он сам не начнёт первым! — И над Стигийским болотом, разнесся его смех — громкий, дерзкий, живой. — Слышь, Лодочник, твои услуги больше командиру не нужны! Можешь проваливать восвояси! И Харон, с ненавистью глядя на палубу Нагльфару, пробормотал: — Вот ведь говнюк… — Старик, ты хоть раз в жизни улыбался? — крикнул Черномор, вновь свесившись с борта корабля. — Или вообще забыл, как это делается? Харон лишь фыркнул, отвернулся и с тяжёлым вздохом принялся отталкиваться веслом от огромного судна, уводя свою лодчонку в глубокий туман. Но мне показалось, что сквозь гнилую болотную мглу на мгновение мелькнула на его губах тень чего-то, отдалённо напоминающего улыбку. Мелькнула — и тут же исчезла, будто ее и не было. А Нагльфар «встрепенулся», словно ощутив новую цель, затрещал древними бортами, и его паруса сами натянулись от ветра, которого не было. Карлик был прав, говоря, что его судно соскучилось по приключениям, и я сейчас чувствовал это отчётливее, чем когда-либо. — Ну что, командир? — Черномор хлопнул меня по плечу с такой силой, что я чуть не упал. — Пора в путь! Ворвёмся в Ад на полных парусах, чтобы сам Люцифер охренел от нашей наглости и спросил у своих подручных: «А это ещё кто такие⁈» Глория засмеялась, и взяла меня под руку. Ее ладонь тоже была теплой, живой. — Я тоже готова, Месер, — сказала она, глядя на меня с легкой грустью и счастливой улыбкой. — Куда бы вы ни собрались вместе с моим мужчиной — я с вами! Лишь Каин молчал. Он стоял на носу корабля и глядел в туман. Черномор взобрался на капитанский мостик, расправил плечи, и его повелевающий капитанский рык, усиленный магией, прокатился по всей палубе: — Свистать всех наверх! Паруса — поднять! Мы идём в Ад, ребятки! Обещаю — будет весело! Мертвецы, одетые в рваные мундиры различных эпох и стран, радостно заревели и ринулись на палубу, исполнять распоряжения капитана. Якорь, гремя ржавой цепью, взлетел вверх. И Нагльфар рванул вперед, разрезая туман, как острый нож мягкое масло. Из глубины болота донеслось недовольное бульканье — что-то огромное и древнее проснулось. Но Черномор лишь усмехнулся: — Пусть только пырхнется! — возбуждённо произнёс он. — У нас будет новый трофей, а у ребят из команды — вкусное угощение! И тогда я понял, что нашел надёжного товарища для похода в Ад. Вместе мы наведём там такого шухера, что князья Ада долго будут поминать нас с икотой. Я встал рядом с Черномором, глядя в бесконечную туманную тьму впереди. — Ты знаешь, старина, мы можем не вернуться оттуда? — спросил я тихо. Коротышка обернулся, а его глаза снова вспыхнули огнём. Огнём решимости совершить невозможное ради нашей дружбы. — Вернёмся, командир, — уверенно сказал он. — Потому что у нас есть то, чего у Ада никогда не будет. — И что же? — Мы умеем смеяться над собственной судьбой. Даже когда всё пропало. И в этот момент Нагльфар ворвался в пелену огня, и смердящий отголосок Стигийского болота исчез за кормой, как сон, как мираж. А впереди бушевало пламя неистового Флегетона. Но корабль мертвых легко рассекал полыхающую гладь огненной реки. Яростное пламя Флегетона облизывало борта Нагльфара, но не могло причинить им вреда. Языки огня соскальзывали с черных досок из мертвецких ногтей, и чем дальше мы врывались в пылающую пучину, становилось понятно — корабль перенесёт без потерь это путешествие по огненной реке. Он оказался куда крепче и выносливее, чем утлое судёнышко Харона. Каин, всё ещё молчаливый, стоял на носу, вцепившись в гальюнную фигуру[1] дракона на носу корабля. Его глаза, обычно тусклые, как пепел, теперь горели холодным синим огнём — огнём раскаяния, борьбы и, может быть, надежды. Он не смотрел на меня, но я чувствовал обострившимся синестетическим даром: он с нами. И он пойдёт с нами до конца — потому что не может иначе. Нагльфар несся сквозь клубящиеся кровавые испарения пламенеющей реки, а перед нами открывалось зрелище, достойное эпического полотна безумного художника. Кипящая река крови, пузырящаяся и клокочущая в огромном котле между отвесными скалами, залитыми огненным багрянцем. Огненный Флегетон с ревом нес Нагльфар вглубь седьмого круга, где кипящая кровь бурлила, как суп в котле демонического повара. Тени убийц, грабителей и насильников вырывались из кровавой пучины, простирая к нам руки — то ли в мольбе о помощи, то ли в желании утянуть пришельцев за собой. Но потусторонний корабль, будто живое существо, лишь ускорял ход, не давая им шанса вцепиться в собственные борта. — А здесь действительно веселуха! — Черномор залился хриплым смехом. — Эй, ребятки, кто хочет искупаться? Мертвецы заржали, кто-то бросил в кипящую кровь ржавую саблю — она мгновенно зашипела и растворилась, словно сахар в кипятке. Из пузырящейся массы то и дело всплывали чьи-то лица, искаженные гримасами боли и ярости. Они ворочались в кипящей крови, истошно вопили. Один из грешников, особенно свирепый, с лицом, изрезанным старыми рубцами, всё-таки схватился за борт Нагльфара. — Ну, уж, нет! — Черномор схватил абордажный крюк и со всей дури всадил его прямо в глаз наглецу. Тот захрипел и исчез в кровавой пучине. — Глянь-ка, командир, сколько тут народу, жаждущего нашего общества! Глория, детка, а ты переживала, что будет скучно! Я не успел ответить, как, собственно, и Глория. С берега донесся рёв, от которого задрожали даже самые бесстрашные из мертвецов нашей команды. Из кровавого тумана выползло нечто — огромное, рогатое, с кожей, покрытой засохшими струпьями, и налитыми кровью глазами, горящими, как раскалённые угли. — Гм, — пробормотал Черномор, почесывая подбородок. — Кажись, местное начальство пожаловало[2]. — Минотавр, — холодно произнёс Каин, не отрывая взгляда от чудовища. — Тот самый с Крита… Весьма противная тварь. И он здесь за главного. Минотавр склонил массивную голову, перешёл на галоп, упираясь в землю руками, и с рёвом бросился в кровавую реку. Его мощные лапы вздымали фонтаны кипящей жидкости, а из пасти летели брызги пены. — Черномор!!! — крикнул я, готовясь приласкать человека-быка каким-нибудь убойным заклинанием. Теперь в моём распоряжении опять появился резерв силы, заключенной в бороде Черномора. А тот уже стоял на корме с канатом в руках, ловко закручивая петлю. — Расслабься, командир! Хочу вспомнить былое! Команда мертвецов, столпившаяся у борта, громко заржала, подхватив настроение капитана. Они словно знали и чувствовали — их капитан сам справится, да ещё и устроит весёлый балаган. Минотавр был уже в десяти метрах от корабля, когда петля, уверенно выпущенная коротышкой, со свистом обвила его рога. Черномор резко дёрнул — и антропоморфный бычара, потеряв равновесие, ушел с рогами в кипящую кровь. Корабль же после этого прибавил ходу, чтобы не дать рогатому всплыть на поверхность. — Неужели этот милый бычок утонул? — Всплеснула руками Глория. — Милый? — удивленно хохотнул карлик. — Ну, не такой милый, как ты… — Ведьма послала Черномору воздушный поцелуй. — Так утонул? — Вряд ли, — мотнул головой карлик, — но этот урок он запомнит надолго! Не стоит связываться с капитаном Нагльфара! И действительно — из кипящей кровавой глубины временами доносился глухой и свирепый рёв, но на поверхность монстр не всплывал. Какое-то время карлик умело манипулировал веревкой, не давая Минотавру показываться на поверхности. В конце концов, когда свирепый рев сменился на жалобное блеяние, он отпустил веревку. — Поделом, — сказал он, наблюдая показавшуюся над поверхностью рогатую голову. — Будет знать, животное, как связываться с благородными чародеями! А ландшафт берегов Седьмого круга начал меняться: раскалённый песок сменился острыми скалами, каждая из которых была увенчана фигурой — застывшей в вечном крике, с искажёнными от боли лицами. — Тираны… — произнёс Каин, взяв на себя роль этакого гида. — Те, кто сеял страх при жизни, теперь корчатся от него здесь… [1]Галью́нная фигу́ра, также носовая фигура — фигура (украшение) на носу парусного судна. Галью́н (от нидерл. galjoen или нем. Gallion — «нос корабля») — первоначально свес на носу парусного судна для установки носового украшения судна. Традиционно на этом же свесе устанавливали отхожие места для экипажа, поэтому в настоящее время «гальюном» называют туалеты на кораблях. [2] Минотавр, согласно «Божественной комедии» Данте Алигьери, является стражем седьмого круга ада. Глава 14 Нагльфар скользил по ревущей огненной реке, оставляя за собой пенный кровавый след. Глаза застывших в камне тиранов следили за нами, их немые крики будто вибрировали в воздухе, сливаясь с воем каких-то тварей, доносящихся из-за ближайшего поворота. Вскоре скалы расступились, и перед нами предстал огромный лес — мрачный, густой, отталкивающий. Деревья здесь были странными: их черные, словно обугленные, стволы были похожи на человеческие фигуры, застывшие в разнообразных позах. Словно какой-то неведомый волшебник произнёс «морская фигура замри» — так и случилось. — А вот и наш следующий пункт назначения — Лес Самоубийц, — усмехнулся Каин, указывая в сторону темнеющего среди скал леса. Кора на деревьях в этом лесу трескалась, обнажая под ней не древесину, а настоящую человеческую плоть — розовые, воспаленные полосы, сочащиеся густой темной кровью. Грешники, добровольно прервавшие свою жизнь, были навеки превращены в эти уродливые деревья. Они не могли ни бежать, ни кричать, ни даже умереть окончательно — они лишь корчились в мучениях, ощущая чудовищную боль, которую причиняли гарпии, клюющие и раздирающие их плоть. — Какие здесь весёлые забавы, оказывается! — ощерился Черномор, направляя Нагльфар поближе к берегу. — Мне нравится в Аду все больше и больше! Когда судно приблизилось к берегу, лес словно вздрогнул, а небо над ним почернело от взлетающих гарпий — полуженщин-полуптиц. Гарпии, некоторое время кружившие над кронами и издававшие пронзительные вопли, неожиданно устремились вниз, к кораблю. Я видел их человеческие лица, искажёнными ненавистью, и когти — длинные и изогнутые, как серпы, которыми они, похоже, вознамерились немного проучить возмутителей их спокойствия. То есть нас. — Оу, сударыни, а вы не хотите для начала познакомиться? — И Черномор кокетливо «сделал им ручкой». Ответом на его учтивость был ультразвуковой визг и стремительная атака крылатой орды. — Чёрт, они быстрые! — произнесла Глория, наблюдая за фигурами высшего пилотажа. — Не переживай, детка! — Черномор уже крутил вокруг пояса свою длиннющую бороду, чтобы она не мешалась в схватке. — Сегодня у команды будет полно глупых птичек на ужин! Гарпии пикировали на палубу, пытаясь вцепиться когтями в матросов. Зубастая крылатая баба, тряся внушительными голыми сиськами, схватила за плечо одного из них, и попыталась утащить ввысь, но мертвец лишь рассмеялся и ловко вмазал ей кулаком по носу, разбив его в кровь. Я сконцентрировался, ощущая магическую энергию, струящуюся сквозь меня. — Командир, не суетись! — почувствовав мою магическую активность, крикнул Черномор. — Я сам разберусь — ты гость на моём корабле. Его ладонь, которой он несколько секунд назад «приветливо» махал гарпиям, вспыхнула ослепительным синим пламенем. Затем он резко раскинул руки в стороны, растопырив пальцы — и стена огня ударила в стаю крылатых склочных баб. Пернатые чудовища взвыли, запахло палёным мясом и перьями. Несколько злобных летучих тёток ссыпались с небес в кипящий кровью и полыхающий огнём Флегетон. — Красиво, командир? — подбоченился Черномор, отбив каблуками подобие чечётки. — Эй ребятки, кто хочет этих курочек на ужин — вылавливайте из реки! Они уже и сварились, и обжарились заодно! — Слава капитану! — Часть матросов с довольным рёвом бросились к бортам вылавливать вечерние деликатесы. Хоть мне и не понравился подобный ход, но обсуждать, а, тем более, осуждать порядки на борту Нагльфара я не собирался. К тому же гарпии сами виноваты — ну, на кой хрен они к нам полезли? Но гарпии оказались не единственной угрозой — деревья тоже «ожили». Пока мы отбивали воздушную атаку, корабль слишком близко подошел к обрывистому берегу. Уродливые ветви потянулись к кораблю, скрипя, трескаясь и с каждым мгновением всё увереннее впивались в борта «Нагльфара». Кора трескалась, обнажённая плоть пульсировала, брызгая кровью по сторонам. — Капитан! — заорал один из мертвецов, подвинув Каина в сторону и рубя топором ветвь, вцепившуюся в резного дракона. — Деревья тянут корабль к себе! Ветви, словно изломанные щупальца, продолжали вгрызаться в борта Нагльфара, орошая чёрные доски липкими следами темной слизи и крови. — Отваливай от берега! — заорал Каин, выхватывая со слова какую-то огромную секиру, покрытую древними рунами. Его голос прокатился по палубе, подобно грому, паруса мгновенно раздулись магическим ветром, матросы бросились к борту, вооружившись мечами, топорами и веслами. Но было поздно — огромная извивающаяся ветвь, покрытая багровыми трещинами и вздутыми жилами, вонзилась в палубу прямо у моих ног. А после… Дерево застонало, а затем из него вырвался хриплый, разрывающий душу крик. Я увидел лицо, проступающее под корой: искажённое страданием, с глазами, полными кровавых слёз. — Помоги… — прозвучал голос. — Нет сил терпеть… Освободи… меня… от этих мук… Пожалуйста!!! — Не слушай их! — рявкнул Черномор, уже рубя ветку своей секирой. — Они хотят, чтобы их пожалели! А жалость — это слабость, а слабость в аду — неминуемая смерть! Однако, я чувствовал своим эмпатическим даром чудовищное отчаяние этого создания, бывшего некогда человеком, а теперь существующего в виде дерева в Лесу Самоубийц. Он был готов исчезнуть навсегда, лишь бы не терпеть бесконечно эту адскую муку, продолжающуюся из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие. Наверное, это было одно из самых древних «деревьев» в этом чудовищном лесу. Я шагнул вперед, несмотря на окрики Черномора. Коснулся рукой дрожащей и пульсирующей коры, покрытой кровавой коркой. — Ты хочешь уйти? — спросил я. — Насовсем? Ветвь дёрнулась, а глаза на стволе распахнулись. — Да… — прозвучал голос. — Освободи… Я чувствую — это в твоих силах… Самое интересное, что я тоже знал, что это в моих силах. Такова одна из способностей Первого всадника — даровать вечное забвение любому страждущему! — Стой! Ты не имеешь права! — неожиданно заорал Каин, пытаясь меня остановить. — Это — Ад! Здесь не твоя епархия, Чума! Здесь нет твоей власти! Вот, значит, как? Он знал, или чувствовал, что во мне присутствует одна из Высших Сил. Но с этим будем разбираться позже… — Если я могу что-то сделать — я это делаю! — ответил я, хлопнув ладонью по пульсирующей коре дерева. Ствол мелко затрясся. Кора начала трескаться и скручиваться, словно сгорающий лист бумаги. Плоть под ней светлела и рассыпалась пеплом. И в последний миг я успел увидеть лицо. Молодое. Спокойное. Улыбающееся. — Спасибо… — Донеслось легкое дуновение последних слов, и дерево рассыпалось невесомым прахом. Один за другим, стволы начали отцепляться от корабля. Но не под ударами топоров, не под действием огня — они были поражены освобождением своего товарища по несчастью. Гарпии в небе вдруг перестали оглушающе орать. Они кружили над лесом, как потерянные. — Ты… — прошептал Каин, глядя на отдаляющийся лес — Нагальфар, наконец-то, сумел отойти на безопасное расстояние. — Ты понимаешь, что ты сделал? — Я дал ему то, что он заслужил тысячелетиями страданий, — невозмутимо ответил я. — Скорее всего, он уже давно заслужил прощение, но о нём банально забыли. Каин в сердцах сплюнул в горящие воды Флегетона: — Зато Ад тебя теперь уж точно запомнит… Корабль неторопливо пошел вверх по течению. За кормой остался лишь пепел обретшего покой бедолаги, медленно оседающий в кипящую реку. А впереди, сквозь дым и пламя, уже виднелась следующая адская площадка «развлечений». — Горючие пески, — сообщил нам упырь, ранее уже бывавший в этих местах. — Здесь пребывают богохульники и содомиты. — Ух, ты! — усмехнулся Черномор, поправляя бороду. — А похоже, что веселье-то, только-только начинается! Корабль медленно, но неумолимо скользил вперед, оставляя за собой алую кильватерную струю. Горючие пески раскинулись перед нами — бескрайняя, выжженная пустыня, где не было ни тени, ни влаги, лишь белый песок и грешники, изнемогающие под тяжестью адского зноя. Воздух дрожал, как на раскалённой сковороде, искажая видимость. Здесь были собраны богохульники и содомиты — те, кто в жизни отверг Божественный Порядок, кто насмехался над святым и возводил хулу на Небеса, кто любил то, что, по мнению Высших Сил, да и простого рассудка, любить (той «любовью», которой «любили» они) было против всякого естества. Теперь они ползали по пескам, обнажённые, изуродованные, с пересохшими губами и глазами, вытекающими от жара. Их тела покрывали волдыри, лопавшиеся от каждого движения, обнажая гниющую плоть. Но смерть не приходила — они и так уже были мертвы. С низких небес, чёрных и тяжёлых, падали яркие капли огня, впивающиеся в тела грешников, как раскалённые иглы. Каждая капля прожигала до костей, и тут же новая порция огня хлестала сверху, не позволяя былым ранам затянуться. Крики стояли сплошным воем. Мой эмпатический дар захлестнуло чистым и незамутнённым отчаянием, в котором не было больше ни смысла, ни надежды. Лишь боль. Вечная, бесконечная и безысходная. — Вот это да, — протянул Черномор, прищурившись. — Даже мне, бывалому негодяю, становится жарко от одного этого вида… — А они ведь здесь не просто так, — заметил Каин. Его голос стал тихим. — Богохульство — это не просто слова. Это предательство. Предательство божественного промысла, порядка и самой веры. А содомия… — Он на мгновение замолчал, — это искажение законов природы. Даже в Аду чтят границы разумного и естественного. Я молчал. Эмпатия в моих жилах пульсировала — я чувствовал их боль, не только физическую, но и духовную. Один из грешников, полусгоревший, с лицом, искажённым ожогами, вдруг поднял голову. Его глаза, полные крови и «пепла», встретились с моими — и в них не было ни мольбы, ни ненависти. Только пустота и боль. — Ты… — Его голос был хриплым, как потрескивание горящего дерева. — Ты тоже один из них? Наказующих? Его вопрос повис в воздухе, тяжелый, как свинец. Похоже, что ему тоже удалось рассмотреть во мне сущность Первого Всадника, обладающего правом карать и миловать. Я не ответил. — Нет, — вдруг сказал Каин, глядя на грешника с холодной отстраненностью. — Он не из них. Он просто дурак, который думает, что может спасти всех… Грешник истерически захохотал. — Спасти? Здесь? — Он медленно пополз к Флегетону, оставляя за собой горящий кровавый след. — Здесь некого спасать… Здесь каждый заслужил свои муки! Здесь каждому досталось по заслугам… Его пальцы, обугленные до костей, впились в песок, когда он попытался подняться. Но очередная капля адского пламени ударила ему в спину, и он рухнул с воплем и принялся кататься по раскаленному песку. Но я не отводил взгляда. — Ты ошибаешься, — тихо сказал я, обращаясь даже не к грешнику, не к Каину, а, казалось, ко всему этому миру. — Спасти можно, если не всех, то многих… Даже здесь… Особенно здесь… Только это уже не моё предназначение… Когда-нибудь на землю вновь сойдёт истинный Судия… Черномор хмыкнул, повернувшись к борту, но в его глазах промелькнуло нечто, похожее на задумчивость. Глория, стоящая у мачты, пожала плечами. Она ничего не говорила, но я знал — она слушает. Внимательно слушает. Я шагнул к краю палубы, глядя вниз, на того, кто корчился на раскаленном песке. — Я не Бог, — произнёс я, — и не судья. Возможно, что через не столь уж и продолжительный срок я сам окажусь где-нибудь здесь, поблизости… — Если быть точным, — усмехнулся упырь, — чародеи, колдуны и прорицатели содержатся на восьмом круге Ада. — Жаль, что мы пройдем мимо этого круга, — подключился к разговору Черномор, — а то бы могли повстречать много знакомых лиц. — Почему мимо? — поинтересовался я. — Мне тоже хотелось оценить, так сказать, наяву условия содержания собратьев по колдовскому ремеслу. Мало ли, как дальше судьба повернется. — На восьмом круге Ада рек нет, — ответил вместо карлика Каин, — так как этот круг, известный как Злопазухи или Злые Щели, состоит из десяти рвов, в которых и мучаются грешники. Реки Ада — Лета, Флегетон, Коцит, Стикс, Ахеронт протекают на других уровнях Ада[1]. — Мой штурман говорит, — произнес Черномор, о чём-то пошептавшись с одним из членов своей команды, — после прохождения через пустыню с огненным дождем, Флегетон низвергается мощным водопадом в глубины земли. Именно там он превращается в ледяное озеро Коцит, образуя центр всего подземного царства. Нам –туда. Именно там и располагаются чертоги Люцифера. — А как мы туда пройдем? — Взглянул я в глаза капитану корабля. — Не переживай, командир! — заверил меня коротышка. — Нагльфар не просто судно, да и я кое-что умею! Низвергнемся на девятый круг со всем нашим уважением! Корабль продолжал свой путь сквозь суровые адские пейзажи, и вскоре мы достигли «края света». Перед нами зиял обрыв, такой глубокий, что дна не было видно даже сквозь пелену дыма и пламени. Флегетон, до этого несшийся бурным потоком, теперь ревел, как раненый зверь, срываясь с края пропасти в бесконечную тьму. Огненная вода, густая, как расплавленное железо, вспенивалась в воздухе, превращаясь в кровавые брызги, которые тут же вспыхивали, падая вниз. Кипящий водопад огненной крови ревел с такой силой, что палуба Нагльфара дрожала, как осиновый лист на ветру. Воздух стал плотным, тяжёлым, насыщенным запахом железа, серы и сырой земли, оставляющий во рту сладко-солёный привкус с лёгкой горчинкой. Здесь, на краю земли, казалось, что даже время перестало течь и остановилось. Не остановился только огненный поток. Ну, и судно с нами на борту — тоже… — Вот он, порог девятого круга, — прошептал Каин, глядя в бездну. — Где огненный ад превращается в ледяной. — Лед и огонь? — усмехнулся я. — Как такое возможно? — Здесь всё возможно, командир! — ответил Черномор, ухмыляясь. Он заскочил на мостик и поднял руку, призывая к вниманию. — Приготовиться к низвержению! Всем крепко держаться! Корабль задрожал. Паруса, ранее наполненные магическим ветром, вдруг обвисли. Затем я почувствовал, как Нагльфар начал медленно, неотвратимо накреняться вперед. Корма поднялась, а нос ушёл в пропасть. Корабль повис на краю бездны, словно основательно задумавшись перед последним прыжком. Огненный водопад ревел внизу, его яростные всплески освещали пропасть багровым светом. Воздух вокруг сгустился до состояния желе, и каждый вдох обжигал лёгкие. — Вперёд! — рявкнул Черномор, вцепившись в штурвал. Его пальцы судорожно сжали рукоятки судового руля, и по бортам Нагльфара вспыхнули синие руны. Они загорелись холодным пламенем, и корабль резко рванул вниз, ныряя в самую пучину адской пропасти. Мир перевернулся — огненный водопад ревел вокруг, клубы пара и дыма закручивались в безумном танце, а Нагльфар, словно раненый дракон, падал в бездну в свободном полёте, теряя остатки магического ветра в своих парусах. Я вцепился в борт, чувствуя, как горячий воздух рвёт кожу, а в ушах стоит оглушительный грохот ревущего Флегетона. — Держитесь крепче! — закричал Черномор, перекрикивая этот рёв. — Мы разобьёмся! — вырвалось у Глории. — Сделай что-нибудь, милый! Но Черномор и без этой мольбы уже действовал. Он взмахнул руками, и из его пальцев вырвались тёмные нити колдовства — они обвили мачты, прошили паруса, сплелись в сеть под килем корабля. Его заклинание гудело, как натянутая тетива, и я почувствовал, как Нагльфар замедляет падение, будто какой-то невидимый великан схватил его за корму и притормозил. Я видел, как лицо карлика исказилось от напряжения. Корабль выровнялся, но не остановился — мы продолжали со свистом нестись вниз, к ледяной сверкающей глади замерзшего Коцита, которая развернулась далеко внизу во всём своём великолепии. [1] В «Божественной комедии» Данте реки не являются основным элементом классификации кругов, но они упоминаются: Стикс — река на границе 5-го круга, Флегетон (раскалённая река с огненным дождём) — в 7-м круге для насильников, и Коцит (озеро льда) — в 9-м круге для предателей, а Лета (река забвения) находится в Чистилище. Глава 15 Ледяное озеро Коцит сияло внизу, как гигантское зеркало, разбитое застывшими волнами. Лёд был не просто льдом — он казался живым, дышащим, испещрённым трещинами, из которых сочился тусклый багровый свет, словно под его толщей тлели негасимые угли Преисподней. А в центре этого ледяного плена, словно черная жемчужина в оправе из хрусталя, возвышались величественные чертоги Люцифера. Замок Падшего был высечен из чёрного базальта и обледенелого адаманта, его башни вздымались к низкому, свинцовому небу девятого круга, увенчанные острыми, как кинжалы, шпилями. На вершине самого высокого шпиля вместо флага красовался так называемый «сигил Люцифера» — герб и одновременно печать короля Ада. Еще в своём родном времени — в будущем, я читал, что толкование этого знака — весьма запутанное, так как он содержит в себе целый ряд скрытых аллюзий, доступных для понимания лишь специалистам по геральдике. Но, как ни странно, я легко сумел вспомнить, что направленные вверх треугольники обозначали мужское начало и силу разума, в то время, как больший треугольник, ориентированный вниз, символизировал женскую составляющую адского владыки — демоницу Лилит. Часть перевернутой пентаграммы олицетворяла стремление к высшим, тайным знаниям, а перекрестье линий с ромбом символизировали единство тела и духа. Знак «V», расположенный внизу, обозначал победу и само понятие утренней звезды — Венеры, которая во все времена являлась олицетворением Люцифера в религии. Использовался этот знак преимущественно в магической практике отпирающих печатей. С его помощью было возможно подчинение сильнейших демонов, познание самых потаенных и сокрытых от человеческого глаза и разума знаний, а также сотворение множества сильных заклятий. Этот знак, в то же самое время, являлся очень часто непосредственным символом посвящения в самые глубокие тайны колдовства. Тройственная сила жизни без права входа в жизнь — запертая Богом, но с правом оголять пороки и ничтожить бессмертную человеческую душу. Как на самом деле обстояли дела с этой «печатью Люцифера» в этом мире, я мог только догадываться, да и то с допуском плюс-минус километр. Поэтому я выбросил эти мысли из головы и продолжил пялиться на стремительно приближающийся замок повелителя Ада. Стены чертогов Сатаны, покрытые инеем, переливались синевой и кровавыми отсветами даже в темноте девятого круга. А вот поверхность льда подле этих стен была испещрена тёмными пятнами — вмёрзшими душами предателей, чьи лица, руки и спины торчали изо льда, словно мухи, застывшие в янтаре. Нагльфар стремительно приближался к ледяной пустыне, и я уже различал отдельные фигуры, скованные во льду — одни были погружены по шею, другие, наоборот, застыли во льду с головой, оставив свободными руки-ноги и другие части тела. Некоторое грешники были вморожены в лёд в позах «отчаяния», словно они потратили все силы, пытаясь вырваться из ледяных оков. Иные — перенесли заточение во льду Коцита на первый взгляд с достойным спокойствием… Однако, это спокойствие было лишь видимым. Мне казалось, что их «мысленные» крики, застывшие в вечном молчании, витали прямо в воздухе, сливаясь с рёвом падающего огненного водопада и вгрызаясь мне в мозг. Только их никто не слышал, кроме меня. Мы приближались, и теперь я различал еще больше ужасающих деталей: к вратам замка вел узкий и извилистый путь. Он был выложен не камнем, не деревом, а телами грешников, вмёрзшими в лёд так, что их спины и руки образовывали ступени. Некоторые бедолаги ещё шевелились, их пальцы скреблись по поверхности, но никто не мог освободиться. Сами же врата были огромными, чёрными и украшенными барельефами падших ангелов. Их прекрасные некогда лица были искажены вечной мукой и злобой, а величественные ангельские крылья — нещадно изломаны. — Друзья! Приземление будет жёстким! — предупредил Черномор, стиснув зубы — ему приходилось весьма несладко. Корабль дрожал, его магические руны пылали синим огнём, замедляя падение, но остановить нас полностью, похоже, у капитана не получалось. Нагльфар врезался в лёд с оглушительным треском. Корпус судна затрещал, но выдержал удар, заскользив по гладкой поверхности. Он несся, постепенно замедляя ход и разбрасывая ледяные осколки по сторонам, пока мы не остановились в облаке сверкающей ледяной пыли. Тишина. Только лёгкий звон оседающих льдин нарушал мёртвую тишь девятого круга. Я поднялся с палубы, отряхивая с себя иней, и огляделся. Мы стояли посреди бескрайнего ледяного поля. Вдалеке, в самом центре озера, возвышался замок Люцифера. Вокруг него клубился морозный туман, а в воздухе висел тяжёлый, гнетущий холод, проникающий до костей. — Чертоги Люцифера… — прошептал Каин, тоже поднявшийся на ноги после падения. — Мы на месте. — И как нам туда попасть? — спросил я, чувствуя, как холод уже проникает в кости. Черномор усмехнулся, вытирая со лба выступивший пот: — А вот так! Он рванул штурвал на себя, и паруса Нагльфара наполнились ветром. Корабль содрогнулся, резко дернувшись вперед. Сначала судно пошло юзом по скользкой поверхности застывшего Коцита. Затем Нагльфар выровнялся, скользя по поверхности льда, как легендарный корабль-призрак. Лёд трещал под килем, оставляя за собой глубокие борозды. Ледяное поле трещало под тяжестью Нагльфара, местами даже прогибаясь и шевелясь, будто живое. Но судно неслось вперед, подгоняемое адским магическим ветром, а я, цепляясь за борта, чувствовал, как проносящийся морозный воздух с каждой секундой становится всё гуще и осязаемее. Путь к замку оказался кошмарным — вмороженные в лед грешники содрогались, когда корабль скользил прямо по их телам, отрывая руки, ноги, а то и головы. Но эти «препятствия» не могли помешать нашему движению. Их глаза — широко раскрытые и полные немого ужаса — следили за движением судна, но ни один из них не мог изрыгнуть проклятия. Один из грешников — человек с проваленными щеками и вмёрзшими в лёд волосами уставился на меня с такой ненавистью, что даже окружающий мир на секунду потемнел, настолько материальной оказалась его непомерная злоба. Тьма рассеялась так же внезапно, как и нахлынула, но ощущение ледяного ненавистного взгляда еще долго не отпускало меня. Мы мчались среди этого мерзлого ада, и чем ближе становился замок, тем сильнее лед вокруг нас «оживал». Сквозь его мутную толщу просвечивали призрачные силуэты — тени тех, кто был погребен здесь навечно. Их торчащие изо льда промороженные руки, словно ветви мертвых деревьев, скрипели, пытаясь ухватиться за киль корабля, будто хотели утащить нас с собой в глубину этого ледяного ада. Но Нагльфар несся вперед, как проклятый, как приговор, как неумолимая кара, от которой не скрыться. Его киль рассекал лёд с сухим треском, словно раздирая плоть самой Преисподней. Судно, разогнавшееся до безумной скорости, уже не могло остановиться. Корпус скрежетал, а лёд крошился под нами. В последний момент Черномор резко повернул штурвал, и корабль, поднявшись на гребне ледяной волны, буквально выехал к вратам замка — чёрным, как грех, высеченным из камня, который не знал солнца с момента падения взбунтовавшихся ангелов с Небес. В створах ворот кроваво мерцал знак — та самая «печать Люцифера», только здесь, в самом сердце его чертогов, она была не просто символом. Она «жила». Тусклый багровый свет пульсировал в ее центре, словно сердце, линии сигила медленно «текли» и переплетались, словно змеиное кубло. Едва я на неё взглянул, как в висках застучало, словно у меня резко подскочило кровяное давление. Как будто чья-то чужая воля решила проникнуть в мой разум, прочесть мои мысли, раскрыть все мои тайны. — Не смотри на сигил! — рявкнул Каин, хватая меня за плечо и резко отворачивая. В тот же миг Нагльфар рванул вперед с такой силой, что несколько грешников, вмёрзших в лёд у самых врат, взорвались осколками ледяной плоти. Корабль врезался в массивные ворота, сотрясая их, но они не поддались — лишь раздался оглушительный звон, будто ударили в гигантский колокол. Чёрный металл затрещал, барельефы падших ангелов зашевелились, изгибаясь в муке, и между створками показалась тонкая кровавая щель. Огненный свет хлынул наружу, смешиваясь с ледяным туманом, и в нём замелькали тени — высокие, изломанные, с распростёртыми крыльями, словно сломанными веерами. Мы замерли, вперившись в эту щель, из которой сочился жутковатый полумрак. В воздухе запахло серой и гниющей плотью, а в ушах зазвучал низкий, почти инфразвуковой гул — будто само пространство стонало от нашего вторжения. Тени у ворот удлинялись, их контуры дрожали, как пламя. Вот одна из них резко дёрнулась, и я увидел глаза — не просто тёмные пустоты, а горящие, как расплавленная сталь, пронзительные и бездонные. В них читалась не просто злоба — а презрение, древнее, как само время. — Презренные людишки… — Донесся шёпот этой твари, пробирающий до костей. — Вы пожалеете, что осмелились явиться сюда… Даже смерть не принесёт вам освобождения! — Успокойся, Бафомёт[1]! — Упырь вышел вперёд и поднял руку, приветствую одного из князей ада. — Ты меня не узнаёшь, страж ворот? Тень замерла. Огонь в ее глазах вспыхнул ярче, как будто вспоминая что-то забытое. — Каин? — изумленно прошипел Бафомёт. Его свистящий шёпот превратился в гул, сотрясший даже лёд под судном. — Ты осмелился вернуться? После того, что натворил? После бегства в тени, как крыса? Бафомёт шагнул вперёд, и ворота распахнулись шире. Лед под его копытами почернел, покрываясь паутиной трещин. Его призрачная фигура превратилась в огромного сгорбленного демона с рогами, изогнутыми, как у горного барана, и кожей, покрытой глубокими «морщинами», из которых сочился тусклый огонь. Тело — мускулистое, будто высеченное из гранита, дышало такой неестественной и дикой мощью, которой не могло быть у простого смертного. Кожистые крылья, когда он их расправил, напоминали чёрные паруса корабля-призрака — в многочисленных прорехах, но всё ещё способные нести своего хозяина. Да и когти на них были будь здоров! — Я не бежал, — холодно ответил Упырь, не отводя взгляда, — я был изгнан. По твоему же приказу, чтобы не чинить раздора и кровопролития среди князей Ада? Или ты уже забыл, как гнал меня до самого Лимба[2]? Бафомёт недовольно фыркнул, и из его мясистых ноздрей вырвались струйки серы. — Твои слова не дороже дерьма с восьмого круга[3]! Ты бежал, когда твой план… или план твоей долбаной мамаши — Лилит, провалился! Вы хотели ввергнуть в хаос саму Преисподнюю! Ты хотел стать равным нам — Князьям Ада! — Он топнул копытом, и нас обдало ледяным крошевом. — И теперь ты возвращаешься? — Его голос стал ледяным. — Ты совсем, что ли, страх потерял? Каин не дрогнул. Его бледное лицо оставалось неподвижным, но в глазах вспыхнул тот самый огонь, который когда-то заставил дрожать даже князей Преисподней. — Страх? — Он усмехнулся. — Ты прав, Бафомёт — я его потерял. Но, не потому, что слаб и жалок. А потому, что теперь мне нечего терять… Демон дико зарычал, и из его пасти вырвался клуб дыма, пропитанного адской вонью. Глаза вспыхнули, как раскалённые угли, и на мгновение показалось, что даже лёд под его ногами загорится от этого взгляда. Но упырь не дрогнул. Он сделал шаг вперед, и его тень, неестественно длинная и зловещая, упала прямо на кровавый символ в центре ворот. — Я пришёл не воевать, Бафомёт! — хрипло произнёс Каин. — Я пришёл говорить! С Ним! Неожиданно повисшая тишина давила на мозги тяжелее свинцового неба Преисподней. Даже ледяной ветер, пронизывающий девятый круг, замер. Бафомёт медленно наклонил голову, словно к чему-то прислушиваясь. — Он не принимает! — прошипел демон. — Ты навечно лишён права на встречу с Ним. — Право? — Упырь вскинул руку, и в ладони его вспыхнула тонкая, как нить, серебряная цепочка, на конце которой висел крошечный кристалл, мерцающий изнутри почти живым светом. — А как тебе это? Бафомёт замер. Даже его дыхание, гулкое и горячее, стихло. — Где ты это взял? — прошептал он, и в его голосе впервые прозвучало что-то, похожее на страх. — Разве это так важно? — вопросом на вопрос ответил Каин. Он поднял кристалл выше. Свет его вспыхнул ярче, и в тот же миг кровавый «сигил Люцифера» на воротах замка странным образом среагировал на этот свет. Линии, казалось, дрогнули, как живые, а затем замерли. Пульсация в центре «печати» замедлилась, словно чьё-то невидимое сердце замерло от узнавания. — Этого не может быть… — прохрипел Бафомёт, пялясь на сигил во все глаза. — Может, — тихо, но с ледяной уверенностью в голосе произнес Каин. Кристалл в его руке пульсировал в такт с ослабленным сердцебиением печати, словно между ними проснулась древняя связь, забытая всеми. Воздух замер, даже тени в проёме ворот застыли, словно демоны тоже затаили дыхание. Бафомёт отступил на шаг. — Ты… — он прошипел, и в его голосе больше не было ни гнева, ни насмешки, только ужас, глубокий и древний. — Ты осмелился дотронуться до Сердца Утренней Звезды? Каин не ответил. Он просто смотрел на демона, и в его глазах отражался свет кристалла, который во всём Аду никому не под силу было потушить. — Что это? — прошептал я. — Молчи, смертный! — рявкнул Бафомёт, но уже без прежней уверенности. — Ты не понимаешь, что ты видишь! Это — фрагмент Его первородной Сути, утерянной в момент Падения! Капля, не больше… — Но даже капля Его первоначального Огня может повергнуть Ад в прах, если она зажжётся в руках того, кто знает, как её пробудить! — припечатал Каин. — А я знаю! Я отшатнулся, чувствуя, как по коже бегут мурашки, а сама реальность вокруг начинает трещать по швам. Кристалл в руке Каина больше не казался просто светящимся камнем — теперь он пульсировал, как живое сердце. И с каждым его «ударом» весь девятый круг наполнялся странным звоном, словно где-то в глубинах бытия звонили колокола, запущенные ещё до сотворения мира. — Остановись, безумец! — заревел Бафомет, а остальные демоны завыли ему в унисон. А я наконец-то, понял, что низверженный Люцифер не просто потерял Небеса. Он лишился своей прежней Сути, своего первородного Света. И капля этого Божественного Огня Творения, способного пробудить в Повелителе Ада нечто, что даже сами князья Ада боялись пробуждать, навечно застыла в кристалле. — Ты не посмеешь! — продолжал хрипеть Бафомёт. — Да и не сможешь! Ты всего лишь смертный, пусть и во втором поколении. Ты — ничто. Дитя Лилит! Ты тоже отродье Тьмы, а не Света! — Да, всё так, — спокойно произнёс Каин, но в его словах прозвучала такая сила, что все окружающие её почувствовали. — Но, я тот, кто отмечен Его личным проклятием! Я тот, кто еще помнит Его Имя, когда все остальные постарались его забыть. И я тоже, как и Люцифер — тот, кто Ему не поклонился… Так хочешь проверить, получится у меня или нет? И в этот момент кристалл вспыхнул. Сигил на воротах изменился — изнутри хлынул свет, но уже не багровый, не адский, а белый, как первое утро нового и чистого мира. Ворота задрожали. Барельефы падших ангелов закричали голосами, полными боли и ужаса. — Нет! Потуши его! — закричал Бафомёт, закрываясь рукой от этого яркого света. — Ты ведь тоже издохнешь, Каин! — Плевать! — пожал плечами упырь. — Этому миру всё равно ничего не осталось… [1] Бафоме́т — философский, алхимический, эзотерический символ, аллегорическая фигура. Изображался в антропоморфном виде, содержащим в себе неортодоксальные элементы, связанные с гностическими учениями. Е. П. Блаватская утверждала, что «эзотерически и филологически это слово никогда не означало 'козёл», ни даже что-либо столь вещественное, как идол. В процессе против Ордена тамплиеров в 1307 году используется в качестве имени одного из сатанинских божеств, которому, согласно расследованию инквизиции, поклонялись на тайных ритуалах рыцари. Исторически подтвердить или опровергнуть обвинение не представляется на данный момент возможным. В Бафомете священники увидели самого дьявола и обвинили тамплиеров в ереси, после чего глава ордена Жак де Моле и всё его руководство были сожжены на костре, а остальные сбежали. [2] Лимб (лат. limbus — рубеж, край, предел) — термин, использовавшийся в средневековом католическом богословии и обозначавший состояние или место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся адом или чистилищем. Согласно представлениям о лимбе, в нём пребывают души тех, кто не заслужил ада и вечных мук, но не может попасть в рай по независящим от него причинам. Считалось, что в лимбе пребывают души добродетельных людей, умерших до пришествия Иисуса Христа ( limbus patrum — лимб праотцов, то есть античных праведников), а также души некрещёных младенцев ( limbus puerorum — лимб младенцев). Понятие о лимбе широко распространилось в западном богословии, начиная с XIII века. В «Божественной комедии» Данте лимб — это первый круг ада, где вместе с некрещёными младенцами пребывают добродетельные нехристиане — философы, атеисты, поэты и врачи Античности, а также герои языческого мира. [3] Согласно Данте на восьмом круге ада во второй злопазухе томятся льстецы, погруженные в «кал зловонный». Глава 16 Кристалл в руке Каина вспыхнул с такой силой, что даже демоны, привыкшие к адскому пламени, зажмурились и отпрянули. Свет прорезал тьму, как лезвие, и ворота дворца Люцифера затряслись, а барельефы падших ангелов на их поверхности застонали. Их каменные лица исказились в гримасах непереносимой боли, словно в них вновь ожила память о Падении — о том мгновении, когда их крылья обуглились, а души разорвались между Небом и Бездной. — Остановись, упырь! — взревел Бафомёт, но его голос потонул в нарастающем гуле, идущем из глубины дворца, будто сам Ад содрогнулся в конвульсиях. И тогда раздался Голос. Он прокатился по бесконечным коридорам дворца, заставив всех демонов в округе замереть. Затем они припали к земле, словно удары невидимого бича пригнули их к полу. Даже Бафомёт, чья ярость ещё секунду назад казалась неукротимой, резко замолчал. Его козлиные глаза расширились, а кожистые крылья нервно затрепетали. — Пропустите их. — прозвучал тихий приказ. Но в нём была такая сила и власть, что даже морозный воздух вокруг нас сгустился, будто сама реальность сжалась и замерла в страхе. — Но… Повелитель… — прохрипел Бафомёт, и в его голосе впервые за века прозвучало нечто, напоминающее непонимание. — Ты слышал меня, страж? Тень за спиной Бафомёта шевельнулась, и демон резко отпрянул, будто его коснулось раскалённое железо. — Да, Господин! Ворота с глухим скрежетом распахнулись, и перед нами открылся величественный зал. Мы спустились с палубы Нагльфара и вошли во дворец Люцифера. Пол в зале был выложен зеркальным ониксом, но отражения в нём были «неверными». Тени двигались сами по себе, извиваясь, как черви под стеклом и, если приглядеться — среди них часто мелькали лица. Лица тех, кто когда-то пал вместе с Денницей. Колонны, выточенные из чёрного обсидиана, уходили ввысь, теряясь в клубящемся тумане под сводами. Их поверхность была испещрена рунами — древними, старше самого Ада. Они мерцали тусклым багровым светом, словно в глубине камня тлели угли. По стенам тянулись «фрески Падения». На них — ангелы с распростёртыми крыльями, низвергающиеся в Бездну. Их сияющие доспехи плавились, а лица искажались в крике, который никто не услышал. А внизу их уже ожидало море огня, среди языков пламени которого они трансформировались, превращаясь из прекрасных ангелов в уродливых демонов. В глубине зала стоял трон, высеченный из цельного куска тёмного янтаря, внутри которого пульсировали огненные жилы. Они сходились в центре, образуя сигил — тот самый, что украшал ворота, но здесь он был еще более «живым». Он словно дышал, сжимался и расширялся, будто сердце какого-то исполинского существа. А за троном… Там шевелилась тьма. Не просто отсутствие света — нет. Это была «осязаемая тьма», бесформенная и текучая, словно смола. Она медленно стекала по ступеням, оставляя за собой следы, которые тут же испарялись, будто их пожирала невидимая пасть. — Входите… Голос исходил отовсюду и ниоткуда. Он звучал тихо, но в нём слышалось что-то, от чего кровь стыла в жилах. Каин шагнул вперёд. Кристалл в его руке пульсировал, и с каждым «ударом» свет становился ярче, а тени вокруг — гуще. — Ты знал, что Ему предложить? — прошептал я. Но Каин не ответил. Он шёл вперёд, к трону Повелителя Ада, и в его глазах отражался огонь, тот самый — Огонь Творения. Тронный зал, озарённый этим Изначальным Светом, казалось замер. Даже морозный воздух, пропитанный слабым запахом серы и едва заметной «старой кровью», казалось, перестал двигаться. Только огненные жилы внутри янтарного трона пульсировали, словно отсчитывая последние секунды перед Его появлением. Но вместо ужасающего короля Ада из тени за троном вышел человек. Высокий, стройный, одетый в простой чёрный камзол с серебряными застёжками. Его волосы — тёмные, с рыжеватым отливом, словно тлеющие угли — были слегка растрёпаны, будто он только что проснулся. Лицо… Лицо же его было слишком «человеческим», что ли… Красивым, но не сверхъестественно: с лёгкой небритостью, с глубокими морщинками у глаз, будто от частых улыбок. Но когда он поднял взгляд, я почувствовал его настоящую суть. Глаза Люцифера были золотисто-янтарными, с вертикальными зрачками, как у кошки. В них мерцал тот же огонь, что и в жилах трона — древний, нечеловеческий. А за его спиной шевелились тени. Не просто тени — тени крыльев. Огромных, могучих, но не сияющих, как у ангелов, а сотканных из самой Тьмы. Они колыхались, как дым, то распадаясь, то снова сливаясь в очертания былого величия. На мгновение в них проступали контуры перьев — но не белоснежных и сияющих, а обугленных яростным пламенем Ада. Каин не дрогнул, а вот я почувствовал, как по моей спине пробежал холодный пот. Так вот он какой — первый из Падших. Не монстр из кошмаров, не исполин с пламенем вместо глаз, не рогатый козел, типа Бафомёта. Он выглядел… обыденно. Не слишком утончённо, не слишком красиво — но именно это и было самым страшным. Потому что в его взгляде читалась усталость — усталость того, кто видел слишком много. И хотя разумом я понимал, что явленный нам образ — лишь одна и многих личин «Отца Лжи», чувства отчего-то говорили мне, что это — его самый используемый облик. — Чем обязан? — произнёс Люцифер, окидывая нас пронзительным взглядом. Его голос был мягким, почти дружелюбным, но в нём чувствовалась скрытая сталь. Затем он посмотрел в глаза Каина, всё так же сжимающего в руках светящийся кристалл на цепочке. — Ты всё-таки её нашёл… Каин поднял голову, держа пульсирующий кристалл перед собой. Его глаза, горящие тем же древним огнём, что и у Повелителя Ада, встретились с янтарным взглядом Люцифера. — Я пришёл с миром, Денница, — произнёс он, и его голос прозвучал твёрдо, без тени страха. — Но не для того, чтобы просить или молить. Я пришёл говорить о судьбе всего Упорядоченного… Тень крыльев за спиной Люцифера замерла. В воздухе повис тяжёлый, звенящий шёпот, будто сам адский дворец прислушивался к нашему разговору. — Упорядоченное… — Губы Люцифера дрогнули в едва уловимой усмешке. — Ты говоришь о том, что уже давно обречено на распад. Тварный мир, скованный жёсткими законами и догмами — это Его мертворождённая затея! — Ты не понял — Хаос, который ныне поднимается, угрожает не только тварному миру, — Каин сделал шаг вперёд. Кристалл в его руке вспыхнул, и на секунду тени в зале отпрянули, обнажая бесчисленные лики, скрытые в зеркальном полу. — Раав уже здесь! На этот раз у него имеется серьёзный «якорь»! Если его не остановить — он уничтожит всё, даже Ад. Люцифер замер. Его узкие зрачки сузились ещё больше, и в них вспыхнуло холодное, жгучее любопытство. — Раав… — Люцифер подобрался. — Это интересно. Ты утверждаешь, что демон Хаоса уже проник в Упорядоченное? Каин кивнул. — Он не просто проник. Он здесь уже окопался. Скоро ты сам ощутишь это на своей шкуре. В воздухе ощутимо запахло гарью, а Тьма за Люцифером «заволновалась». — И что же ты предлагаешь? — голос Повелителя Ада теперь был лишён всякой притворной мягкости. В нём звучала сталь и тщательно скрываемое опасение — гибели всему миру. Каин медленно протянул светящийся кристалл Люциферу: — Союз. Хотя бы на время… Тишина. Даже огненные жилы в янтарном троне, казалось, замерли. Потом Люцифер рассмеялся — низко, тихо, без тени веселья. — Ты просто пришёл к Дьяволу, чтобы заключить с ним сделку? — Я пришёл не к Дьяволу, даже не к Первому Падшему, — твердо произнёс упырь, не отводя взгляда. — Я пришел к тому, кто вложил самого себя в создание нашего материального мира[1], к тому, кто понимает его истинную ценность… Люцифер медленно опустился на трон, его тёмные крылья сомкнулись за спиной. Слова Каина и Сердце Утренней Звезды явно пробудили в нем что-то давно забытое, либо сокрытое за тысячами «замков и запоров». — Говори. Я слушаю. И я понял — у нас появился шанс. Люцифер сидел неподвижно, как изваяние из тьмы и пламени. Но в его глазах, в этих золотистых зрачках-лезвиях, вспыхивало отражение забытых Небес и воспоминания о том времени, когда он был по-настоящему счастлив, находясь рядом с Творцом. Каин не опустил руки, продолжая протягивать Сердце Утренней Звезды Люциферу, который до сих пор не осмелился к нему прикоснуться. Кристалл в ладони Каина пульсировал ровнее, но свет его стал сильнее, как будто внутри него дышало живое сердце. И Повелитель Ада наконец решился взять в свои руки Сердце Утренней Звезды. — Я помню этот Свет… — голос Люцифера был тихим, как шелест листьев на ветру. Его пальцы сомкнулись вокруг кристалла, и в тот же миг багровые жилы в янтарном троне вспыхнули яростным пламенем. Тьма за его спиной содрогнулась, крылья из теней распались на тысячи черных искр, а затем снова слились воедино. Я ожидал, что произойдет что-то грандиозное — взрыв, трансформация, проклятие. Но вместо этого Люцифер лишь закрыл глаза, впервые за тысячи лет прикоснувшись к свой «ангельской сущности». — Он все еще существует… Каин не пошевелился, но его губы дрогнули — то ли в улыбке, то ли в гримасе боли. — Ты же знал, что Он не мог стереть этот Свет полностью… Люцифер открыл глаза. Их янтарный свет теперь был не таким холодным. — Ты прав, старый грешник. Даже после всех этих эпох… даже после Падения — часть меня все еще светла. Но это не меняет того, что сделано… — А что, если можно изменить больше, чем ты думаешь? — Каин сделал шаг ближе. Люцифер резко сжал кристалл в руке, и пол под нами дрогнул. Где-то в глубинах дворца раздались глухие стоны. — Раав уже здесь, — продолжил Каин. — И на этот раз для входа он использовал бессмертную душу! Он привязал ее к себе. Сделал своим якорем в Упорядоченном. И теперь… Если он добьётся своей цели, то не будет ни Ада, ни Рая, ни мира людей. Не будет ничего. Только вечный Хаос. Просто… Пустота, пожирающая сама себя. Люцифер поднял взгляд на стоявшего перед ним упыря: — Ты думаешь, я боюсь исчезнуть? — Нет. Я думаю, ты боишься собственной памяти. Даже Бафомёт, стоявший у входа, при этих словах замер, как изваяние. Тени за спиной Люциферы застыли, как будто боялись потревожить ту мёртвую тишину, что установилась в тронном зале. — Я помню, как создавался вещественный мир, — произнес медленно и тихо Повелитель Ада. — Я видел, как из ничего возникали Законы Мироздания и рождалась жизнь на земле. Я был там… Я участвовал… Я помню это, хоть и хотел забыть навсегда… — Он замолчал, и на этот раз его молчание длилось непомерно долго. — Рассказывай! — неожиданно потребовал Повелитель Ада. — Как я могу помочь! — Есть одна ведьма, клявшаяся тебе в вечной верности… — осторожно произнёс Каин. — Вот она-то и отдала свою душу Рааву, а не тебе… — Кто⁈ Какая-то жалкая ведьма⁈ — Не такая и жалкая, — пожал плечами упырь, — Верховная ведьма Европейского ковена ведьм… — Изабель? — Люцифер резко поднял голову. Его крылья из тени вскинулись, превратившись на мгновение в очертания опалённых ангельских перьев. — Лжешь! — Нет. — Голос Каина был твёрд, как сталь. — Она искала силу, куда большую, чей ей было доступно и настоящее бессмертие, без мучений в Аду. Раав предложил ей и то, и другое. А еще власть… — Власть над чем? — На лице Повелителя Ада на миг промелькнула настоящая боль. Не театральная ярость, не холодный расчёт, а подлинное страдание, словно кто-то неосторожно дотронулся до старой, но всё ещё болезненной раны. — Все обещания демона Хаоса — пыль в глаза! Она просто предала меня! Меня!!! — Внезапно в воздухе вспыхнуло пламя, исходящее из кристалла — не адское, багровое, а золотистое, как свет Первого Дня. Я, да и все присутствующие в тронном зале на мгновение увидели не Повелителя Преисподней, а того Люцифера или Денницу — самого прекрасного, сильного и умного ангела, приближенного к Богу, чьё имя когда-то означало Несущий Свет. Но это длилось лишь мгновение — не больше. А затем всё вернулось на круги своя. — Белиала ко мне! Живо! И тут же из пустоты выступила величественная фигура — приказы Люцифера в Аду исполнялись мгновенно. Белиал появился не так, как прочие демоны — без чрезмерного шума, вони серы и адского пламени. Он тихо материализовался, как будто всегда стоял здесь, в тени за колоннами, и только после зова Повелителя вышел на свет. Хотя, может, так оно и было. Дольно высокий, с седой ухоженной бородой, струящейся по роскошному пурпурному камзолу, архидемон выглядел, скорее, как какой-нибудь средневековый королевский советник из учебника истории, чем обитатель Преисподней. Его лицо — грубоватое, но вместе с тем благородное, было совершенно спокойно. Но в глазах, тёмных, как бездонные колодцы, плавали неудовлетворённые искры амбиций. Я чувствовал это с помощью своего дара. Тяжёлые перстни с чёрными камнями поблёскивали на его пальцах, и трость из черного дерева с набалдашником в виде вороны мягко стукнула о зеркальный пол. — Ты звал, Повелитель? — голос Белиала был низким, обволакивающим, но негромким. Люцифер медленно повернулся к нему, все еще сжимая в руке кристалл, пульсирующий истинным светом его прежней сути. Глаза Белиала помимо воли уставились на кристалл, пылающий неземным светом. — Это же… — Сердце Утренней Звезды, — произнёс Люцифер. — Откуда?.. — прошептал Белиал, и его пальцы судорожно сжали трость. Всё его напускное спокойствие рухнуло в один миг — Свет Созидания тоже окунул его в забытые воспоминания, предшествующие низвержению с Небес. А затем его затуманенный взгляд остановился на Каине. — Ты⁈ Да как ты осмелился, навозный червь… — Мы сейчас не об этом! — одернул порыв верного демона Повелитель Ада. — Ты покровительствуешь ковену европейских ведьм… То, как это прозвучало, не было вопросом. Белиал слегка наклонил голову, но в его позе не было ни страха, ни чрезмерного раболепия и покорности — лишь холодная уверенность в собственно «непогрешимости» перед королём Ада. — Да, Повелитель. — И, если мне не изменяет память, Верховная ведьма Изабель… она твоя протеже? Архидемон на мгновение задумался, а затем медленно кивнул. — Да. А в чем проблема? Тень крыльев за спиной Люцифера нервно дрогнула и хитрый демон, наконец-то просёк — что-то идёт не так. — Она перестала отвечать на мой зов около трёх лун назад, — произнес Белиал, не дожидаясь ответа своего господина. — Такое и раньше бывало… Я думал, она залегла в спячку, чтобы омолодиться в очередной раз… — Эта тварь спелась с Хаосом! — сообщил ему Каин. — Отдала душу Рааву! — И заметь — это уже не её душа, а моя, — лучезарно улыбаясь (но я бы не хотел, чтобы сам Сатана дарил мне подобную улыбку), произнёс Люцифер. Лицо Белиала оставалось невозмутимым, но его пальцы сжали трость так, что она натужно заскрипела. — Глупая девчонка… — злобно прошипел он, и под благообразной личиной старого аристократа проявилась его настоящая суть — герцога Ада. Его человеческая оболочка «раздвоилась». На секунду я увидел то, что пряталось под этой маской — чешуйчатую кожу цвета застывшей крови, закрытые третьи веки на выпученных глазах, длинные изогнутые когти вместо ногтей. Нос его превратился в треугольную щель, а рот разорвался до ушей, обнажив ряды игольчатых зубов. Но уродливее всего были крылья. Не тени крыльев, как у Люцифера, а настоящие — кожистые, как у летучей мыши, с шипами по суставам. Они шевелились с мерзким чавкающим звуком, будто отклеивались от мокрой стены. «Владыка Искушения» — пронеслось у меня в голове. Именно так называют Белиала в древних гримуарах. Он не просто демон — он «архитектор человеческих падений», искуситель душ, который столетиями оттачивал искусство обмана. И всё это уродство длилось лишь миг. В следующее мгновение он уже стоял перед нами всё тем же импозантным стариком. Лишь трость теперь лежала сломанной пополам, а на зеркальном полу остался глубокий след от когтей. — Глупая⁈ — Люцифер внезапно рассмеялся, и этот смех был страшнее любого рёва. — Ты потерял свою лучшую ведьму, позволил ей связаться с Хаосом, и все, что ты можешь сказать — это «глупая девчонка»? — Она не могла… — хрипло начал Белиал, но Люцифер перебил его, резко вскинув руку. — Она сделала это! — рыкнул Люцифер и Сердце Утренней Звезды в его ладони вспыхнуло ярче. — Теперь вопрос в другом, — Люцифер медленно обвёл взглядом всех присутствующих, и его голос стал мягким, почти ласковым. — Кто из вас знал об этом и промолчал? Бафомет за спиной у Каина резко замер. Белиал выпрямился, но его пальцы, лишённые трости, нервно перебирали складки камзола. Дело принимало скверный оборот для подручных Дьявола… [1] Многие святые отцы считали, что ангелы были созданы до сотворения вещественного мира. Например, в Книге Бытия упоминается, что Бог сотворил «небо и землю», и некоторые толкователи видят в «небе» ангельский мир, а в «земле» — вещественный мир. Глава 17 Тишина в тронном зале стала густой, словно застывшая смола. Даже «огонь» в жилах янтарного трона замер, будто затаив дыхание. Люцифер не кричал, не ругался, не топал ногами в безумной ярости. Но ему это и не было нужно. Его тихий, почти задумчивый вопрос повис в воздухе, как смертный приговор. — Так кто из вас знал? — повторил он, и в этом «знал» звучало куда больше, чем простая угроза. Бафомет опустил голову, его козлиные рога слегка дрожали. Демон не смотрел на Люцифера — он уставился в пол, где под слоем оникса извивались тени павших, тех, кто когда-то впал в немилость Повелителя Ада. Но это ещё можно было считать удачей — у тех, кто томился в этих тенях, всегда оставался шанс вернуться. А вот те, кто действительно разгневал Владыку Преисподней… Их либо стирали в ничто без малейшей надежды на возрождение, либо подвергали таким мучениям, что они сами молили о полном уничтожении — лишь бы пытка прекратилась. Белиал медленно опустил руки. Ни одна мышца на его лице не дрогнула, но глаза… Глаза выдавали его полностью. В них больше не было ни гордыни, ни амбиций — только страх. — Повелитель… Я… — начал он, но голос тоже его предал. Он судорожно сглотнул, собрался. — Я не уследил… не знал, что она воззвала к Рааву. Я знал, что она искала силу. Что она… хотела большего… — Большего? — Люцифер усмехнулся, и в этой усмешке не было ни капли насмешки. — Как ты допустил, чтобы она открыла Дверь и впустила демона Хаоса в свою душу? Вернее, в душу, принадлежащую Аду? Белиал побледнел: — Она… не могла… предать… — Она хотела большего, — повторил его слова Люцифер. — Искала силу, новые возможности… Мы и так сделали для этой стервы больше, чем для кого-либо другого! Почему ты не доложил? — Повелитель… Я думал… что это просто жажда власти. Да, она играла с огнем… Но… чтобы перейти черту… — А ты забыл, кто ее учил играть с огнём? — Люцифер медленно встал. — Ты, Белиал! Ты дал ей силу и знания, обеспечил поддержку… Именно с твоей помощью она стала Верховной ведьмой, а её ковен — остался единственным в Европе. Архидемон опустил голову. — Я… не думал, что эта… эта тварь зайдет так далеко. — А теперь она ушла еще дальше. — Люцифер поднял руку, в которой всё ещё пылал кристалл. — Она не только предала нас, отдав душу Рааву. Она стала его якорем. Через нее Хаос уже проник в Упорядоченное. Тень Люцифера, удлинившись до невозможного, поглотила свет в зале. Даже пламя факелов, развешанных по стенам, сжалось, словно испуганное. Зато кристалл в ладони Дьявола с частичкой ангельской сущности, засиял ослепительно, рассыпая по полу блики, похожие на капли священного огня. — Ты прав, Белиал… — Люцифер произнёс это совсем тихо, но от его вкрадчивого голоса не только по моей спине, но и по спинам демонов пробежал ледяной холод. — На этот раз она действительно зашла слишком далеко… Меня нельзя предать… Вот так — на «раз-два»! Белиал, наконец, поднял голову. — Повелитель… Вы же не думаете, что Раав сдержит свои обещания? Вообще не могу понять, почему она так решила? — прошептал он, и голос его звучал почти с сожалением. — Ведь не дура же! — Белиал сжал кулаки, но не от гнева — от отчаяния. В его голосе зазвучала ледяная дрожь. — Демон Хаоса не держит обещаний, — произнёс Люцифер. — Он сожжет её душу, превратит в пепел… но прежде использует как мост, чтобы привести Хаос в наш мир. Люцифер медленно повернул кристалл в пальцах, и в его глубине вспыхнул бледный, почти забытый Свет — отголосок ангельской сущности, той, что когда-то была им. — Мы должны уничтожить её, Повелитель? До того, как демон прорвёт границы миров? — осторожно спросил Белиал. — Уничтожить? Нет! — произнёс Люцифер, вращая в руках светящийся кристалл. — Этим мы сделаем только хуже. Да её сейчас и невозможно уничтожить — она целиком принадлежит Рааву. Белиал понятливо кивнул, и в его глазах мелькнуло понимание: — Сердце Утренней Зари… Он может ослабить… Он поможет разорвать её связь с Раавом? — Именно так! — Люцифер оскалился, обнажив зубы в улыбке, от которой кровь стыла в жилах. — Мы не просто лишим её колдовских сил — мы вырвем её душу из лап этого хаоситского дерьма! Белиал резко вздохнул: — Но, если демон уже врос в её душу?.. — Тогда он узнает, что такое боль, — Люцифер сжал кристалл в кулаке — настоящая адская боль! Ангельский Свет — яд для тварей Хаоса. Он выжжет его изнутри, ослабит, заставит отползти обратно в бездну… А её… — Он замолчал, а мне, как бы это не прозвучало странным, удалось прочитать мысли Белиала: «Её ждёт судьба куда хуже смерти». Демон закрыл глаза. Он знал, что Люцифер не простит. Ни её. Ни его. Если только он не искупит вину так, чтобы сам Король Преисподней остался доволен. Выбора не было. — Что нужно сделать, Повелитель? — глухо спросил он. Люцифер разжал ладонь. Кристалл теперь светился слабым, но неумолимым сиянием. — Найди её! До того, как Раав разорвёт последнюю преграду. — А если уже поздно, Господин? — внезапно бухнул Бафомет, подпирающий спиной врата, и его тёмные глаза сузились. — Тогда… — Люцифер посмотрел вглубь кристалла, туда, где горел его собственный Божественный Свет. — Тогда я не позавидую никому из нас! Хаос — он не знает жалости! Впрочем, как и ненависти тоже… Бафомет скривился, его копыта дробно стукнули о каменный пол: — А если разорвём её душу сейчас? Уничтожим якорь? — Это — крайняя мера, — Люцифер произнёс это спокойно, будто обсуждал прогноз погоды. Но я чувствовал — ему тяжело. Ведь этот мир, этот «порядок» — тоже в какой-то мере его творение, его наследие, в создание которого он когда-то «вложил свою душу». — Это сожжёт часть Упорядоченного… но не даст Хаосу поглотить всё! — Он поднял голову, и адский огонь запылал в его глазах. — И да — мы сделаем это, если иного выхода не останется! Тишина сгустилась, словно предгрозовая туча. Решение было принято. Оставалось только претворить его в жизнь, пока не стало слишком поздно. — Мы тоже в деле, Денница! — произнёс Каин, сделав шаг к трону. — Да и вся наша команда… Люцифер неожиданно ощетинился: — Ты и твоя «команда» — последние, кому я доверил бы спасение миров… Особенно тебе, Каин… Остальных я вообще не узнаю… Вернее, не знаю… Из-за трона короля Ада неожиданно появился еще один демон, и принялся что-то нашептывать на ухо Люциферу. Его появление было бесшумным, но оно немедленно наполнило воздух сладковато-гнилостным запахом разложения. Появившийся демон выглядел искажённым подобием ангельского облика: некогда благородные черты теперь искривлены уродством, словно сама тленность бытия оставила на них свои следы. Когда-то белоснежные крылья, разъеденные столетиями греха, теперь были покрыты струпьями и кровавыми проплешинами. Кожа, бледная, как трупный воск, плотно обтягивала угловатые кости, местами сползала кусками, обнажая пульсирующую мышечную ткань, переплетённую черными жилами. Его лицо… Если это можно было назвать лицом. То, что осталось от ангельских черт, смешалось с чем-то отвратительным: рот растягивался слишком широко, обнажая несколько рядов крошечных, острых зубов, глаза — мутно-жёлтые, с вертикальными зрачками, были будто вдавлены в череп. Но при этом они могли вращаться в разные стороны, как у хамелеона и следить за всеми одновременно. В правой руке он сжимал толстую гадюку, её чешуя сливалась с его собственной кожей в местах соприкосновения, как будто змея была его частью. Она шипела, но звук был слишком человеческим — то ли стон, то ли сдавленный смех. Каждый её изгиб вызывал противный хруст, от которого бежали мурашки по коже. — Астарот[1], — шепнул мне на ухо Каин, пока Люцифер был занят. — Один из ближайших сподвижников Люцифера, первым поддержавший его в восстании против Бога — один из главных сил зла. Великий князь Ада. Вот, значит, как выглядит демон, подстрекающий людей к впадению в один из семи смертных грехов — лень. Астарот продолжал что-то нашёптывать Люциферу, активно жестикулируя змеюкой, словно дирижерской палочкой. — Серьёзно? — донесся до нашей компании слегка удивлённый возглас Повелителя Ада. А уродливый ангел согласно закивал головой. Они шушукались еще какое время, а затем Астарот испарился, словно его и не было. — А у тебя подобралась интересная компания, Каин, — наконец произнёс Люцифер. — Дохлый карлик-великан, мертвая ведьма и вполне себе живой ведьмак… Вот, значит, чего нашептывал Люциферу на ухо этот уродец — сливал инфу про всех нас. И откуда только он её накопал? — Ну, про дохлого это ты зря! — прогудел Черномор. — Вполне себе жив-здоров! И краса моя — Глория, тоже! — Так вот я голову над этим и ломаю, — неожиданно разоткровенничался Люцифер, — как это в моей вотчине такое нарушение установленных законов? И я — ни слухом, ни духом… И вообще, ты как умудрился Хрюма с бочки сбросить? — не дождавшись ответа, продолжил допрос Падший. — Он ведь у меня тут на особом счету был — как наследие со времен Хельхейма[2], когда у каждого языческого божка имелся собственный «местечковый» ад. И не каждый мой князь, — Люцифер зыркнул из-под нахмуренных бровей на собственное окружение, — был готов с этим инеистым великаном сразиться. Так и рассекал до сих пор на своём убогом корабле из ногтей мертвецов по моим адским рекам… Люцифер замолчал, скрестив руки на груди, и его пылающие глаза медленно перевели взгляд с Черномора на остальных. В воздухе повисло напряжение — густое, словно смола. Черномор, несмотря на показную браваду, слегка напрягся, не зная, чего ждать от повелителя Ада. Глория стояла недвижимо, лишь тени у её ног шевелились, будто живые. — Зря ты так… о Нагльфаре, — насупился Черномор. — Отличный корабль, с отличным капитаном и отличной командой! — Законы существуют не просто так, — голос Люцифера стал тише, но от этого лишь опаснее, — мёртвые должны оставаться мёртвыми, а живые — не соваться туда, где их не ждут. — Иногда исключения лишь подтверждают правила, — усмехнулся Каин. — Тебе ли этого не знать? — Ладно, — произнёс Люцифер. — Ты, — он ткнул пальцем в Черномора, — хримтурс. Пусть мелкий и уродливый, но всё же древнее существо… Твоих сородичей уже и не осталось на земле — разве что в Аду, да и те, скорее всего, вымерли. Твоя душа свободна от обязательств перед Адом. Но вот как ты, — он резко указал на Глорию, — избавилась от своих уз с Преисподней, ведьма, я, хоть убей, понять не могу… Но я разберусь, — пообещал он, — обязательно разберусь. Слишком много странностей происходит в последнее время. Однако сначала — демон Хаоса. — Повелитель, позволь мне разобраться с предательницей самому, — попросил Белиал. — Никакие помощники мне не нужны… Такие — уж точно… — Ты, дружочек, слишком привык действовать в одиночку, — холодно отрезал Люцифер. — Возможно, в этом и есть твоя проблема. Их помощь тебе не повредит. Сейчас не до склок! Если мы не остановим демона Хаоса до восхода «кровавой луны» — сами понимаете… А времени почти не осталось! — Слушаюсь, Повелитель! — Покорно склонил голову князь тьмы, недовольно скрипнув зубами. — Подойди! — Величественно прозвучал голос Короля Ада. — Возьми это… — Он протянул Белиалу сияющий кристалл, в котором дрожала крохотная частица его прежней ангельской сути. Я видел, как волна эмоций пронеслась по лицу Дьявола — тоска, боль, горечь утраты. А вот Князь Тьмы замер, словно его тело сопротивлялось даже мысли о прикосновении к Свету. Пальцы судорожно сжались, потом разжались… — Возьми… — недовольно прошипел Люцифер. — Лучшего оружия нам не найти! Белиал молча протянул руку, а первый из Падших опустил кристалл в его раскрытую ладонь. Демон неожиданно вскрикнул, будто обжёгся. Божественный Свет рассек его ладонь, как раскалённый клинок. Чёрная кровь капнула на землю. Белиал выпустил могущественный артефакт, но я успел поймать его в воздухе. Люцифер холодно окинул подручного взглядом. — Всё-таки их помощь тебе понадобится… Ты слишком долго пребывал во Тьме — Свет для тебя непереносим. Я ощутил тяжесть кристалла в ладони. Но вопреки ожиданиям — не боль, не жжение. Лишь странное тепло, не обжигающее, а… успокаивающее. Дрожь прошла по его поверхности, свет смягчился, будто он признавал меня. Все замерли. Даже Люцифер на миг прищурился — будто увидел то, чего не мог понять. Его пылающие глаза впились в меня, пытаясь проникнуть в самую глубину. Но разгадать не смог. — Интересно… — прошептал он, и в этом слове не было ни насмешки, ни злобы. Только настороженность. — Очень интересно… А Белиал смотрел на меня с ненавистью. — Как ты… как ты смеешь держать это⁈ — прохрипел он, сжимая окровавленную ладонь. — Ты — жалкий ведьмак! Тебя давно должно было испепелить! Чёрные капли стекали по его запястью, но рана уже затягивалась. Он был слишком силён, чтобы надолго пасть даже перед ангельской мощью. Когда-то он и сам был одним из них… Но оскорбление жгло его сильнее любого Света. — Похоже, не такой уж ты и жалкий… — задумчиво проговорил Люцифер, не отрывая от меня взгляда. — Если даже Князь Тьмы не смог удержать «Сердце»… Кто ты, ведьмак? Каково твоё имя? — Роман, если это для тебя важно, — ответил я, чувствуя, как пульсация кристалла сливается с ритмом моего сердца. Он отзывался. Будто живой. Его тепло проникало всё глубже — туда, где прячется душа. — Роман… — протянул Люцифер, пробуя имя на вкус. — Но, нет — в тебе что-то совсем иное… Не просто ведьмак… Такое ощущение, что оболочка и наполнение не соответствуют друг другу… Надо же, если дела так и дальше пойдут Люцифер меня вычислит. Вернее, он уже вычислил, только еще не понял, кто я на самом деле — попаданец из будущего в чужом теле, да еще и со всадником Апокалипсиса в голове. — Этого не может быть, Повелитель! — продолжал бесноваться демон Белиал. — Он бы сгорел — даже будь тринадцатого чина… Люцифер покачал головой, его губы искривились в странной полуулыбке: — Но он не сгорел. И это значит лишь одно — в нём есть что-то, чего нет в тебе, Белиал, да и в остальных демонах тоже… — Его голос понизился до шёпота: — И ещё, ведьмак… Ты уже умирал. В другом… времени. В другом… месте… Сейчас у меня нет времени разгадывать эти загадки, но будь уверен — я докопаюсь до твоей сути, — пообещал мне король Ада напоследок. — А теперь идите! — по-королевски распорядился он, взмахнув рукой. — И не вздумайте собачиться без моего пригляда! — Люцифер сжал кулак, и пространство вокруг затрепетало, вспыхнув алыми сполохами. Стены ада содрогнулись, будто в предчувствии бури. — Я всё равно об этом узнаю. Бафомёт услужливо распахнул перед нами двери замка, и мы с Белиалом пошлёпали к выходу. Вернее, я пошлёпал, он поцокал. Хоть у него в этом облике и не было копыт, но ощущение, звонкого цоканья по каменному полу меня не отпускало. Уже стоя «на пороге» я обернулся. Возле трона Люцифера вновь обнаружился Астарот, притащивший с собой какую-то уродливую, но смутно знакомую старушенцию. Я пригляделся… Черт побери, да это же Степанида — мать Глаши и бабка Акулины! [1] Астаро́т (Аштароф) — демон, порождённый воображением католических демонологов в результате ошибочного прочтения множественного числа имени ханаанской богини любви и власти «Астарта», имя которой неоднократно упоминается в Библии и апокрифической литературе, например, в Ветхом Завете (4 Книга Царств, глава 17, стих 10). [2]Хельхейм (прагерм. Helheim , буквально Владения Хель ) — в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, мир мёртвых, в Хельхейм бог Один низверг великаншу Хель, поэтому она там властвует. Это холодное, тёмное и туманное место, куда попадают все умершие, кроме героев, принятых в эйнхерии. Он окружён непроходимой рекой Гьёлль. Ни одно существо, даже боги, не может вернуться из Хельхейма. Вход в Хельхейм охраняется Гармом, чудовищной собакой, и великаншей Модгуд. В день Рагнарёк из Хельхейма на корабле Нагльфар воинство Хель выплывет для сражения с асами. Глава 18 Мы покинули залы Люцифера, оставив за спиной алые всполохи адского огня и шепот падших, превращенных в тени. Впереди лежала лишь бескрайняя ледяная равнина девятого круга, над которой клубился морозный и ядовитый туман. Белиал шел молча следом, но я чувствовал его взгляд — тяжелый и прожигающий спину, как раскаленный металл. — Куда теперь? — пробормотал демон, разминая ладонь. На месте раны остался лишь багровый шрам. — Ты ж слышал — нам надо на землю! Я притормозил и Белиал зашагал рядом, его черные глаза сверкали холодной яростью, а тень извивалась на ступенях, будто живая. Я чувствовал, как «Сердце» пульсирует под одеждой — я повесил амулет на грудь, наполняя меня силой, но и усиливая то тягостное предчувствие, которое висело в этом гребаном адском воздухе. — Ты идиот, если думаешь, что сможешь просто взять и уйти из Ада, — презрительно фыркнул Белиал, не глядя на меня. — Никто так просто не уходит — даже мы, Князья… А вызов или портал — могут раньше времени привлечь внимание этой стервы Изабель и Раава. — А вот и ошибаешься, милейший, — ответил я, слегка замедляя шаг. — У меня есть «обратный билет»… Демон резко повернулся, и в его взгляде вспыхнуло что-то звериное. — Ты думаешь, что особенный? Что Люцифер что-то увидел в тебе? — Он резко шагнул ко мне, и его шепот стал опасным и «острым», как лезвие бритвы. — И, если тебе кажется, что ты его переиграл — значит, он просто позволил тебе так думать… — Да о чём ты? Мой билет — это Нагльфар! На нём мы доберемся до Стигийского болота, где попытаемся отыскать Харона. Мы вышли на ледяную пустошь, где ветер выл, как проклятый, а под ногами хрустел иней. Белиал бормотал проклятия, но послушно шагал следом — Люцифер приказал, и даже Князь Тьмы не смел ослушаться. Нагльфар стоял у черной скалы, куда по приказу Черномора его отвели матросы от «слегка» помятых врат замка Люцифера. Его паруса, сшитые из кожи грешников, хлопали на ветру, а на палубе, в ожидании капитана, копошились мертвецы команды, чьи пустые глазницы светились призрачным синим огнем. Завидев своего капитана целым и невредимым, команда встретила его радостным рёвом, который долго не стихал. — Хе-хе, достаточно, ребятки! — польщенно произнёс Черномор и щелкнул пальцами — мертвецы тут же опустили сходни на берег. Ступив на палубу, я оглядел жутковатую команду Нагльфара. Мертвецы всех мастей — одни скелеты, обтянутые темной кожей, другие полуразложившиеся трупы с торчащими ребрами, третьи и вовсе напоминали неопрятные куски плоти. Но глаза у всех горели одинаково — холодным, ненасытным голодом. Черномор, встав к штурвалу, взмахнул рукой, и Нагльфар содрогнулся, отчаливая от скалы. Когда мы проскользили по замерзшему Коциту на значительное расстояние от замка, ледяная пустошь с грохотом раскололась, и корабль погрузился в черную воду озера, скользя сквозь туман, затягивавшийся за кормой, словно занавес. Из застывшего Коцита мы выбрались в Ахерон, вода в которой была густой, как кровь, и отражала небо, которого здесь не было. В воздухе висел запах гниения, а на берегах копошились тени — души, обречённые вечно брести и скитаться по мрачным равнинам Ада. Белиал подошел к борту и, демонтсративно не глядя на нас, а пялясь в клубящийся туман, произнёс: — Провести Нагльфар в мир живых может только Харон, но он не станет помогать абы кому и за просто так — этому чокнутому Лодочнику даже сам Люцифер не указ. Как вы рассчитываете с ним договориться? Я не ответил, зато Каин не стал молчать, но ответил вопросом на вопрос: — А ты думаешь, как мы сюда попали из мира живых? — Неужели Харон? — не поверил Белиал, выпучив глаза. — Мне никогда не удавалось найти с ним общий язык. А ведь сколько можно было дел провернуть… — Добрее нужно быть к другим — и они к тебе потянутся! — выдал старую истину упырь. Корабль тем временем плыл сквозь кровавые воды, оставляя за собой мерцающий след, похожий на размазанные по поверхности воды радужные переливы мазута или дизельного топлива. Тени на берегах поворачивали головы в нашу сторону, их безглазые лица искажались немым воплем, но звуков не было — лишь тихий шелест стенающих душ. — Дружище, — я повернулся к Черномору, который лениво крутил штурвал, как скоро мы доберёмся до Стигийского болота? Карлик весело оскалился в ухмылке: — Скорость в Аду — понятие растяжимое, командир. Но коль штурман не врёт — вон за той скалой расположено Ахерусейское озеро[1]. А оно постепенно переходит в Стигийское болото. Я взглянул на скалу, маячившую далеко впереди, и удрученно покачал головой: — Еще не скоро… Белиал усмехнулся, скрестив руки на груди: — Может, капитан поторопит своих мертвецов? Глядишь, и быстрей поплывём. Я проигнорировал его и шагнул к носу корабля, вглядываясь вдаль. Буквально через какой-то миг вода впереди Нагльфара вспенилась, будто что-то огромное и невидимое рвалось на поверхность. Из воды взметнулись громадные щупальца, покрытые водорослями. Они обвили корпус, и Нагльфар кренился под их натиском, натужно скрипя. — А ну, ребятушки, — завопил Черномор, сжимая штурвал и пытаясь выровнять корабль, — не дадим гидре ахеронтской испортить нам путешествие! Мертвецы засуетились, похватав всё, что под руку попалось — от обычных вёсел до абордажных крюков и сабель, чтобы оторвать щупальца, успевшие вцепиться даже в палубу и пытающихся сорвать доски. Одно из них рванулось к Белиалу — демон рассмеялся, мгновенно отрастив острые когти на руках и вонзив их в склизкую плоть, из которой ему под ноги тут же хлынула черная жижа. Из воды поднялась голова гигантской твари, лишь отдалённо похожей на осьминога. Её выпуклые глаза мерцали жутким зелёным светом, а распахнутая пасть, полная острых зубов, разверзлась в немом рыке. Команда Нагльфара, не чувствуя боли, бросилась врукопашную. Нагльфар вздрогнул всем корпусом, когда чудовище сжало его в смертельных объятиях. Прочные доски трещали под напором щупалец, обрушиваясь в воду мелкими щепками. Каин, не теряя свокойствия, вытащил со слова сверкающий меч, и вонзил его в ближайшее щупальце, которое тут же изогнулось, разбрызгивая по сторонам струи черной слизи. Мертвецы, не знающие страха, атаковали тварь с хриплым воем. Одни рубили скользкую плоть ржавыми саблями и ножами, другие вцеплялись в щупальца даже зубами, старясь оторвать от них хотя бы кусочек плоти. Воздух мгновенно наполнился звуками — хлюпаньем разрезаемой плоти, треском ломающейся древесины и диким ревом Белиала, который, словно стремительная молния, носился по палубе, разрывая чудовище когтями и осыпая проклятиями всех подряд. — Ах, ты, донная падаль! — не отставал от него Черномор. — Ты посмела тронуть мой корабль⁈ Я вырву твои кишки и забью их тебе же в глотку! Но тварь не собиралась сдаваться. Ее голова, увенчанная мощной костяной бронёй, поднялась над Нагльфаром, и зловонная слюна каплями падала на палубу, разъедая все, к чему прикасалась. Огромный глаз уставился на меня, и в следующее мгновение щупальце метнулось мне прямо в грудь. Я едва успел отпрянуть, но его кончик, снабженный острым крюком, все же зацепил плечо, оставив кровоточащую рану. Боль пронзила тело, жгучая и ядовитая, но активированный универсальный целительский конструкт быстро её подавил. В этот момент один из мертвецов, с лицом, обглоданным червями, вскочил на борт и прыгнул прямо в разверстую пасть чудовища с криком: часть команды, часть корабля! Тварь сомкнула челюсти, но прежде чем она успела проглотить героического умруна, раздался оглушительный взрыв — мертвец каким-то образом умудрился взорвать себя изнутри. Чудовище взвыло, разбрызгивая по воде обрывки потрохов, и часть его щупалец безвольно обвисли. — Сейчас или никогда! Держитесь! — заорал Черномор, крутанув штурвал так, что Нагльфар резко развернулся, и врезался в извивающуюся тушу. Белиал взмахом руки вызвал черное пламя и метнул его прямо в зияющую пасть. Адский огонь впился в глотку чудовища, и через секунду оно озарилось изнутри алым огнём. Раздался последний, хриплый вопль, а затем монстр рухнул в воды Ахерона, подняв волну, которая захлестнула Нагльфар, едва его не перевернув. — Сделано, ребятки! — похвалил мертвяков Черномор, когда волна схлынула. — Молодцы! Команда победно заорала, поддерживая капитана. Лишь Белиал стоял посреди палубы, заляпанный с ног до головы черной жижей. Даже волна не смыла с него ошметки, кровь и слизь глубоководного монстра. Я вытер кровь с плеча и взглянул на рану. От неё уже почти ничего не осталось — наш с Глашей конструкт идеально работал даже в Аду. — Дальше будет еще веселее, ребятки! — закричал с мостика Черномор, и команда ответила ему дружным рёвом. Палуба корабля была завалена ошмётками щупалец, кусками плоти чудовища и залита лужицами черной слизи, но мертвецы уже орудовали швабрами и ведрами, сгребая остатки твари за борт (а кое-кто из них просто набивал пузо «изысканным деликатесом»). Воздух по-прежнему пах серой и разложением, но теперь к нему добавился едкий аромат горелой плоти. Нагльфар, потрёпанный в схватке, но не сломленный, медленно продвигался вперёд. Впереди, где Ахерон растворялся в бездонных водах Ахерусейского озера, тьма сгущалась, становясь почти осязаемой. Я прислонился к ободранному борту, следя, как впереди вода теряет последние отблески кроваво-красных отсветов Ахерона и превращается в чёрную, мёртвую гладь. Волны стихли окончательно -теперь корабль скользил по поверхности, темной, как чернильная плёнка, будто плыл не по воде, а по самому океану Тьмы. — Тишина… — прошипел Белиал, в ярости швыряя испачканную тряпку за борт. Склизкая кровь монстра не поддавалась, оставляя на его когтях липкие чёрные разводы. — Мне это не нравится… Черномор усмехнулся, крутя штурвал: — Да ладно, чего бояться Князю Тьмы в Аду? Ты ж тут самый крутой… — Глупец! — фыркнул Белиал. — Демоны — лишь песчинки в этой вечной бездне, названной Адом. Здесь есть чудовища, рядом с которыми даже адские владыки — лишь жалкие черви. Просто… не на надо их будить… Последние слова повисли в воздухе, тяжелые, как свинец. Черномор на миг замолчал, его взгляд скользнул по чёрной глади озера — идеально ровной, будто застывшей. В ней не было отражений. Ни звёзд, ни пламени, ни даже силуэта корабля. — Древние твари, говоришь? — На этот раз голос Черномора звучал тише и без прежней бравады. — Ну, что ж… если ещё одна полезет — пожалеет! — Но даже он не казался теперь уверенным в своих словах. Я окинул взглядом палубу. Мертвецы, обычно галдящие и неугомонные, теперь двигались в странном, неестественном молчании. Даже те, что доедали куски плоти чудовища, делали это бесшумно, с опаской поглядывая за борт, а то и застывая на ходу с распахнутым ртом, из которого вываливались куски мяса. Воздух стал густым, словно пропитанным холодным, зловещим ожиданием. Давление нарастало не только в ушах — в самой душе. Что-то в этом озере было не так… Черномор, обычно такой буйный и громогласный, вдруг глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Его пальцы вцепились в штурвал до побеления костяшек — но даже его железная воля дрогнула перед тихим ужасом Ахерусейского озера. Черномор попытался выпрямиться, но его плечи еще больше ссутулились. — Ящер бы побрал эту… тоску… — сонно пробормотал он. — Ребятки… — Голос его сорвался. Команда не отвечала, а лишь безучастно пялилась кто куда, стоя на месте. Тяжелые испарения, поднимающиеся от черной воды, окутывали Нагльфар пеленой удушливой мглы. С каждым пройденным метром, с каждой секундой гладь озера влияла на команду всё сильнее. Даже мертвецы, которым плевать на любые яды, начали спотыкаться, движения их замедлялись, а голоса становились вялыми, будто засыпающими. Я чувствовал это по себе — мысли замедлялись, кровь в жилах «густела», а веки наливались свинцом. Голова отяжелела, как будто чьи-то невидимые пальцы сжимали виски и высасывали волю. То, что я был живым, играло против меня: мертвецы просто впадали в оцепенение, а я же — медленно угасал, теряя волю ко всякому сопротивлению. Белиал, заметивший этот эффект, с трудом прорычал: — Озеро… Оно гнетёт нас… Даже меня… «Да, это не просто туман… — мелькнула мысль. — Озеро нас усыпляет. Хочет, чтобы мы уснули и навсегда остались в его глубинах». — Дерьмо! — хрипло выругался Черномор, пошатнувшись у штурвала. Его пальцы крепче сжали дерево, будто боясь выпустить из рук последнюю опору. Его голос для меня показался настолько далеким, словно доносился из-под толщи воды. Туман сгущался, обволакивая корабль. Я почувствовал, как веки наливаются свинцом, а сознание уплывает, словно в глубокий колодец. Вдруг из трюма раздался чей-то истошный вопль. Все повернулись на этот крик, превозмогая оцепенение — из люка выполз облезлый мертвец с полуразложившимся лицом, но с горящими, словно угли, глазами. Его не до конца сотлевшие одежды выдавали в нём бывшего викинга, державшего в руках некий деревянный музыкальный инструмент, похожий то ли на гусли, то ли на странную трехструнную арфу. Так же у него имелся еще и смычок. — Тальхарпа[2] разгонит этот морок! — прохрипел он, поднимая смычок. Скрипучий, надтреснутый звук струн рванул ввысь, сквозь пелену тишины. Первые ноты были хриплыми, неуверенными, но чем дальше мертвец водил смычком по струнам, тем сильнее разгоралась музыка. Она не была мелодичной — это был боевой рёв древних северных морей, грохот волн о скалы, скрежет мечей по щитам. Вибрация тряхнула палубу, и я почувствовал, как свинцовая тяжесть в веках дала трещину. Музыкант заиграл быстрее, яростнее — и тогда случилось нечто странное. Его пальцы, обтянутые гнилой кожей, вспыхнули синим пламенем. Но это не был огонь разрушения — это было что-то другое. Магия музыки, не иначе. Один за другим мертвецы начали поднимать головы. Их стеклянные глаза вспыхивали в такт музыке, и один из них ударил кулаком в ближайший бочонок. — Бум-м-м!!! Звук удара слился с воинственным ритмом боевой песни викингов. Еще один «бум» и вот уже десятки мертвецов принялись колотить по всему, что попадалось под руку: по бортам, по щитам, даже по собственным ребрам. Я с удивлением узнал знакомую мелодию, которую слышал в будущем в сериале «Викинги»[3]. Кто-то затянул хриплым голосом: — Говорила мама, жди наступит день… Правда, пели он на древнем северном языке, но я прекрасно его понимал. И тогда хор мертвых голосов подхватил старую воинскую песню морских бродяг: — След ладьи широкой, ляжет в волны тень. Поплывешь по морю к дальним берегам. Чужакам на горе, отомстишь врагам ты! Отомстишь врагам… Черномор резко вдохнул, как будто его только что окатили ледяной водой. Он выпрямился, и я увидел, как огонь возвращается в его взгляд. — Давай, братцы! — рявкнул он, и Нагльфар содрогнулся от мощи его голоса. — Запевай громче! — Говорила мама, поплывешь ты вдаль. За море вернётся горесть и печаль. Гордо озирая, на носу ладьи, Мы несем вам пламя — бойтесь вороги! И песня сработала — ядовитый туман дрогнул. Ветер, которого не было секунду назад, рванул паруса, и магическая пелена начала рваться, обнажая свинцовое небо. Мертвецы били в такт, а мертвец-музыкант заиграл ещё яростнее. И теперь уже не только его пальцы горели синим пламенем — огонь бежал по струнам, перекидывался на палубу, охватывая весь корабль. Я почувствовал, как свинец в моих веках рассыпался прахом. Сознание вернулось резко, болезненно, будто меня жестко выдернули из глубокого сна. Озеро взревело, разбивая зеркальную гладь и поднимая волны, которые били в борт Нагльфара с яростью проснувшегося зверя. Озеро не хотело нас отпускать. Но мертвые викинги и безумный скальд не умолкали. Их песня превратилась в боевой клич, в заклинание, не дающее нам в очередной раз вырубиться и стать его добычей. Нагльфар на всех парусах стремительно пересекал Ахерусейское озеро, приближаясь к уже знакомому и «тихому» Стигийскому болоту. [1] Ахерусейское озеро расположено в мрачных глубинах Ада. К нему несет свои воды Ахеронт, Коцит, Стикс и Флегетонт. Озеро окружено Стигийскими болотами. Упоминается у Гомера, Вергилия и других античных авторов как часть загробного мира. [2] Тальхарпа, также известная как тагельхарпа или стракхарпа (смычковая арфа) — традиционный североевропейский музыкальный инструмент, трехструнная или четырёхструнная смычковая лира. Игра на тальхарпе более всего распространена в Эстонии, особенно среди эстонских шведов, приехавших в Эстонию примерно в X веке из шведской части Финляндии; вероятно, они привезли этот инструмент с собой (более поздние шведские переселенцы в Эстонию его не использовали). Больше всего тальхарпа похожа на валлийскую кроту и финское йоухикко. Сама тальхарпа также известна в Финляндии. [3] На самом деле этой песне уже более тысячи лет. На английском её называют по первым строкам «My mother told me», а на общескандинавском (древненорвежском) она звучала как «Þat mælti mín móðir». Песня датируется примерно IX веком нашей эры. И в этом тексте, как говорят историки, отражено время, когда викингам уже не хватало своих земель, и они решились отправиться не только в дальние набеги, но даже помышляли о переселении в другие земли. В частности, Англию и Ирландию. Приведенный ниже стихотворный перевод Романа Боброва. https://www.youtube.com/watch?v=EJlfyNOiLkM Глава 19 Сквозь клочья тумана начали проступать очертания болота — чудовищные коряги, извивающиеся, как скрюченные пальцы мертвецов, черная жижа, пузырящаяся ядовитыми испарениями. Над водой висела мертвенная тишина, но песня мертвых викингов разрывала ее как гнилую ткань. Когда волны успокоились, а туман рассеялся окончательно, перед нами во всей красе предстало Стигийское болото — мрачное, затянутое рваной вуалью испарений, с воздухом, пропитанным запахом гнили, тлена и, отчего-то, кошачьей мочи. Я окинул взглядом уже знакомые мне просторы Стигийского болота — широкая и бескрайняя трясина, уходящая в морок тумана. Черномор медленно повернул штурвал, направляя Нагльфар к едва заметной полоске твердой земли — узкой косе, щедро усыпанной человеческими костями и черепами, словно предупреждением всем, кто осмелится туда ступить. Именно в этой точке меня выбросило в Стигийское болото в предыдущий раз. И именно здесь я рассчитывал вновь встретить старого Лодочника. — Причаливаем, — бросил он хрипло. — Но не расслабляйтесь. Это не спокойная гавань. Это — всё ещё грёбаный Ад! Корабль тихо скрежетнул о дно, когда мы вошли в мелководье. Мертвецы замолчали, их глаза, горевшие синим огнем, теперь внимательно следили за болотом. Серьёзных и зубастых тварей в этом покрытом зеленой ряской дерьме, хватало с избытком. Я уже имел счастье в этом убедиться. Даже Белиал стоял молча, его черные глаза впивались в туман, будто он пытался разглядеть то, что скрывалось за пеленой. На «костяную косу» я спустился первым. Под ногами что-то хрустнуло — то ли череп, то ли позвонок. Ветер стих. Ни звука. Ни шороха. Ни крика. Только тишина, такая глубокая, что она реально давила на уши. — Харон! — крикнул я, разрывая своим охрипшим голосом вязкую тишину. — Отзовись! Но ответа не было, лишь какие-то мелкие зубастые твари прыснули в тину из-под груды обглоданных костей. — Глупо, — фыркнул Белиал, спрыгивая на берег следом за мной. — Ты думаешь, он отзовется просто так? Харон не слуга. Никому не слуга… А вот с этим утверждением демона я бы поспорил, но не стал зазря растрачивать нервы, да и раскрывать тайны всадников Апокалипсиса. Похоже, что даже Князьям Ада неизвестны их тайны. — Не переживай, — ответил я, не отводя взгляда от болота, — у меня есть для него предложение, от которого он будет не в силах отказаться. — И что же? — Увы, князь, я не собираюсь раскрывать свои секреты. Белиал скрипнул зубами и окатил меня презрительным взглядом. Ну, а мне с ним детей не крестить — пусть себе исходит на дерьмо. Туман «раздался», и из него медленно показалась знакомая утлая посудина. Харон. Значит, байки о том, что он почти всесилен на первом круге Ада — Лимбе, включающем в себя Лету, Стикс и Стигийское болото, и может услышать призыв из любой его точки — имеют под собой твердую основу. Лодка натужно скрипела, словно была готова вот-вот развалиться. Но я-то прекрасно знал, что это не так — судёнышко было куда крепче, чем это казалось на первый взгляд. Посудина медленно подплывала к косе. Харон стоял на корме, опираясь на длинное весло. Его нескладная, высокая и худая фигура была всё так же закутана всё в тот же драный и грязный хитон, который не то что стирать, но и чинить бесполезно. — Опять ты, ведьмак? — просипел он, и его голос звучал как шелест сухих листьев, несомый ветром по древним могильным плитам. — Неужели тебе мало той вакханалии, что ты устроил здесь в прошлый раз? — Да брось бурчать, Харон! Просто вновь захотел увидеть старого друга! — весело произнёс я, показательно распахнув объятия. — Иди, по-дружески обнимемся! — Обниматься с Хароном я, конечно же, не собирался, но надо было это для виду показать. — Тьфу, ты! — Нервно сплюнул Лодочник в болото. — Таких друзей — за хобот и в Колизей! Говори, зачем звал? Мы, вроде, и так с тобой все вопросы решили… — Мне нужно переправиться «на ту сторону», дружище. — Я решил не темнить, и раскрыть все карты. — Поможешь единственному другу? Харон медленно провел рукой по растрёпанной бороде, седой, но с зеленоватым оттенком, словно он годами не вылезал из трясины. — Все хотят переправиться… — ворчливо произнёс он. — Если не «туда», то «обратно»… — Вот, нам как раз обратно и надо! Харон закатил свои мутные глаза, словно я предложил ему повернуть Стикс против течения. — Обратно? — проскрипел он, и его голос напомнил мне скрип ржавых петель. — Ты хочешь, чтобы я нарушил все Законы Мироздания ради твоей сомнительной дружбы? — Слышь, Старый! — Черномор свесился с высокого борта Нагльфара. — У тебя появился отличный шанс избавиться от нас насовсем! Проведи нас в мир живых — и всё — в твоём тихом болоте вновь установится тишина. Как тебе такой вариант, Лодочник? Харон замер, его желтые, как болотные огни, глаза сузились. Он медленно провел костлявой рукой по бороде, словно взвешивая каждое слово капитана судна мервецов. — Насовсем отвалишь? — проскрипел он, и в его голосе вдруг появился странный оттенок — надежда. Неужели Черномор с Глорией его так сильно допекли? — Насовсем, — уверенно пообещал Черномор. — Никто больше не будет тревожить твое болото. Никто не станет будоражить души, поднимать шум и ломать твои древние правила. Так как, по рукам? Тишина сгустилась. Даже Белиал перестал недовольно морщиться и просто молчал, наблюдая за нашими переговорами. Ветер почти стих, и только легкая рябь пробежала по черной воде Стигийского болота. Наконец Харон глухо произнёс: — По рукам! Но если обманешь — я найду тебя везде, бородатый коротышка! Рано или поздно Смерть вновь найдёт тебя, и второй фокус с обретением пневмы[1] у тебя не пройдёт! Я усмехнулся. Угрозы Харона были действительно страшны, но по сравнению с уничтожением всего мира Хаосом — ничтожны. — Договорились, старик! — Весело оскалился коротышка. — Показывай дорогу, а я поведу Нагльфар за тобой! Старый лодочник ударил веслом по воде, и его посудина дрогнула, будто пробудившись от долгого сна. — Садитесь. И не вздумайте раскачивать лодку! Мы с Белиалом переглянулись и шагнули на скрипучие доски, примостившись на узенькой лавочке бок о бок. Как только Харон оттолкнулся от берега, мир вокруг нас начал меняться. Туман сгустился, заклубился, превратившись в плотную пелену, сквозь которую не было видно ни воды, ни неба, да вообще ничего не было видно. Только тёмная громада Нагльфара маячила позади. Возникало ощущение, что мы плывём не по болоту или реке, а сквозь саму ткань реальности. — Держитесь крепче! — прокаркал Харон, и я едва успел ухватиться за скользкое дерево, как лодка вдруг рванула вперед с такой скоростью, что у меня потемнело в глазах. Вода под нами исчезла, и лодка с Нагльфаром позади теперь неслась сквозь бездну, где мерцали призрачные огни, как отражения забытых миров. Ветер выл в ушах, холодный, как дыхание самой смерти. Белиал, обычно невозмутимый, вцепился в борт, его черные глаза сверкали в полумраке. — Ты уверен, ведьмак, что это была хорошая идея⁈ — закричал он, но его слова потерялись в свисте ветра. Я не успел ответить, потому что в этот момент лодка «нырнула». Тьма сомкнулась над нами, и на миг я почувствовал, как что-то огромное, древнее и, возможно, разумное, скользнуло по всем нам равнодушным взглядом — мы были для этой сущности, не больше муравьёв, а то и бактерий. А потом окружающее нас пространство взорвалось светом. Ярким, резким, ослепительным. Я зажмурился, но даже сквозь закрытые веки свет болезненно резал глаза. Окружающую тишину неожиданно нарушил плеск небольших волн, бьющих в борт лодки. Вместо удушливой вони Стигийского болота мне в лицо ударил свежий морской ветер, щедро сдобренный солью и запахом водорослей. Я открыл глаза. Мы плыли по лазурному морю, под высоким, почти неестественно голубым небом. Вода вокруг была прозрачной и глубокой, словно само пространство под нами уходило в бездну. Вдали виднелись скалистые берега — узкая полоска земли, покрытая лесом. Мы вернулись обратно в мир живых! И это было здорово. Я прищурился, всматриваясь в очертания береговой линии. Слева — высокий обрывистый мыс, справа — пологий песчаный пляж, а между ними — пролив, будто сжатый каменными руками древних титанов. Что-то не давало мне покоя — уж больно знакомым был открывшийся пейзаж. — Чёрт возьми… — по-доброму выругался я, озираясь. Сердце ёкнуло. — Босфор Киммерийский… — прошептал я, и Харон, услышав это, медленно кивнул. — Да, ведьмак. Ты знаешь это место? Конечно, я знал — ведь это же Крым! Я несколько раз отдыхал в этих местах еще в СССР с родителями, да и сам несколько позже… А мы сейчас дрейфовали неподалёку от Керченского пролива — Босфора Киммерийского, как его называли еще до нашей эры В древности греки верили, что именно здесь, в этих узких проходах между скалами и каменными гротами, находится вход в царство Аида. Гомер писал, что Одиссей спускался в подземный мир, чтобы вопросить тень прорицателя Тиресия об обратном пути в Итаку, именно через Киммерийские земли, где Геракл вывел из мрака царства мертвых трёхглавого Цербера… Да, я хорошо помнил мифы Древней Греции. Где-то в этих местах Ясон и аргонавты проплыли между движущимися Симплегадскими скалами и отбивались от мечущих медные перья-стрелы птиц стимфалид. Здесь же, по преданию, стоял храм Асклепия, куда приходили умирающие, надеясь на последнее исцеление. — Эгей! — заорал с носа корабля Черномор. — Похоже, что мы в Киммерии! — крикнул он, взмахнув рукой. — Там, вон на том мысу, стоял когда-то город Нимфей. Эллины верили, что где-то здесь — вход в Аид. Харон хрипло засмеялся, не оборачиваясь. — А ты не дурак, коротышка. Да, это Босфор Киммерийский. Здесь река Стикс сливается с водами живых. Здесь тени мертвых бродят по берегам, а рыбаки до сих пор находят в сетях древние монеты — плату мне за переправу. — Значит, мы снова в мире живых? — обрадовался Черномор. — Да, — кивнул Лодочник. — Я выполнил свою часть договора. Выполните же и вы свою — никогда больше не появляйтесь на моём пути! А сейчас — валите на свою посудину! У меня дел невпроворот! Лодка Харона мягко скользнула вдоль борта Нагльфара, с палубы которого на фоне рваных облаков мелькнуло движение — вниз упала верёвочная лестница, раскачиваясь в такт волнам. — Ну что, полезем? — Белиал усмехнулся, хватаясь за мокрые костяшки ступеней. Я кивнул и последовал за ним. Лестница поскрипывала под нашим весом, но легко его держала. Обернувшись, я увидел, как Харон отталкивается веслом от борта корабля. Кимбий Перевозчика медленно отплывал, оставляя за собой лишь лёгкий след на воде. — Прощай, перевозчик, — пробормотал я. — Думаю, ещё увидимся… и не раз… Но Харон уже исчез со своей лодкой, будто его никогда и не существовало. Лишь слабый отголосок плещущейся воды под его веслом ещё какое-то время висел в воздухе. Когда с помощью мертвецов-матросов я вылез на палубу, Белиал уже стоял у грот-мачты, а его пальцы сжимали просмоленный канат. Он смотрел вслед исчезнувшей лодки Харона. Ветер внезапно усилился, наполняя паруса Нагльфара солёным дыханием моря. Корабль дрогнул, словно пробуждаясь, и медленно, почти нехотя, начал набирать ход. * * * Туман висел над водой плотной пеленой, словно сама ночь решила опуститься на море. Капитан-лейтенант Гюнтер Фолькнер, командир малой подводной лодки «U-23»[2]30-ой флотилии подводных лодок кригсмарине[3], стоял в тесной рубке, склонившись над картой. Война в Крыму шла полным ходом, но здесь, в проливе, пока было тихо — слишком мелко для крупных судов, как и слишком опасно для больших подлодок. — Herr Kaleu[4]! — раздался резкий голос вахтенного офицера. — Наблюдатель докладывает — парусник по правому борту! Фолькнер нахмурился. — Какой ещё парусник? Откуда? Чей? — Не могу знать, Herr Kaleu! — отозвался вахтенный. — Наблюдатель передает, что судно неизвестной конструкции Капитан отодвинул карту и поднялся к перископу. Лодка мерно покачивалась на волнах, но вскоре в окуляре проступили очертания высокого черного корабля со странными парусами, будто сшитыми из кожаных лоскутов. Его корпус был словно вытесан из почерневшего от времени дуба, а на носу красовалась зловещая фигура — оскаленная драконья голова с горящими огнем глазницами. Фолкнер судорожно сжал рукояти перископа, ощущая холодный пот на ладонях. Его лодка патрулировала акваторию Крыма, выслеживая советские транспорты, но сейчас перед ним было нечто… невозможное. — Mein Gott… — прошептал капитан, не поверив собственным глазам. — Капитан… что это? — старший помощник Шульц стоял рядом, тоже бледный как мел — он уже успел взглянуть в окуляр перископа, как и другие члены команды. Фолкнер не ответил. Его взгляд скользнул по палубе призрачного корабля — и сердце сжалось. Там двигались люди… Но это были не люди… Вернее, не совсем люди, или уже не люди… Судно шло против ветра, но паруса его были надуты, словно подчиняясь невидимой потусторонней силе. На палубе мелькали фигуры — но не живых матросов, а… мертвецов, истлевших и иссохших до состояния скелетов. Они двигались в странном, рваном ритме, как не двигаются живые люди. — Это… невозможно… — пробормотал капитан. — Летучий голландец… — прошептал за его спиной кто-то из команды. Фолькнер почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он не верил в сказки, но то, что он видел, не поддавалось обычной логике. Мертвецы (а это были они, Фолкнер прекрасно их разглядел) деловито копошились на палубе, словно муравьи в разворошенном муравейнике. Одни тянули канаты высохшими костяными пальцами, лишенными кожи, ловко ползали по реям, поправляя снасти. А в их пустых глазницах жила настоящая Тьма. Один из них, высокий и костлявый, что стоял на капитанском мостике рядом со странным бородатым коротышкой у штурвала (пока единственным, кто больше всего был похож на живого), вдруг резко повернул голову и взглянул «пустыми» глазищами прямо в перископ, словно заглянув в самую душу Фолкнера, а затем указал рукой на расположение подводной лодки. — Они что… нас видят⁈ — ахнул капитан, резко одернувшись от окуляра. Его сердце суматошно колотилось, едва не выскакивая из груди. Он следка сдвинулся, уступив место у перископа старшему помощнику. — Так точно — судно меняет курс! — ошарашенно произнёс старпом, наблюдая, как «Летучий Голландец» летит к ним на всех парусах. — Боевая тревога! — резко скомандовал капитан. — Готовить торпеды! — Herr Kaleu, вы серьёзно? Это же… — Я сказал — приготовиться к атаке! — рявкнул Фолькнер. — Голландец это, или нет — мы сейчас и проверим… — Ziel erfasst (Цель обнаружена)! — Расторопная команда зарядила торпедные аппараты, и экипаж замер в ожидании дальнейших приказов капитана. — Feuer! — Торпеда вырвалась из аппарата с глухим бульканьем и, оставляя за собой пузырчатый след, стремительно понеслась к пугающему команду паруснику. [1] Пневма (πνεῦμα) — буквально «дыхание», «дух». В ранней греческой философии (например, у Анаксимена) пневма — это жизненная сила, сходная с воздухом, но одушевлённая. Наиболее близкий аналог, подобный пране в йоге. У стоиков пневма — это тонкая огненно-воздушная субстанция, пронизывающая весь космос и оживляющая тело. В медицине (Гиппократ, Гален) пневма циркулирует в организме, поддерживая жизнь. [2] Подводные лодки типа II — малые дизельные подводные лодки Германии. Лодки предназначались в первую очередь для патрулирования прибрежных вод, а применялись как для боевых действий, в том числе и в открытом море, так и для обучения подводников. [3] 30-я флотилия подводных лодок кригсмарине — подразделение военно-морского флота нацистской Германии, действовавшее на Чёрном море против Черноморского флота ВМФ СССР в 1942 — сентябре 1944 года. Было укомплектовано 6 подводными лодками типа IIB, доставленными в Румынию по Дунаю. [4] Herr Kaleu — это «господин каплей». Можно ещё Kaleun, кому как нравится. Ka — это Kapitän, leu — Leutnant. Немецкое сокращённое от «капитан-лейтенант». Однако, в отличие от нашего «каплея», почти официальное: «Hebe das Periskop an!» — «Jawohl, Herr Kaleu!» Глава 20 Фолкнер неотрывно следил за торпедой через перископ, его пальцы впились в рукояти так, что побелели суставы. — Попадание! — сообщил командир торпедной группы. Но Фолкнер уже и сам это видел. Глухой взрыв разорвал воду, подняв столб пены, брызг и огня. Капитан ждал, что высокий черный парусник накренится, разломится, исчезнет в пучине… но ничего не произошло. Корабль даже не дрогнул. Будто торпеда взорвалась где-то рядом и не задела эту чёртову посудину. Правда, была одна странность, которую заметил капитан — перед самым попаданием у «Летучего Голландца» вместо пробоины в борту возникло мерцающее зеленоватое сияние, словно торпеда ударила не в дерево, а в некую невидимую преграду. Но Фолкнер списал этот необычный феномен на солнечный блик. Однако, похоже, это было не так. Проклятый корабль имел серьёзную защиту от их оружия. Капитан отпустил перископ и отошел в сторону, уступая место старшему помощнику, который тут же прилип к окуляру. — Was zum Teufel (Какого чёрта)? — прошептал Шульц, отшатнувшись от перископа — он тоже не понимал, что происходит. Фолкнер снова прильнул к окуляру — и его кровь застыла в жилах. Парусник, не обращая внимания на торпеду, резко изменил курс и теперь шел прямо на них. Его паруса раздулись неестественно, будто их наполнял не ветер, а сам морской дьявол. И корабль рванул вперед, прямо на подлодку. — Они… Они идут на сближение! — закричал гидроакустик. Но самое страшное было впереди, когда парусник приблизился. Фигура на мостике — тот самый высокий скелет — подняла руку, и часть экипажа «Летучего Голландца» натурально посыпалась за борт. Вода неподалёку от подлодки буквально «закипела» от количества тел. — Погружение! Срочно! — рявкнул Фолкнер, и застывшая в страхе команда подлодки пришла в судорожное движение. — Капитан… — голос старшего гидроакустика дрожал. — Гидролокатор… Он… Он не работает! Фолкнер резко повернулся к нему: — Что? — Локатор… издает какой-то непонятный шум… Будто… будто кто-то пытается говорить с нами на непонятном языке… В этот момент раздался оглушительный удар — что-то массивное долбануло в корпус подводной лодки. Похоже, что «Летучий Голландец» их настиг, а они не успели погрузиться. Людей швырнуло на палубу, свет погас, и в кромешной тьме послышался жуткий скрипучий звук — будто что-то царапало обшивку подводной лодки снаружи. Свет аварийных фонарей мигал, бросая кроваво-красные блики на перекошенные от ужаса лица подводников. Фолкнер вскочил, цепляясь за переборки, и тут же услышал новый звук — металл скрипел под чудовищным давлением, словно кто-то нечеловечески сильный сдавливал стальной корпус в жутких объятиях. Тьма сгущалась, пропитанная запахом морской соли, пота и страха. Аварийное освещение мигало, бросая на стены корпуса пульсирующие кровавые тени. Фолкнер ощутил, как по спине пробежал ледяной пот. — Они на корпусе! — закричал кто-то из команды. Скрип металла превратился в оглушительный вой — будто когти демонов рвали сталь. И вдруг… БАМ! Люк в кормовой части содрогнулся от удара. Металл прогнулся внутрь, будто его били с чудовищной силой огромной кувалдой. — Mein Gott… — прошептал стоявший рядом с капитаном молодой матрос, застыв с широко раскрытыми глазами. Еще удар. Еще и еще. Изломанная трещина побежала по бронированному люку. — Оружие! Всем к оружию! — рявкнул Фолкнер, выхватывая пистолет. Но было уже поздно. С оглушительным грохотом люк вырвало внутрь, и в проем хлынула морская вода — а вместе с ней… Они. Мертвецы. Облезлые, с кожей, словно веками вымачиваемой в морской воде, с пустыми глазницами, полными зеленовато-голубого мерцания. Их пальцы — длинные, с оголившимися желтыми суставами, впились в переборки, а челюсти, лишенные губ, скалились в вечной голодной гримасе веселого Роджера. Матрос, находившийся к люку ближе всего, даже не успел вскрикнуть. Скелетообразное чудовище в облезлой шкуре и доспехах эпохи викингов вгрызлось ему в горло своими черными зубами. Кровь брызнула на потолок и переборки, а хруст ломающихся шейных позвонков потонул в диком визге следующей жертвы. — SCHIESSSEN! SCHIESSSEN! — орали перепуганные немцы со всех сторон. Яростный огонь вспыхнул в тесном коридоре. Пули рикошетили, вырывали куски гнилой плоти, но мертвецы не останавливались. Один, с отстреленной челюстью и раздробленной пулями ногой, полз по полу, хватая матросов за лодыжки. Один из них заорал, упал — и тут же десяток костлявых рук впились в него, разрывая в клочья, на мясо. Пожирая еще живую плоть, словно стая пираний. Фолкнер отступал, стреляя в нападавших почти в упор. Его пуля попала точно в лоб одному скелету — но тот лишь закачался, будто получил легкий толчок, а затем шагнул вперед, протягивая руку. Трупный смрад, смешанный с ароматом водорослей и морской воды, заполнил тесное внутренне пространство. Чудовищная вонь забивала легкие, обволакивала мозг, вызывая рвотные спазмы. И только тяжёлый угар битвы помогал капитану держаться. — Nein… nein… Beschütze mich, Herr (Нет… Нет… Защити меня, Господи)! — бормотал кто-то за спиной Фолкнера. Но капитан знал — Господь им уже не поможет. Слишком много крови невинных людей они пролили, пуская на дно Советские транспорты с мирными людьми. Слишком много греха они совершили, чтобы Бог снизошел и защитил их от этого ужаса, пришедшего из самого Ада. «Мы заслужили это!» — с максимальной ясностью понял капитан, бесполезно всаживая пули в надвигающуюся толпу мертвков. Он видел, как один из его матросов, прижатый к стене, отчаянно колотил прикладом по черепу одного из мертвецов — пока другой не вонзил ему в живот ржавый абордажный крюк. А затем они вместе с приятелем вгрызлись в трепыхающееся тело, фонтанирующее кровью. Фолкнер почувствовал, как что-то холодное обвило его лодыжку. Он посмотрел вниз и увидел костлявую руку, вылезающую из вентиляционного люка. Пальцы, похожие на ссохшиеся корни, впились в его плоть. Боль пронзила ногу, но капитан даже не закричал. Вместо этого он резко наклонился и всадил последнюю пулю в череп твари. Череп разлетелся, как гнилая тыква, но рука не разжалась. Из вентиляции выползло еще одно существо — точнее, то, что от него осталось. Полуразложившийся труп в обрывках трудно определяемого мундира, с вываливающимися внутренностями, обмотанными водорослями. Его глаза, мутные и выцветшие, все еще горели тем же зловещим голубоватым светом. — Капитан? — прохрипело оно, протягивая руку. Фолкнер отпрянул, но за спиной раздался хруст. Он обернулся — и увидел, как один из мертвецов впился зубами в шею последнего выжившего матроса. Кровь хлынула ручьем, а тело бессильно рухнуло на палубу. Теперь он остался один в окружении мертвой команды «Летучего Голландца». Вода в лодке уже поднялась «до колена». Смешанная с кровью, она выглядела жутко в свете аварийной сигнализации. Мертвецы окружили его, медленно сжимая кольцо. Чудовищно воняло разложением, свежей кровью, пороховыми газами и глубинным холодом. Фолкнер опустил пистолет. Патронов больше не было. Капитану было нечем даже застрелиться. Один из мертвецов, высокий, с обломком сабли в руке, шагнул вперед. Его челюсть отвисла, обнажая черные, кривые зубы. — Willkommen in der Hölle, Kapitän (Добро пожаловать в Ад, капитан)… — прошипел он. Капитан Фолкнер закрыл глаза. Последнее, что он почувствовал — десятки рук, впивающихся в его тело, и морскую воду, заполняющую легкие. А потом — только тьму. И довольный веселый смех. Смех сытых мертвецов… * * * Разборка с немецкой подводной лодкой заняла сущие мгновения после нашего лихого наскока и тарана вражеской посудины. С помощью изощрённого колдовства Черномора, объединившего усилия с Глорией, подводную лодку удалось спеленать силовыми «щупальцами» и не дать ей погрузиться. Затем несколькими мощными ударами воздушного кулака выбить люк и запустить внутрь наших дохлых, но весьма подвижных десантников. У фашистов не было ни шанса уцелеть в этой мясорубке. Но отданный Черномором приказ взять живым капитана лодки и притащить его на Нагльфар, они выполнили в точности. Ну, разве что немного помяли вражеского каплея. Мы стояли на палубе, наблюдая, как последние пузыри воздуха вырываются из развороченного люка немецкой подлодки. Она медленно тонула, словно смертельно раненый зверь, навсегда уходя в пучину черноморских вод. Туда ей дорога! — Ну что, достали? — Черномор лениво опёрся на борт, глядя вниз, где его преданные мертвецы копошились у подножия трапа, волоча за собой что-то тяжёлое. — Достали, — хрипло ответил один из них, поднимая по ступеням человека в потрёпанной капитанской форме военно-морских сил Рейха с перекошенным от боли лицом. Капитан Фолкнер был ещё жив, но выглядел так, будто уже наполовину не принадлежал миру живых. Его лицо было бледным, как мел, глаза — широко раскрыты, но взгляд отсутствовал, будто душа уже ускользнула куда-то далеко. Когда фрица бросили на палубу, один из мертвецов схватил его за шиворот, словно щенка, и, оставляя кровавый след на палубе, подтащил к ногам коротышки. — О, а вот и наш дорогой гость! — Черномор широко ухмыльнулся, присаживаясь на корточки перед телом немца. — Ну что, капитан, как тебе наше гостеприимство? Фолкнер не ответил. Он лишь медленно перевёл потухший взгляд на коротышку, и в его глазах мелькнул неподдельный ужас. — Он сломан, — проворчал Белиал, наклонившись над капитаном, — и раздавлен… Капитан подлодки неожиданно закатил глаза, а из его рта хлынула морская вода. Тело дёрнулось в конвульсиях, а затем обмякло. — Чё? — возмущённо протянул Черномор. — Он что, решил сдохнуть нам назло? — Нет, — я наклонился, прислушиваясь — сердце немца билось, просто слабо, — он сознание потерял. — Надо же, — презрительно фыркнул карлик, — какой неженка! Ребятки, тащите его в трюм! — распорядился он. — Тебе он сильно нужен, командир? — поинтересовался у меня Черномор. — Может, за борт этого дрища? Мне такие хлюпики в команде не нужны. — Не надо его за борт, дружище, — покачал я головой. — У меня насчет него планы… — Какие, если не секрет? — полюбопытствовал Черномор, пока мертвецы потащили фрица вглубь корабля, всё так же оставляя за собой кровавый след. Мы же остались на палубе, глядя, как последние обломки подлодки исчезают под водой. — Да какие секреты, старина? — пожал я плечами. — Просто хочу через него сообщить командованию немцев, что отныне эта акватория принадлежит грозе всех морей, а особенного Черного — неподражаемому капитану Нагльфара Черномору! И пусть они теперь и носа не высовывают. — Гроза всех морей? — задумчиво почесал затылок Черномор. — А что — мне нравится! Пусть живёт, если тебе так хочется. Но если он сдохнет и начнёт вонять — сразу за борт, договорились? — Договорились, — кивнул я, глядя, как последние пузыри воздуха всплывают на месте гибели подлодки. К нам незаметна подошла Глория. — Мессир, вы уверены, что это хорошая идея? — спросила она тихо. — Немцы не простят такого удара. Они пришлют за нами охотников. — Пусть присылают, — я усмехнулся. — Чем больше их будет — тем вам веселее! Серьёзными силами они здесь не обладают[1], а те что есть — вам на один зубок! Обживайтесь и владейте этими водами с честью! А с советским руководством я договорюсь… Черномор засмеялся, хлопнув меня по спине так, что я едва устоял на ногах. — Вот это по-нашему, командир! — заорал он. — Пусть знают, собаки, с кем связались! Ветер крепчал, наполняя паруса Нагльфара. Корабль дрогнул, словно живой, и медленно развернулся, набирая ход. Мы оставляли за собой лишь пену на воде да тень, скользящую по волнам. Тем временем в трюме Нагльфара капитан-лейтенант Фолкнер очнулся от ведра свежей морской воды, выплеснутой ему в лицо. Он закашлялся, пытаясь выплюнуть солёную горечь, и в ужасе осмотрелся. Но в трюме царила тьма, лишь тусклый свет ржавого фонаря, раскачивающегося под потолком, выхватывал из мрака обшарпанные и прогнившие переборки, заляпанные чем-то тёмным и липким. Воздух был густым, пропитанным запахом плесени, крови и чего-то гниющего. — Gott… Wo bin ich? (Боже… Где я?) — прошептал он, но эхо ответило ему лишь визгливым скрипом досок под чьими-то шагами. — Очнулся, болезный? — раздался хриплый голос. Капитан резко поднял голову. В свете фонаря мелькнула фигура — высокая, сгорбленная, с кожей, словно вымоченной в морской соли. Лицо было почти человеческим, если не считать пустых глазниц, из которых сочилась мерзкая чёрная жижа. — Wer… wer sind Sie? (Кто… кто вы?) — голос Фолкнера дрожал. Существо засмеялось — его смех напоминал визг ржавых лодочных уключин: — Wir sind Ihr neues Team, Kapitän! (Мы — твоя новая команда, капитан!) В глубине трюма зашевелились тени. Одна за другой из мрака выходили фигуры — у кого-то из-под обрывков морской формы торчали желтые рёбра, у кого-то лицо было наполовину съедено рыбами, а кто-то и вовсе представлял собой голый скелет. Фолкнер зажмурился и замотал головой. — Nein… das ist nicht real… (Нет… это нереально…) — Ещё как реально, герр капитан! — Я раздвинул плечами мертвецов и вышел в круг света. Фолкнер молчал, громко скрипя зубами и продолжая трясти головой. — Не молчите, герр капитан! Вы же всё понимаете… — Говорил я по-немецки, так что фриц должен был меня прекрасно понимать. Просто страх сковал его разум. — Не бойтесь, никто не собирается вас убивать… Есть — тем более. Вы останетесь живы. Фолкнер резко поднял голову: — Bin ich verrückt? (Я сошёл с ума?) — Возможно… — Я усмехнулся, а фриц вздрогнул. — Но, нет — вы в норме, капитан. Это весь мир сошёл с ума… — Что вы от меня хотите? — Всё-таки немец был военным офицером, подводником, привыкшим смотреть смерти в глаза. Поэтому он постарался взять себя в руки. — Где я? В аду? — Вы на борту Нагльфара, герр… — Я сделал паузу, чтобы узнать имя этого моряка. — Фолкнер, — ответил немец. — Капитан-лейтенант… Хотя, это уже не важно… — Сник он, бросив быстрый испуганный взгляд на мертвецов за моей спиной. Немец медленно поднялся на ноги, опираясь о влажную стену трюма. Его пальцы впились в гнилую древесину (которая на деле была ногтями мертвецов), словно пытаясь убедиться, что это не кошмар. Но холодная морская вода, стекающая с его формы, и зловонный воздух, пропитанный запахом разложения, говорили об обратном. — Простите герр… — Чума, — представился я коротко — «товарища» фриц не заслужил. — Тот самый Чума? — В глазах немца зажглось какое-никакое, а понимание. По крайней мере, с Библией он был знаком. — Всадник Апокалипсиса? — Тот самый, — не стал я юлить. — А Апокалипсис уже шагает по земле… С вашей, между прочим, подачи, господа нацисты… — Чего вы хотите от меня, герр Чума? — Вы доставите послание своему командованию, — сказал я, раскрывая свои планы. — Скажете им, что акватория Черного моря теперь находится во власти капитана Нагльфара и его мертвой команды. Что любое немецкое судно, либо судно его союзников, которое осмелится выйти в море, тот же час отправится на дно. Мало того — они повстречаются с тем, что хуже смерти… Я думаю, что вы поняли, о чём я сейчас сказал. Фолкнер скупо кивнул. — Gut… Ich werde es tun… (Хорошо… Я сделаю это…) — Отлично! — Я хлопнул в ладоши, и мертвецы расступились, открывая путь к трапу. — Мы высадим вас на ближайшем берегу. Он медленно пошел за мной к выходу, шатаясь, но твердо держась на ногах. По крайней мере, он остался жив. Мертвецы провожали его взглядами, а один даже шутливо помахал ему костяной ладошкой. [1] В 1942 году военно-морские силы нацистской Германии на Черном море были небольшими и состояли в основном из 30-й флотилии подводных лодок, располагавшей всего шестью подводными лодками типа IIB, доставленными в Румынию по Дунаю. А также несколько торпедных катеров и надводных кораблей, таких, как легкие крейсеры, эскадренные миноносцы и канонерские лодки. Глава 21 — А что, если я откажусь? — вдруг спросил Фолкнер, останавливаясь у трапа. Его голос звучал глухо, почти без надежды. — Мне ведь всё равно никто не поверит. Меня сочтут сумасшедшим… Один из мертвецов — помощник Черномора, встретивший нас у трапа, улыбнулся намного шире, чем следовало бы живому человеку. — Тогда, герр капитан, — прохрипел он, — вам придётся остаться с нами. Навсегда. Но уже простым матросом. Только вам еще будет нужно умереть… Фолкнер резко выпрямился, и в его глазах мелькнул какой-то безумный огонёк. Но лишь на мгновение. Он взглянул на полуразложившихся живых мертвецов, на скелетов, сжимающих в руках ржавые кинжалы и сабли, на тени, ползущие по стенам трюма… и сдался окончательно. — Поверьте, герр Фолкнер, — душевно произнёс я, — даже в психушке вам будет намного комфортнее и безопаснее, чем на этом корабле. И мой вам совет: не надо больше воевать! — Я всё понял, — прошептал он, судорожно сглотнув. — Только не забудьте передать всё, что я просил, своему командованию, — напомнил я. — Иначе, эти ребятки найдут вас где угодно! Даже из-под земли выкопают! Свежий морской ветер ворвался в открытый люк, завывая, как голодный зверь. Фолкнер съёжился, но шагнул к свету. Пока он поднимался по скрипучим ступеням, команда провожала немца голодными взглядами. Поднявшись, Фолкнер шаркнул о скользкие доски палубы, морщась от едкого запаха разложения, который висел в воздухе. Всё-таки корабль мертвецов пах, отнюдь, не розами. Немец подошел к борту — ветер рвал его мокрую форму, а солёные брызги хлестали в лицо. Но он был этому несказанно рад. Мы стояли напротив небольшого каменистого пляжа, недалеко от Феодосии — базы 30-й флотилии подводных лодок на черноморском побережье. Густой туман окутывал наш корабль, делая его очертания размытыми и призрачными. С берега его совершенно невозможно было разглядеть. Черномор издал тихий свист — и из воды вдруг вынырнула небольшая и сплошь обросшая ракушками лодка. Немец вздрогнул от её неожиданного появления и отшатнулся. — Не волнуйтесь, герр Фолкнер, это просто ваш транспорт, — сказал я, подталкивая немца к краю судна, где всё ещё болталась верёвочная лестница. — Он доставит вас к берегу в целости и сохранности. — Ему даже грести не придётся! — неожиданно хохотнул подошедший сзади Черномор. Фолкнер нервно оглянулся в очередной раз и втянул голову в плечи. — Садись, не задерживай! — процедил Черномор, и в его голосе прозвучала насмешка, смешанная с угрозой. Фолкнер в последний раз окинул взглядом корабль мертвецов. Тени шевелились в трюме, скелеты перешептывались, а помощник Черномора, все так же неестественно улыбаясь, махал ему на прощание. Он глубоко вдохнул и полез на шаткую лестницу. Когда его ступня коснулась дна лодки, та дрогнула, словно живое существо, а вода вокруг забурлила. — Эй! Что это? — сипло крикнул Фолкнер, но его испуганный голос потонул в шуме волн. Лодка резко рванула вперед, и он с размаху шлепнулся на задницу, едва вообще удержавшись в лодке, судорожно вцепившись в скользкие борта. Берег стремительно приближался, но Фолкнеру казалось, что расстояние не сокращается. Наконец, лодка буквально врезалась в берег, а из нее выпал трясущийся то ли от страха, то ли от холода, мокрый и совершенно седой капитан. Он лежал на песке, хватая ртом воздух, а перед его закрытыми глазами до сих пор стояли мертвецы, с косами наперевес… Мы же, стоя на качающемся капитанском мостике понаблюдали за высадкой фрица на берег и забыли о нём навсегда. Слишком жалкая величина, чтобы тратить на него дополнительное время. Сами же мы решили идти на корабле до оккупированной немцами Одессы. От неё до Вернигероде, где находился замок Верховной ведьмы европейского ковена, было порядка двух тысяч километров. Но идти на Нагльфаре из Чёрного моря в Северное, тоже не вариант. А учитывая имеющееся у меня слово лешего, открывающее чудесную тропинку, мы должны добраться до места в течении суток. И куда большие расстояния приходилось пересекать подобным образом. Так что вскоре я, Каин и Белиал сошли на пустынный берег неподалёку от будущего города-героя. Песок под ногами был теплым — словно впитал в себя последние солнечные деньки «бабьего лета», задержавшегося на этом благословенном черноморском побережье. Он словно дышал этим уходящим теплом, щедро одаряя всех, кто ступал на его золотую поверхность. Ветер, ещё минуту назад злобно воющий над морем, здесь стал ласковым и приятным. Так и хотелось напрочь позабыть про все проблемы и поваляться на нем до самого вечера, бездумно пялясь в высокое и чистое голубое небо. Нагльфар, тем временем, растворился в тумане. Но я знал, что теперь фрицы будут добычей для Черномора, и вскоре не высунут и носа из своих мест дислокации. Мы оставили приветливый берег позади и двинулись через холмы, поросшие уже сухой и шуршащей травой. Даже здесь, на тёплых черноморских берегах осень чувствовала себя полновластной хозяйкой. Вдали чернела полоска леса — там-то я и собирался открыть чудесную тропу. — Слово лешего работает только в лесу, — пояснил я Каину и Белиалу, шагая впереди. — Без деревьев — не будет никакой магии лесного хозяина. Белиал хмыкнул: — Это мне напоминает Харона — тот тоже не может без своего болота. А Каин лишь молча кивнул головой — похоже, знал о свойствах чудесной тропы. Когда мы вошли под сень деревьев, воздух сразу стал гуще, тяжелее. Ветви сплетались над головами, почти не пропуская света — листопад здесь еще не наступил, а земля утопала в мху и гниющих листьях. — Только есть одна проблема… — Я решил предупредить своих временных соратников. — У меня есть два варианта волшебной лесной тропы — обычная и… так скажем, немного доработанная… — И в чём разница? — уточнил Каин. — Обычная тропа, скажем так, она почти безопасна, но намного «медленнее», чем доработанная… — Насколько медленнее? — тут же задал следующий вопрос Каин. — Насколько быстрой является обычная тропа, я себе представляю. А вот что значит «доработанная»? И как вообще можно «доработать» природную магию леших? — А кто установил, что она — «природная»? — усмехнулся я. — Но, вы уж меня извините, ребятки, свои «ноу-хау» я не раскрою никому! — Отрубил я всевозможные поползновения спутников (прямо-таки скажу — ненадежных, ведь мы лишь временно вместе) разузнать мои секреты. — А какая еще может быть магия у леших? — Каин натурально изумился, да и Белиал выглядел не лучше. Да, похоже, ребятки погрязли в костности и невежестве. Они никак не развиваются в плане магических разработок. Пользуются тем, чем Бог послал еще при сотворении мира. А придумать самому что-то новенькое — ума не хватает, либо воображения. Мы же с Глашей буквально за неделю разработали её универсальное целительское заклинание, а потом они с дедулей буквально за несколько дней еще пару новшеств внедрили. Да каких! Эти деятели всё время сидели на жопе ровно, пользуясь тем, что имели. Если у нас всё получится, и мир удастся отстоять, победив демона Хаоса, думаю, что дни всех этих «владык» и «властелинов» будут сочтены. Моя задумка — создание настоящего магического НИИ в Пескоройке, заткнёт всех за пояс. И я в этом уверен на все сто процентов. Но сейчас нужно было решать самую насущную задачу — заземлить грёбаного демона, а всё остальное — потом! — Так что там с твоей доработанной тропой? — догадавшись, что ни на какие другие вопросы я отвечать не буду, Каин вернулся к предыдущей теме. — Доработанная тропа — в разы быстрее, но она опасна… Там водятся такие твари, о которых я даже не подозревал. — Ну, это дело поправимое, — оскалился упырь, — мы сами, те еще твари! Так что давай — открывай свою, доработанную. — Хорошо! — Я прижал руку к стволу самого древнего дуба, что стоял, будто страж, у входа в чащу, и «прошептал» слово, подаренное мне дедкой Большаком, присовокупив к нему разработанный дедулей конструкт. Земля под ногами дрогнула. Деревья разошлись в стороны, обнажив узкую тропу, которая уходила вглубь леса. Воздух над ней колыхался, как над раскаленным песком. Я первым ступил на тропу. Белиал и Каин, последовали за мной. Тропинка не вела прямо — она петляла, сворачивала в немыслимые стороны, будто играла с нами. Лес вокруг то густел, то редел, показывая то поляны с незнакомыми цветами, то овраги, где шептались невидимые существа. Временами казалось, что сами деревья шагают бок о бок с нами по обочине. Временами между стволами мелькали тени — то ли люди, то ли звери, то ли это просто была игра света. Но они (кто бы это ни был) не приближались. Лишь когда мы вступили в особенно густую часть леса, тропа внезапно сузилась до такой степени, что приходилось идти гуськом, едва не задевая плечами шершавые стволы деревьев. Воздух стал совсем тяжёлым, пропитанным запахом прелой листвы и чего-то металлического, похожего на кровь. Каин нервно ощерил клыки, а Белиал провёл пальцами по короткому клинку, который выудил со слова, и на котором плясали алые руны. На мгновение черты демона поплыли, открывая нам с Каином его истинный демонический облик — уродливой крылатой машины для убийства, снабженной полным набором клыков, рогов и когтей. Но это продлилось буквально мгновение — его огромные кожистые крылья просто-напросто не помещались на тропе. — Кажется, приплыли… — пробормотал я, чувствуя, как по окружающему лесу пошла волна какой-то «левой» активности. И тут же из чащи хлынули «они». Сперва это было лишь шевеления в кронах. Потом — появились тонкие и слишком длинные конечности, которыми они цеплялись за стволы деревьев. Твари сползали сверху, бесшумные, как пауки, но куда более жуткие: существа с кожей цвета запёкшейся грязи, с безглазыми, сплошь зубастыми мордами, и брюхами, раздутыми, словно у жаб, надутых сквозь соломинку. Первая атака была молниеносной. Один из уродцев прыгнул с ветки прямо на меня, пытаясь зацепиться за лицо своими костлявыми лапами. Я едва успел отклониться в сторону, ощутив, как тонкие коготки скользнули по щеке, оставляя саднящие полосы. Раздался первый гортанный визг — это Белиал ловко вонзил клинок в брюхо твари. Её тело вспучилось и лопнуло, брызнув во все стороны чёрной вонючей слизью. Нас обдало миазмами давно не чищенного общественного туалета. Второй твари, напавшей на него, Белиал аккуратно и с «аппетитным» хрустом свернул шею. Еще подобной оплошности он старался не допустить. Каин дрался с завидным проворством — он тоже старался не разрывать уродцев на куски, а «выпивать» их досуха. С каждым глотком крови неведомых существ его тело покрывалось тёмными узорами, а глаза горели, как угли. Но тварей было много, и они всё прибывали. Они лезли из-под корней, сыпались с ветвей, их тонкие пальцы хватали за ноги, пытаясь утащить в чащу. Но пока мои соратники крошили эту погань, я сотворил простенький конструкт, который щедро наполнил силой. Мои меридианы после всех приключений на том и на этом свете основательно укрепились, практически полностью восстановившись. Во время прощания с Черномором карлик, не скупясь, щедро перегнал в мой резерв изрядное количество энергии. — Ложись! — истошно заорал я, показывая пример. И Каин с Белиалом, недолго думая, послушно рухнули на землю. Огонь рванул по сторонам дикой волной, выжигая всё в радиусе десятков метров. Твари взвыли, их тела трещали, как сухие ветки. Жар опалил мне затылок — я чувствовал, как трещат волосы и воняет паленой шерстю и горелой плотью. Но тварям пришлось куда хуже. Каин тоже восторга от огня не испытал. А вот демон, похоже, и вовсе мог не падать — огонь его не брал. В Аду, похоже, и пожарче бывает. — Бежим! — крикнул я, подскакивая на ноги, когда волна огня схлынула. — Как бы новых не принесло! Мы рванули вперёд, но тропа, словно живая, начала меняться: ветви сплетались в настоящие сети, корни поднимались, стараясь поймать наши ноги в «капканы». Мы мчались по извивающейся тропе, которая больше походила на судороги гигантского змея. Земля под ногами дыбилась, корни-удавки хлестали по голеням, цеплялись за сапоги, пытаясь опрокинуть нас в ту самую чащу, где уже слышался новый, ещё более яростный шелест и скрежет. — Они не унимаются! — рявкнул Каин, отскакивая от щупальцевидного корня и в прыжке раздавливая каблуками очередной зелёный хлыст, выползший из-под опавшей листвы. — Их становится только больше! Белиал, бежавший впереди, действовал своим клинком с холодной и машинальной точностью. Словно первопроходец в джунглях, он рубил ветви своим мечом, как мачете. Срезы, как и отрубленные куски «живой» растительности, тут же чернели и рассыпались в прах. Его демоническая природа, проявившаяся не полностью — без крыльев, рогов и копыт, давала о себе знать волной невыносимого жара, идущего от его весьма раскрасневшегося тела. Он сейчас был чем-то похож на киношного Хеллбоя, только без спиленных рогов и хвоста. — Какой позор… — пыхтел Былиал, срубая очередную «лозу». — Я — Князь Ада… Один из пяти Эрцгерцогов Преисподней… Бегу, как жалкий грешник от Адских гончих… А ведь я могу их так… — Не стоит, князь, показывать свои настоящие силы! — напомнил демону Каин. — Этим мы сможем привлечь не только внимание Изабель, но и Раава… Беги, старина, беги… Мы мчались, как угорелые, по живому извивающемуся коридору из ветвей. Воздух свистел в ушах, смешиваясь с яростным шелестом листьев преследующей нас чащи. Каждый корень под ногами был потенциальной петлей, каждая тень на пути — притаившейся тварью. Внезапно Белиал, шедший в авангарде, резко остановился, заставив нас с Каином едва не врезаться в его широкую спину. Тропа перед ним оборвалась. Не просто закончилась — ее словно срезало гигантским ножом. Мы стояли на краю глубокого «оврага», на дне которого клубился непроглядный и неестественно густой туман. С противоположной стороны, метрах, примерно, в ста, тропа возобновлялась, уходя в проход меж двух исполинских деревьев. — Прекрасно! — проворчал Каин, окидывая взглядом пропасть. — Тропа на ремонте — всем умирать в туманной бездне… — Ну и шуточки у тебя, клыкастый, — осуждающе прогудел демон. Шелест сзади нарастал. Оборачиваться было страшно, но и не сделать этого — верная смерть. — Перепрыгнем? — со смехом предложил я — расстояние было запредельным. По крайней мере, для меня. — Не вижу проблемы, — пожал плечами демон, мгновенно отращивая крылья. Ага, вон оно как! Да и у упыря с этим проблемы не будет — та еще мышь летучая. А вот я… Жаль, не успел вызнать у Черномора его «летательное» заклинание — оно бы мне весьма пригодилось. Держись, ведьмак! — произнёс Белиал, хватая меня за шиворот одной рукой. С мощным взмахом крыльев он рванул с края пропасти. Мы повисли в воздухе, и я почувствовал, как ледяной ветер бьет в лицо. Туман внизу, казалось, тянулся к нам своими холодными и влажными щупальцами. Мы были где-то на середине пути, когда из клубящейся пелены прямо под нами что-то стремительно выросло. Это была не тварь. Это была рука. Огромная, сплетенная из того самого тумана, корней и веток. Ее пальцы, каждый размером с мое тело, сомкнулись, пытаясь схватить нас. И у неё получилось задеть край демонического крыла. Раздался сухой болезненный хруст. Демон глухо вскрикнул, и мы камнем понеслись вниз, в раскрывшуюся в тумане зубастую пасть. Белиал судорожно заработал крыльями, пытаясь выровнять падение, но его лицо исказилось гримасой боли — одно крыло было явно повреждено. Мы с размаху врезались в отвесный склон пропасти, едва долетев до края. От резкого и сильного удара выбило дух. Я впился пальцами в холодную землю, пытаясь остановить медленное скольжение в бездну, но у меня это плохо получалось. Белиал, тяжело дыша, тоже вонзил отросшие когти в склон. А из рваной раны на крыле сочилась черная дымящаяся кровь. Мы висели на почти вертикальном обрыве, над бездной, из которой уже поднималась новая рука из тумана и растительности. А на том берегу, с которого мы только что прыгнули, на край пропасти выползли первые твари. Они выстроились в ряд, их безглазые морды были обращены на нас. И тишину разорвал новый звук — низкий, вибрирующий гул, исходивший из самой чащи. В ответ на него твари шустро расступились. И из тени древних деревьев выполз мост, плетёный из веток и вьющихся растений, который медленно пополз через пропасть. Глава 22 Мост, тихо поскрипывая, медленно, но неумолимо протягивался через пропасть. Он был похож на гигантскую змею, сплетенную из корней и колючих лоз, и его конец тянулся прямо к нам, словно уродливое шевелящееся щупальце. Твари на том берегу замерли в почтительном ожидании. Гул нарастал, заполняя собой все пространство, давя на барабанные перепонки. Каин, приземлившийся неподалёку, сделал шаг вперед, на самый край обрыва. Упав на колени, он вцепился руками в руку Белиала, не давая нам соскользнуть в пропасть. Гигантская ладонь, тем временем, неумолимо приближалась, грозя прихлопнуть всю нашу компашку, как надоедливых мух. — Давай! — закричал Каин, косясь взглядом на чудовищную длань. — Иначе всем конец! Белиал тоже заревел и одним движением швырнул меня на поверхность обрыва, стараясь не попасть в упыря. Кубарем пролетев несколько десятков метров — дури у демона хватало — я приземлился у самого продолжения чудесной тропы. Сам же он, вцепившись в руку Каина и помогая себе целым крылом, оттолкнулся когтистыми лапами от обрывистой стены и рывком запрыгнул на поверхность. Едва он это проделал, как гигантская ладонь приложилась к тому месту, где он только что находился. От удара земля вздрогнула и во все стороны полетели раздробленные камни. Я едва успел вскочить на ноги, когда мои соратники поравнялись со мной. — Беги, смертный, беги! — прохрипел демон, толкая меня в спину. Я оглянулся — живой мост уже практически добрался до нашей стороны. Твари на том берегу, допетрив, что мы убегаем, пришли в движение и ринулись по мосту. Белиал, бегущий следом за мной, издал низкий рык. Жар, исходящий от него, стал нестерпимым, даже воздух вокруг задрожал. — Я сыт по горло этим трусливым бегством! — прорычал он, но бежать не прекратил. Мы неслись, не разбирая дороги. Деревья вокруг стали меняться, становиться привычнее, светлее. Давящий ужас чащи начал отступать. Еще один рывок — и мы вывалились из сплошной стены зелени на обычную пыльную грунтовую дорогу, ведущую с горы к аккуратным фахверковым домикам с красными черепичными крышами. Вдалеке высился знакомый моим спутникам силуэт замка Вернигероде. Я рухнул на траву у обочины, задыхаясь. Белиал, бледный и покрытый испариной, прижимал руку к ране на крыле. Кожистая поверхность которого медленно исчезала, растворяясь в воздухе вместе с остальными демоническими атрибутами — рогами и копытами. Теперь он снова не отличался от обычного смертного, типа меня. — Ну что, — выдохнул я, чувствуя, как трясутся подкашивающиеся ноги, — весело прогулялись? Белиал только хрипло засмеялся в ответ и плюнул черной дымящейся слюной в придорожную пыль. Дело оставалось за малым — незаметно проникнуть в замок Верховной ведьмы. А вот как это сделать — большой вопрос! О чем я и не преминул поинтересоваться у своих спутников, когда слегка отдышался. Ведь защищено было логово этой продажной суки, похоже, что не по-детски. Каин, до сих пор не проронивший ни слова, внимательно изучал замок, возвышавшийся на холме. Его взгляд, казалось, натурально замирал на контурах древних стен, сканируя едва ли не каждый камень. С момента его последнего здесь пребывания, магическая защита замка Верховной ведьмы стала еще насыщеннее и изощрённее. — Штурмовать в лоб эту цитадель — бесполезная трата сил, — тихо проговорил он, и его голос прозвучал ледяным ветром, веющим с гор. — Чары, опутавшие замок, неимоверно сильны. К тому же, все эти чары завязаны непосредственно на эту чертову суку! Любой неверный шаг — и она узнает о нашем присутствии еще до того, как мы переступим порог её логова… Белиал мрачно хмыкнул, перебивая первого упыря: — Предлагаешь просто постучаться и вежливо попросить послать Раава нахрен и вернуть свою душу Аду? Я тоже не слепой и вижу, что силы этой ведьмы опутали замок плотнее, чем паутина пойманную муху. О любой магии, которую мы попытаемся применить, она тут же узнает. Да мы даже к воротам не подойдем! — Ребятки, не ссорьтесь! — Я уже готов был предложить самый дурацкий план в своей жизни — переодеться «коммивояжёром», а после подкупить кого-то из прислуги. Ведьма меня не знала, а свои мысли я научился отменно защищать… Однако спокойный голос Каина остановил мои дурацкие порывы: — Есть один путь… — произнес он, говоря так, будто вспоминая что-то очень старое и давно забытое. Мы оба обернулись к нему, а Белиал недоверчиво хмыкнул: — Говори, первый грешник. — Замок Вернигероде стар, — начал Каин, — он стоял на горе веками. Но люди давно позабыли о тех, кто жил здесь до них. Под городом, под фундаментами самых древних домов и под самим замком, лежит иной город. Целиком вырубленный в скале. Ходы и катакомбы, оставшиеся от древнего культа, чьи боги давно умолкли. Вход туда был запечатан и забыт. Через один из таких ходов мы сможем попасть в старые винные погреба замка. Я насторожился. — Ты уверен, что ведьме о них ничего не известно? — Об этих древних туннелях неизвестно ни одному живому существу… — ответил Каин. — Мне случайно удалось их обнаружить во времена моего первого появления в Вернигероде. — Каин наконец повернулся к нам. В его глазах мерцал холодный огонь тех давних воспоминаний. — Ты знаешь, где этот вход? — спросил я, чувствуя призрачную надежду. — Я знаю, где он был, — поправил меня Каин. — В старом городе. Прямо под самой старой церковью Иоанна Крестителя. Мы проберемся под землей и вынырнем прямо в сердце владений этой стервы. И она не почует нашего приближения. Белиал усмехнулся, и в его ухмылке снова появился отблеск демонической силы. — Подземные ходы и лазы? Люблю это дело… — Не обольщайся, князь! — предостерег его Каин. — Давно забытое и брошенное — не значит безопасное. Тебе ли, Эрцгерцогу Ада, не знать — то, что долго лежит в Темноте, редко бывает… хм… дружелюбным. Но это наш единственный шанс подобраться к Изабель незамеченными. — Он бросил ненавистный взгляд на замок, этот символ власти и коварства Верховной ведьмы. — Веди! — согласно кивнул демон. — Скоро стемнеет, а ночь всегда на нашей стороне. Каин кивнул и без лишних слов двинулся вниз, к опрятным фахверкам Вернигероде, которые с высоты выглядели как игрушечные домики. Вечерний осенний воздух пах дымом из труб и пряным запахом увядающих трав — такой обыденный и нормальный, что от него даже кружилась голова. Пока мы спускались, ночь постепенно опустилась на старый немецкий город. Чтобы случайные прохожие не обращали на нас внимания, Каин «обернулся» тенью, Белиал тоже использовал нечто подобное, а я накинул на себя простенький отвод глаз. Добравшись до старинной кирхи, Каин остановился, что-то явно прикидывая. Пробежавшие столетия изменили рельеф до неузнаваемости. Упырь покрутился вокруг здания, шумно втягивая носом воздух, как поисковая собака. Еще нарезал несколько кругов вокруг древнего храма. — Здесь! — Он, наконец, указал на груду заросших бурьяном валунов у старой каменной ограды. — Помогите. Втроем, обдирая руки в кровь, мы оттащили несколько массивных каменюг, под которыми открылся узкий темный лаз, сложенная из сырых и почерневших от времени камней. Оттуда пахнуло запахом прелой земли, сыростью и вековой тишиной. — Предупреждаю, — произнёс Каин, первым протискиваясь в черный зев. — То, что мы найдем внизу, может нас весьма удивить. Древние заброшенные места — бывшие сосредоточием былой силы, не любят гостей. Белиал лишь усмехнулся в ответ, и в его глазах горел тот самый, неподдельный адский огонь. — Еще одна магическая тропа… — Демон, подвинул меня, толкнув в бок, и скрылся в темноте. Я поспешно нырнул в лаз, стараясь не отставать от своих, так скажем, «старших товарищей», помнящих еще, как зарождался этот мир. Лаз оказался невероятно узким и сырым. Пришлось буквально проползать несколько метров, задевая плечами и спиной за холодные, покрытые скользкой плесенью камни. Воздух густел с каждым шагом, превращаясь из запаха прели в нечто более тяжелое и древнее — патину времени, пыль веков и едва уловимый, горьковатый аромат тлена, который не мог принадлежать ничему живому. Наконец, тоннель расширился, и мы смогли выпрямиться в небольшом подземном зале. Сводчатый потолок терялся в темноте над нашими головами. Каин щелкнул пальцами, и на его ладони вспыхнул холодный, голубоватый свет сферы — магический огонь, который не жег плоть, но прогонял тьму, отбрасывая длинные, пляшущие тени. Причём, выброс силы быль настолько минимальным, что я его не почувствовал. — Экономно, — проворчал Белиал, окидывая взглядом окружающее нас пространство. — Это, чтобы не оповещать всю округу о нашем прибытии, — сухо констатировал Каин. — Светляк я для нашего смертного товарища сотворил. Нам с тобой свет не нужен. — Это так, — согласился с ним демон. Я не стал их разубеждать, что могу видеть в темноте — пусть себе тешатся «детишки» своей крутизной. Осмотрелся: мы стояли в своего рода коридоре. Стены были грубо вырублены в скале, но кое-где виднелись остатки резных барельефов, старых и поврежденных, что невозможно было разобрать сюжета. Искаженные лица, фрагменты конечностей, неизвестные символы, смысл которых был давно утрачен. Однако кое-где барельефы уцелели. На них были изображены существа с ветвистыми рогами, люди с головами волков, которым обычные смертные приносили кровавые жертвы. Картинки ужасали — ради своих языческих божеств, племена, построившие эти катакомбы, не жалели своих соплеменников. Я явственно чувствовал ещё сохранившиеся тёмные эманации этих жертвоприношений. — Веселая компания, — проворчал Белиал, но в его голосе послышалась тень уважения. — Старая школа — кровушку тут лили реками. Земля до сих пор её помнит. Мы двинулись дальше. Туннель начал сужаться, превращаясь в круто уходящую вниз лестницу с вытертыми тысячами ног или тысячами лет использования ступеней. Каин шел первым со своим светильником, я за ним. Белиал замыкал шествие, беззвучно ступая по камням, но его присутствие ощущалось за спиной как тёплый поток воздуха. А нервишки-то у демона напряжены, неожиданно понял я. Он так раскаляется только в минуты сильных переживаний. Шли мы долго. Тоннель то сужался, то расширялся, то внезапно обрывался лестницами, уводящими в кромешную тьму куда-то вниз. Стылая сырость становилась все ощутимее, на стенах висели капли влаги, а под ногами хлюпала вода. Мы молчали, прислушиваясь к тишине. И именно в этой тишине я начал улавливать какие-то посторонние звуки. Вначале это был едва слышный шепот, будто кто-то шелестел шелковой тканью прямо у меня за ухом. Я обернулся на Белиала, но демон лишь сверкал в темноте глазищами, внимательно смотря по сторонам. Шелест усиливался, превращаясь в навязчивый, неразборчивый гул, будто десятки голосов шептали одноременно, споря и перебивая друг друга. — Слышите? — не выдержал я, обратив на это внимание своих спутников. — Это «эхо» былых обитателей этих мест, — коротко бросил Каин, не оборачиваясь. — Не души. Не призраки. «Отпечатки» тех, кто молился, страдал и умирал здесь. Не обращай внимания. Они бессильны, и ничего не смогут нам сделать. Но игнорировать этот «белый шум» было с каждой минутой все сложнее. Призрачный шепот обрастал образами. В пятнах света и теней на стенах мне начинали мерещиться лица. Искаженные великим экстазом или кромешним ужасом. Не знаю почему, но на упыря и демона этот ментальный прессинг совершенно не действовал. Возможно, что всему виной моя повышенная эмпатия и развитый синестетический дар. Внезапно Каин замер как вкопанный. — Стой! Мы с Белиалом послушно остановились и затаили дыхание, наблюдая, как упырь прикрыл ладонью свой светильник, приглушив свет. Из бокового ответвления, о котором я не подозревал, донесся тихий, но отчетливый скрежет. Через мгновение он повторился, но уже ближе. Затем еще ближе и еще. Он явно двигался в нашу сторону. — Интересное, однако, здесь «эхо»… — ядовито прошипел Белиал, и в его руке уже плясали алые искры сгущающейся энергетического конструкта. — И оно, похоже, обзавелось когтями. — Тихо! — неожиданно шикнул на него Каин. — И заклинание развей! Белиал недовольно дернул щекой, но послушно развеял заклинание. А из тьмы бокового тоннеля на «границу видимости» выползло… нечто. Оно имело человеческие очертания, но двигалось на слишком многих, тонких и длинных конечностях, похожих на паучьи. Его «голова» была увенчана ветвистыми рогами, похожими на те, что я видел на древних барельефах. А в его глазницах светилась тусклая зеленая муть. Существо замерло, повернув в нашу сторону свою нелепую голову. Шепот в тоннеле мгновенно стих, будто затаившись в ожидании чего-то весьма и весьма нехорошего. — Это Страж подземелий, — совершенно без единой эмоции прошептал упырь. — Древний голем. Оставлен сторожить проходы от чужаков. Тех, кто его «построил», уже тысячелетия нет на этом свете, а их создание до сих пор несёт свою службу. Чудовище издало звук, похожий на сухой треск ломающихся сучьев, и сделало шаг в нашу сторону. Его конечности с мерзким цокотом ударили по камню. Белиал выдвинулся вперед, передвигая меня себе за спину. А от его рук вновь полетели искры. — Лучше не путайся под ногами, ведьмак! Сейчас ты увидишь настоящее искусство… — Нет! — резко прошипел Каин, хватая демона за руку. — Любое применение силы здесь будет как вспышка маяка! Изабель обязательно почует! — Так что, предложишь с ним просто поболтать? — зарычал Белиал, но искры в его руке вновь погасли. Тем временем страж, что-то заметив, сделал еще шаг в нашу сторону. Каин быстро огляделся, его взгляд упал на груду камней и древнего мусора у одной из стен тоннеля. — Отвлеките его. Без магии. Шумом. Я, недолго думая, схватил большой обломок камня и швырнул его в противоположный конец зала. Камень, просвистев над головой рогатого уродца, с грохотом покатился по земле. Голова стража резко повернулась на звук. Он издал тот же сухой треск и, скребя конечностями, двинулся на шум. — Бежим! — Каин рванулся вперед по основному тоннелю, и мы помчались за ним, стараясь ступать как можно тише. За нашей спиной раздался яростный визг обманутого существа, но мы уже влетели в следующую галерею. Каин, резко обернувшись, ударил ребром ладони по стенке, и камни свода позади нас с глухим стоном рухнули, заваливая проход. Тварь осталась с другой стороны завала. Я остановился, с трудом переводя дыхание в напоенном пылью воздухе. — Это было… рискованно… — выдохнул я, отряхивая пыль с одежды. — А если бы нас тоже завалило? — Точный расчёт и никакой магии, — покачал головой упырь. — Было время, когда я проводил в подобных катакомбах столетия. Вот и наловчился. — И много здесь бродит подобных тварей? — поинтересовался Белиал. — Я предупреждал, — нахмурившись, произнёс Каин, вновь разжигая свой светильник. — Это лишь начало. Эти ходы скрывают много сюрпризов. Но я надеюсь, что сумею вас провести до места с наименьшими неприятностями. Белиал, к моему удивлению, совсем не злился. Он с интересом смотрел на завал, за которым слышался бессильный скрежет и цокот когтей. — Интересное место. Оно до сих пор наполненное болью. Мне нравится. Была бы возможность, я бы разместил здесь небольшой филиал Ада. Мы двинулись дальше, но теперь шли еще осторожнее, зная, что древняя тьма под замком Вернигероде вовсе не безответна и крайне негостеприимна. Тоннель сузился в очередной раз, превратившись в сырую штольню, где с потолка свисали большие бледные сосульки и медленно сочилась вода. Воздух стал густым и тяжёлым, «пахнущим» старой силой. Светильник Каина отбрасывал прыгающие тени, которые цеплялись за стены, словно живые. Мы шли молча, прислушиваясь к каждому шороху. Даже Белиал теперь крался бесшумно, как хищник выслеживающий добычу Он тоже чувствовал отголоски сил, чей возраст исчисляется эпохами. Внезапно Каин замер, подняв руку. Он принюхался, и его обычно бесстрастное лицо исказилось гримасой отвращения. — Тише. Впереди Колодец Голодных Богов… Глава 23 Голодные боги? Это что еще за хрень? Но вслух я не стал спрашивать, а Каин не стал объяснять дальше, только жестом велел двигаться тише и осторожнее. Штольня вывела нас к огромному подземному провалу. Моста через него не было, лишь несколько мокрых и скользких каменных глыб, выдающихся далеко вперед и образующих весьма ненадёжный путь через чёрную бездонную пропасть. Из разлома поднимался тягучий и сладковато-приторный трупный запах. Смрад был настолько густым, что его почти можно было почувствовать на языке. А ещё там были слышны какие-то настораживающие звуки. Не скрежет и не рык, а тихое, мерзкое чавканье, доносящееся из тьмы внизу. — Старайтесь не думать ни о чём, — прошептал Каин, ступая на первую глыбу. — Особенно о еде… Мы двинулись за ним, перепрыгивая с камня на камень. Я старался дышать ртом, чтобы не чувствовать этой мерзкой вони, но даже так она вызывала тошноту. Камень под ногами крошился, и маленькие обломки с тихим свистом падали в бездну. Но, к счастью, никакой реакции снизу пока не вызывали. Белиал шёл последним. Я рискнул и мельком оглянулся на него. Демон не прыгал, а словно стелился над камнями, его ступни едва касались скользкой поверхности. На его лице застыло не отвращение, а скорее «профессиональное» любопытство. Ведь языческие боги — потенциальные кандидаты в демоны Ада. Он прислушивался к чавканью, и в его глазах вспыхивали крошечные огоньки азарта. Мы были уже почти на середине пути, когда из бездны донёсся новый звук — мягкий, влажный шлёпок, будто шмякнули об пол огромной и не отжатой половой тряпкой. И тут я совершил ошибку: запрыгивая на следующую глыбу, я поскользнулся и вскрикнул, пытаясь удержать равновесие. Звук был совсем негромким, но в гробовой тишине он прозвучал как оглушительный удар гонга. На мгновение всё замерло. Даже чавканье прекратилось. А затем из тьмы снизу на нас уставились десятки светящихся глаз, которые мерцали диким первобытным голодом. — Бежим! — уже не таясь, крикнул Каин, и в его голосе послышалась тревога. И мы вновь помчались, уже не скрываясь. Камни под ногами скользили, так и норовя скинуть в пропасть. За спиной послышалось шлёпанье и шорох — что-то огромное и быстрое начало карабкаться по стене разлома, устремляясь к нам. Я наступил на последний камень — дальше дороги не было, оставалось метра три свободного пространства. Я оттолкнулся и прыгнул на противоположный край пропасти, кувыркнулся и вскочил. Каин уже ждал меня, перебравшись первым. Белиал, отстав на шаг, обернулся к надвигающейся на него твари из бездны. Я увидел лишь гигантскую, лишённую формы массу плоти, усыпанную глазами и ртами, из которых капала липкая слизь. И эта масса должна была вот-вот поглотить демона. Но демон не испугался, да он даже магию применять не стал. Вместо этого он странно расслабился, посмотрел на существо и… улыбнулся. Он прошептал что-то на языке, который заставил тварь содрогнуться. Это не было заклинанием, это было нечто иное. Древнее. Имя. Или проклятие. Чудовище замерло. Его глаза расширились от внезапного, животного ужаса. Я отчетливо его почувствовал. Оно испустило тихий булькающий стон и рухнуло обратно в бездну, исчезнув в темноте. Белиал легко перепрыгнул провал и подошёл к нам с Каином. — Голодные боги, говоришь? — усмехнулся он, пожимая плечами. — Убожество и детский сад! У нас в Аду найдутся твари постарше и погрозней. Каин смерил его тяжёлым взглядом, но ничего не сказал. Относительная тишина, воцарившаяся после падения чудовища, казалась оглушительной. Лишь тихое, мерзкое чавканье, теперь доносившееся уже откуда-то издалека, напоминало о том, что бездна не пустует. Каин ещё мгновение смотрел в чёрную пустоту разлома, словно проверяя, не вернётся ли его древний обитатель. Но, нет — старый и одряхлевший божок больше не казал носа. Упырь резко развернулся и вошел в грубую каменную арку, за которой начинался узкий, вырубленный в скале коридор. Мы последовали за ним, радуясь тому, что под ногами снова был твёрдый камень. Воздух здесь был другим: тяжёлым, затхлым и пыльным, но хотя бы лишённым того сладкого трупного смрада. Я глубоко вдохнул, стараясь прочистить лёгкие и подавить всё еще не отпускающую тошноту. Коридор был низким, заставляя не только рослого Белиала, но и нас с Каином слегка сутулиться. Теперь ход вёл вверх, я надеялся, что к замку ведьмы. Бродить в темноте мне больше не хотелось. Стены быстро сменились с природной скалы на грубо отёсанные, а затем и на аккуратно сложенные каменные блоки. Но это всё еще были следы исчезнувшей «цивилизации». Мы шли еще несколько минут, пока коридор не уперся в развилку. Два идентичных прохода расходились в разные стороны. От левого тянуло ледяным сквозняком и пахло сыростью. Из правого же, наоборот веяло лёгким теплом и смрадом разложения. Как такое могло быть в заброшенных тысячи лет назад катакомбах, я не понимал. Каин закрыл глаза, вдыхая воздух, словно профессиональный сомелье, дегустирующий дорогое вино. Он ловил нюансы, не доступные нам с Белиалом. Хотя, отсутствием обоняния ни я, ни демон, не страдали. Упырь открыл глаза и указал на левый, холодный проход. — Сюда. Я чувствую запах этой суки. Пусть слабый, но мы на верном пути. Мы двинулись по левому туннелю. Через некоторое время он вывел нас в просторное круглое помещение. Здесь был гигантский колодец. Широкая каменная штольня уходила вниз, в невидимую глубину, откуда и дул леденящий ветер. Посередине колодца в воздухе висела, покачиваясь, массивная железная клеть, подвешенная на толстой ржавой цепи, уходящей в темноту под потолком. Внутри клети валялись разрозненные человеческие кости. Белиал приблизился к краю колодца и заглянул вниз. — Глубоко, — сообщил он через мгновение. — Нам туда не нужно, — качнул головой упырь, заходя в очередной «коридор». Коридор сделал резкий поворот и упёрся в небольшую лестницу, ведущую в никуда. Вернее, проход наверх был забит старой каменной кладкой, явно более поздней, чем сами катакомбы. И куда более грубой на вид. Но оттуда, через многочисленные (но незаметные простому взгляду) щели и трещины в кладке, щекоча ноздри, пробивался новый букет запахов: старого вина, дубовых бочек, каких-то сушёные трав, и горько-сладковатый «лекарственный» аромат, который я не мог опознать. Каин жестом велел замолчать и прислушался, приложив ухо к каменному препятствию. Тишина по «ту сторону» была абсолютной. Он мотнул головой, давая понять, что опасности нет и упёрся «горбом» в грубую кладку, согнув ноги. Затем с натугой и треском, который казался оглушительно громким после недавней тишины подземелья, выдавил несколько камней. — Похоже, кладовая, — констатировал Каин, сунув в пролом голову. — Нам это подходит! Он навалился руками на перекрытие, и еще несколько камней вывалились из негодной кладки, с шумом поскакав вниз по лестнице. Теперь пролом был достаточен, и мы по очереди протиснулись в обширное складское помещение, находящееся выше «этажом». Пролом в полу этой кладовки, через который мы вышли, оказался расположен в самом грязном и пыльном углу, в который, похоже, давно не заходили. Иначе, в подземелье давным-давно кто-нибудь бы провалился — кладка уже была совершенно никакая. Воздух в этом помещении был намного суше, чем в древнем тоннеле и наполнен мириадами терпких и резких ароматов. Я огляделся: массивные полки, заставленные всевозможными склянками, банками и мешочками-кулёчками, уходили ввысь, в темноту. На столах лежали связки сушёных трав, свитки пергамента и странные металлические инструменты, напоминающие то ли хирургические, то ли пыточные. В углу стояли большие керамические сосуды, запечатанные воском, от которых исходил тот самый лекарственно-сладкий запах. Мы разошлись по периметру. Я скользил взглядом по банкам с отвратительным содержимым: плавающие глаза, когти, странные заспиртованные органы, происхождение которых лучше было бы не угадывать. Белиал же, напротив, снова выглядел заинтересованным исследователем. Он взял с полки маленькую чёрную свечу, понюхал её и с лёгкой усмешкой положил на место. — Некромантия… — прокомментировал он. — Милое увлечение. Не знал, что моя бывшая подопечная практиковала именно этот раздел чернокнижия. Мы замерли, вглядываясь в призрачные очертания этого странного места. Воздух, густой и тяжелый, был коктейлем из пыли веков, травяной горечи и того самого сладковато-приторного запаха, от которого слезилось в горле. — Некромантия… — повторил я его слова, и они повисли в тишине, обрастая новыми, пугающими смыслами. — Милое увлечение, говоришь? По-моему, тут пахнет чем-то похуже — связью с эмиссаром Хаоса, если ты не забыл! Белиал лишь усмехнулся, проводя пальцем по пыльной столешнице и изучая получившийся узор. — Забудешь тут…- Демон бросил взгляд на банку с мутной жидкостью, где плавало нечто, отдаленно напоминающее недоразвитый уродливый зародыш. — Я тоже хорош — слишком доверял этой стерве. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Эта комната была не винным погребом, и отнюдь не складом или кладовкой, забитой ненужным барахлом — она была самой настоящей магической лабораторией. Мастерской. Местом, где наша грёбаная ведьма творила нечто, от чего кровь стыла в жилах. Конечно, она была ужасно отсталой и архаичной — с продвинутой алхимической лабораторией моего мертвого дедули и рядом не стояла. Но всё-таки это была лаброратория! Я огляделся повнимательнее, используя весь свой «инструментарий» от магического зрения, до зачатков предвидения. Да, так и есть, повсюду — на стенах и потолке виднелось такое дикое количество охранных символов, что и представить себе трудно. Похоже, ведьма весьма дорожила своей лабораторией, раз вбухала в её магическую защиту целую прорву сил. Пол и потолок просто переливались от обилия магических конструктов, а вот пол оказался совершенно незащищенным, словно ведьма про него совсем позабыла. Я еще раз пробежал глазами по каменному полу лаборатории. А ведь он везде, кроме нашего угла, представлял собой сплошной гранитный монолит. Да в этом углу камни были расположены так удачно, что тоже создавали видимость единой монолитной скалы, что на деле оказалось совсем не так. Белиал подошел к одному из столов, заставленному хирургическими инструментами. Он взял длинный зонд с зазубренным наконечником, повертел его в руках и с легкой брезгливостью отставил в сторону. Каин, тем временем, не обращал на нас внимания. Он, как гончая, вышедшая на след, методично и безмолвно двигался вдоль полок, его бледные пальцы скользили по краям сосудов, сметая вековую пыль. Он замер у большого керамического кувшина, запечатанного черным воском с оттиском в виде стилизованной «Звезды Хаоса», представляющий собой восемь стрел, расположенных радиально вокруг центра. — Я так и знал… — тихо произнес он, и в его голосе впервые зазвучало нечто кроме привычной усталой ярости. Что-то вроде жадного предвкушения. — Этот «фиал» — её страховка! Вот почему она так легко отдала свою душу Рааву! Упырь не стал церемониться. Его пальцы, твердые как сталь, впились в восковую печать и с хрустом сорвали её. Воздух над горлышком кувшина задрожал, и тот самый горько-сладкий запах ударил в нос с такой силой, что у меня закружилась голова. Он был густым, почти осязаемым, словно пыльца какого-то адского цветка. Каин засунул руку внутрь и извлек нечто, от чего у меня кровь натурально застыла в жилах. Это было сердце. Маленькое, сморщенное, почерневшее, будто обугленнное, и оплетенное тончайшими серебряными нитями, образующими сложную узорчатую сетку. Но самое жуткое было в том, что оно продолжало пульсировать. Медленно, лениво, с мерзким чавкающим звуком, словно крупная свиноматка пожирала помои из лохани. Каждый толчок сморщенного оргна заставлял серебряные нити слабо светиться тусклым светом. Сердце «жило», даже будучи отделено от организма-носителя. — Что… что это? — выдохнул я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Это её собственный «якорь», — без эмоций ответил Белиал, подходя ближе. Его насмешливость куда-то испарилась, взгляд стал холодным и аналитическим. — Но… Ведь её душа — якорь для Хаоса… Или я что-то неправильно понял? — спросил я демона. — Всё ты правильно понял, ведьмак. Да, она, вроде бы, и отдала свою душу Хаосу. Но она не отдалась ему целиком, как это можно было подумать. Она оставила для себя лазейку: вырезала сердце, заключила его в этот сосуд и припрятала. Пока этот «залог» цел, её душа не принадлежит Хаосу полностью, а значит, её нельзя окончательно поглотить или уничтожить. Она сохраняет связь с нашим миром. Хитроумная сука! Каин сжал в руке пульсирующий черный комок. На его лице играла улыбка, от которой стало бы плохо даже самому отъявленному негодяю. — Хитроумная? — прошипел упырь. — Два раза «да»! Она оставила лазейку, Раав может и не добрался до этой части её сущности… Но я-то уже добрался! Вот теперь мы, наконец, можем побеседовать с ней на равных! — Согласен! — поддержал Каина демон. — Пора поговорить с этой неблагодарной стервой! Каин придавил в кулаке свою жуткую добычу, и в тот же миг воздух в кладовой сгустился, стал вязким и тяжелым. Пыль, оставшаяся от выбитых камней, завихрилась, закручиваясь в миниатюрные смерчи на полу. Тени на стенах ожили и потянулись к центру комнаты, сплетаясь в высокую, тонкую и изящную фигуру. — Ага! Кажется, Изабель почуяла неладное, — довольно бросил Белиал, а его демоническая сущность уже просвечивала сквозь человеческую оболочку, наполняя воздух запахом гари и серы. Из теней материализовалась красивая женщина. Вернее, её подобие — полупрозрачный, мерцающий фантом. Черты Верховной ведьмы были искажены гримасой чистейшей, животной ярости, но в глазах, горящих как раскаленные угли, плескался настоящий и непритворный страх — она явно переживала за своё «черное» сердце. — КАИН!!! — Её голос, визгливый и режущий, болезненно ввинтился мне в уши. — Не смей! Это моё! — Уже нет, Изабель, — спокойно, почти ласково ответил упырь, — теперь оно моё! Он медленно сжимал и разжимал пальцы, надавливая на сердце, а затем приотпуская его — словно кот, играющий с мышью. И с каждым движением призрачный фантом дёргался и мерцал сильнее. Наконец ведьма не выдержала, завизжала так, что у меня зазвенело в ушах, и бросилась на упыря. Что она хотела этим доказать или сделать — не знаю, ведь физически она находилась совсем в другом месте замка, наверное, в личных покоях. Здесь была лишь её невещественная проекция, типа голограммы. Наверное, это нервишки взыграли. В общем, призрак метнулся к Каину, но стоящий немного в стороне Белиал, которого она до сих пор не заметила, метнул ей в грудь сгусток багровой энергии. Призрак отшатнулся, его форма расплылась, но не исчезла окончательно. Ведьма застыла на месте, словно её настигло обездвиживающее заклинание. По звериному оскалу и эмоциям, исказившим её прекрасное личико, я понял, что это действительно так. Демон, используя связь фантома с настоящим телом, сумел его парализовать. После этого он неторопливо обошел замерший призрак и остановился напротив ведьмы. Глаза в глаза. — Господин… — ошеломлённо прошептала Изабель, глазки которой «забегали». Видимо парализующее заклинание не коснулось речи, зрения и слуха. — Какой я тебе теперь господин? — ядовито прошелестел Белиал, формы которого тоже «поплыли», демонстрируя его демоническую сущность. — Ты предала меня… Предала Люцифера… Предала Ад, продавшись демону Хаоса… Но… и его ты тоже решила провести вокруг пальца… Ты знаешь, а я совсем не удивлён, что сам вырастил такую вероломную суку. Ты по праву была лучшей моей ученицей. — Благодарю за комплимент, Учитель, — её голос стал шелковистым и ядовитым, несмотря на паралич. — Я училась у лучшего. Но вы, как всегда, недооцениваете меня. Вы думаете, я стала бы рисковать всем, не подготовив отступление? Её взгляд, полный ненависти, скользнул с лица Белиала на сжатый кулак Каина. — Это сердце… оно не настоящее! — Изабель победно расхохоталась. — Живая, идеальная копия, на создание которой я потратила годы. Настоящее же спрятано там, куда вы никогда не сунетесь, — она попыталась улыбнуться, и это получилось ужасающе. — Ты сжимаешь в руке красивый бутафорский муляж, упырь. Каин замер. Улыбка сползла с его лица, сменившись ледяной маской. Он снова сжал комок в ладони, вглядываясь в него, ища обман. Ведьма продолжала издевательски смеяться. — Не слушай её! — неожиданно рыкнул демон. — Она тянет время! Фантом Изабель вздрогнул, но на ее лице сияла торжествующая и безумная усмешка. И в этот миг стены лаборатории задрожали. Глухой чудовищный грохот, всколыхнул древний фундамент замка и эхом прокатился по каменным коридорам. Пол под ногами завибрировал, а с потолка посыпалась пыль, целые куски штукатурки и мелкие камешки Белиал рывком повернулся к двери, которая ходила ходуном. — Что это? — Его голос потерял былые следы язвительности, теперь в нем звучала тревога. Изабель, все еще парализованная заклинанием, смотрела на них с победной усмешкой: — Если думаете, что я не подстраховалась и на этот счёт — мне вас жаль! — Что ты натворила, дура? — Белиал отвел взгляд от дверей и впился в глаза своей бывшей служанки. — Кого еще ты разбудила? Улыбка Изабель стала ещё шире, ещё безумнее, растягивая её парализованное лицо в уродливой гримасе. — Того, кто сотрет вас в порошок! — прошипела она. — Страж, данный мне Хаосом! Массивная дубовая дверь, запертая и защищённая десятками заклятий, неожиданно разлетелась острой щепой. По твёрдому каменному полу поползла паутина трещин. Белиал отступил на шаг, перекидываясь в боевую демоническую форму. А в дверном проёме, полностью заполняя его собой от косяка до косяка, нарисовалась темная фигура. Её очертания плясали и двоились, но сквозь пыль и дым я смог разглядеть два гигантских глаза, горящих зелёным огнём и огромный раздвоенный язык. Раздался дикий рёв, от которого кровь застыла в жилах, а сознание попыталось спрятаться в самом дальнем и тёмном уголке черепа. От этого могучего рыка снесло в сторону и дым, и пыль, а мы смогли рассмотреть, что же за существо пыталось вломиться в подземную лабораторию ведьмы в погоне за нашими тушками. Глава 24 Это была Змея. Не просто большая, а колоссальная, гигантская, настоящая хтоническая тварь. Её чешуйчатое тело с трудом умещалось в ширину коридора, скребя боками по каменным стенам с противным скрежетом, от которого ныли зубы. Но самое жуткое — это её голова. Треугольная, зубастая, увенчанная костяными наростами, похожими на корону, она не пролезала в дверной проем. Чудовище яростно било мордой по косякам, и с каждым ударом древняя кладка трещала и осыпалась, расширяя проход. Два глаза, огромные, как щиты, пылали в полумраке ядовито-зеленым светом ненависти и голода. Раздвоенный язык, толщиной с мое предплечье, выстреливал в комнату, пробуя воздух, и шипел, словно раскаленное железо, резко опущенное в холодную воду. Каин, оскалившись, отпрыгнул к стене, втянув голову в плечи, инстинктивно пытаясь стать невидимым. Похоже, что против такого чудовища его вампирские штучки не сработают. Но защита, наложенная на лабораторию ведьмы, не дала ему спрятаться и привычно раствориться в тенях. Белиал, чья демоническая форма уже полностью проявилась — крылья, рога, копыта, огонь в глазах, — выглядел… совсем мелким и ничтожным перед лицом этого древнего зла. Его прежде бархатный и ядовитый голос сорвался на хриплый крик, который потонул в чудовищном рёве титанической твари. Конечно, если бы Белиал встретился с ней в Аду, я бы, наверное, поставил на него. Но здесь, в мире людей, демон не имел такой власти. Мое сердце, которое, казалось, уже замерло от ужаса, неожиданно екнуло и забилось чаще, но уже не от страха, а от невероятного и оглушительного узнавания. В проеме, стиснутая тесными каменными косяками, извивалась не просто безумная гигантская гадина, грозившая вот-вот поглотить нас без остатка, а вполне себе разумное существо, с которым можно было договориться. И я уже один раз это делал. Ведь это была… — Мать Змеиха? — Вырвался из меня вопль изумления. В её глазах, остановившихся на мне, мелькнуло что-то похожее на узнавание. Её раздвоенный язык дрогнул, пробуя воздух. Охваченная зеленым пламенем пасть медленно распахнулась, обнажая клыки, каждый — с меня ростом. Каин и Белиал застыли в «боевых формах», готовые как к атаке, так и к защите. Они не видели того, что увидел я. Они видели перед собой лишь чудовище. — Ты… ты знаешь эту тварь? — опешил демон, не отводя глаз от змеи. Но я не слушал его. В памяти всплывали картинки: смрад древнего могильника в Подмосковье, хруст костей оживших мертвецов, мощное змеиное тело, застывшее на пьедестале, не слышимый никому мысленный разговор и совместная битва… Мы были союзниками. Почти друзьями. А еще она мамаша моего братишки Лихорука. Как жаль, что его сейчас нет рядом. Мать Змеиха в очередной раз ударила головой о дверной проем, и с грохотом посыпались камни. Помещение вновь заполнилось клубами пыли. А змеюка упорно пробивалась внутрь. И её взгляд, яростный и осмысленный, был прикован теперь не к демону и упырю, а ко мне. — Ну, с-с-сдрас-с-стф-фуй, тоф-фариш-ш-ш Ш-шума! – раздался её мысленный голос у меня в голове. — Ф-фот и с-с-сф-фиделис-с-с наяф-ф-фу! — Вот и свиделись… — так же мысленно ответил я, заставляя свой внутренний голос звучать твердо, несмотря на барабанную дробь сердца. Тут же в голову пришло осознание: её появление здесь, в самом логове врага, не может быть случайностью. Ведь она пришла с конкретной целью — убить врагов Верховной ведьмы. — Мать Змеиха, почему ты здесь? Кто тебя прислал? Огромные, пылающие зеленым глаза сузились, проникая, казалось, мне в самую душу. После очередного удара каменная кладка с грохотом поддалась, и голова чудовища, увенчанная костяной короной, просунулась в помещение и зависла прямо перед моим лицом. — Долх-х-х, тоф-фариш-ш-ш Ш-шшума, — прошипело существо у меня в черепушке. — Он ос-сф-фоп-подил меня из окоф-ф, дал с-сфоп-поду, но и ф-фс-сял с-с-с меня клятф-фу… Раав из Хаоса, — опередила она, ответив на мой невысказанный вопрос. — Раав… — произнес я вслух. Имя демона Хаоса прожгло сознание, словно раскаленная игла. Вот, значит, куда пропала мамаша Лихорука после налёта демона на могильник. Раав освободил богиню от тысячелетнего заточения, но обязал её охранять ведьму, взяв у неё магическую клятву. Белиал, всё ещё стоявший в боевой позе, резко обернулся ко мне. Его демонические черты исказились не столько яростью, сколько крайним изумлением. — Ты… ты действительно с ней разговариваешь? — его хриплый голос сорвался на полуслове. — Что ей нужно? Она говорит о Рааве? Каин, прижавшийся к стене, беззвучно шевелил губами, явно пытаясь прикидывая свои шансы на выживание при столкновении с силой такого калибра. Но, похоже, ответа на этот вопрос у него не находилось. Я поднял руку, жестом призывая их обоих к молчанию и осторожности. Моё внимание было всецело приковано к гигантской голове, которая теперь занимала полкомнаты. — Может, разойдёмся миром, Мать Змеиха? — мысленно и вслух произнёс я. — Мы не враги! Из пасти древней богини вырвалось низкое рычание, от которого зазвенели стеклянные колбы на полках. Ядовитый взгляд стал опасным. Она двинулась вперед, сокрушая остатки дверного проема. Каин инстинктивно метнулся вглубь лаборатории, а Белиал принял низкую стойку, между рогов у него вспыхнуло багровое пламя. Ситуация снова качнулась не в нашу пользу. — Подожди! — крикнул я, отчаянно пытаясь выиграть время. — Давай подумаем вместе, как нам разрешить все противоречия! Огромные зрачки, похожие на вертикальные щели, окруженные изумрудным пламенем, пристально смотрели на меня, взвешивая и оценивая моё предложение. Мать Змеиха явно колебалась. С одной стороны, её связывала клятва, за невыполнение которой ей основательно «прилетит». Но с другой стороны, она не могла не понимать, что задумал демон Хаоса. Ведь она, как и все мы была порождением Порядка. — Ф-фмесс-с-сте? — прошипела она вслух. — Ш-што ты предлах-хаешь, тоф-фариш-ш Ш-шума? В первую очередь — не пороть горячку! — поспешно произнёс я. — Я предлагаю здравый смысл! Ты же не хочешь разрушить весь мир? Не хочешь, — так и не дождавшись ответа, но, чувствуя свою правоту, озвучил я. В лаборатории повисла тишина, нарушаемая лишь шипением Змеихи и тяжёлым дыханием Белиала. Мать Змеиха медленно, с невероятной грацией для своего гигантского размера, отвела голову назад, освобождая пространство. Из её взгляда ушла боевая ярость, уступив место холодному острому разуму. — Тф-ф-фои с-с-слоф-фа имеют вес-с-с. Но я не могу пойти протиф-ф клятф-фы… — Она не стала договаривать. Угроза всё еще висела в воздухе, густая и ощутимая, как и её ядовитое дыхание. — Мы найдем решение, — твёрдо заявил я. — Какое, конкретно, условие выставил тебе Раав? — Защита Верховной ведьмы Изабель, — сообщила Мать Змеиха. — Хорошо, — произнёс я, — мы не будем её трогать… Пока, — добавил я, незаметно подмигнув своим спутникам. После этих слов чудовищное напряжение в помещении спало, сменившись леденящей, неестественной тишиной. Белиал медленно выпрямился, пламя между рогами погасло, но глаза по-прежнему пылали настороженностью. Каин выглядывал из-за опрокинутого стола, его вампирская бледность стала почти фарфоровой. Мать Змеиха слегка отползла, убирая свою колоссальную тушу из проёма, оставив после себя груду камней из пролома. Снаружи доносился лишь шелест её чешуи о стены узкого коридора. Никого не тронув, она просто ждала. Положив огромную голову на пол в разломанном створе ворот. Я слегка перевёл дух, чего не мог позволить всё это время и обменялся взглядами со своими спутниками. В глазах демона, да и вампира тоже, читался немой вопрос: «И что теперь делать?». Я чувствовал, как адреналин перестаёт хлестать у меня из ушей, уступая место холодной и расчетливой логике. Мои глаза встретились с горящим взглядом Белиала, затем скользнули к бледному лицу Каина. — Она не уходит, — тихо, почти беззвучно просипел вампир. — И не уйдёт, — так же тихо ответил я. — Она ждет, что мы предпримем. И у меня, кажется, есть решение. Белиал хмыкнул, скрестив мощные руки на груди. — Какое? Поцеловать подлую суку в маковку, пожелать ей доброго утра и отпустить на все четыре стороны? Клятва — это клятва! Особенно магическая. Мать Змеиха не пойдёт на её нарушение… Даже несмотря на ваши «дружеские» отношения, — добавил он. Я повернулся к гигантской голове, все еще лежавшей в проеме. Изумрудные глаза Змеихи внимательно следили за нами. Но ведьме пока ничего не угрожало, поэтому древняя богиня особо и не дёргалась. — Поговорим без посторонних? — мысленно произнёс я, переходя в «ускоренный режим» и надеясь, что богиня последует за мной. — Пох-хоф-форим, Ш-шума… - Я не ошибся в своих предположениях — древнее существо тоже «ускорилось», а мир вокруг застыл в статической картинке, словно фотографический снимок. Ведь именно так мы с ней общались во время нашей предыдущей встречи в кургане мертвецов. — Мать Змеиха! Твоя клятва — защищать Верховную ведьму? — произнес я четко и членораздельно. — Такова с-с-сена моей сф-фоп-поды, ф-федьмак, — с горечью в голосе произнесла она. — С-с-сащ-щищ-щать её от ф-фс-с-сякой угрос-с-сы! Ес-сли п-пы я могла… — Прекрасно! — излишне оптимистически воскликнул я, перебив древнее существо. — А что ты… вернее Раав, считает угрозой? Мысленный голос богини зашипел по-змеиному, наполняя наше «ускоренное пространство» леденящей ненавистью к тому договору, которым её опутал демон Хаоса. Она на мгновение замолчала, собираясь с мыслями, а затем обрушила на меня лавину обстоятельств, которые Раав считал угрозой для своего «якоря». Я внимательно слушал, мысленно вычёркивая пункт за пунктом, и постепенно в голове выстроился чёткий, блестящий план действий. Демон Хаоса создал для своей подопечной идеального телохранителя против всего, кроме одного. — А что, если угрозы… не будет? Никакой! Мы не будем убивать ведьму, калечить, сводить с ума, лишать дара, порабощать… — Я скрупулёзно перечислил все пункты кабального магического договора Матери Змеихи, ведь в нём не было оговорено то, что я собирался провернуть. — Ес-с-сли так, ф-федьмак — дейс-с-стф-фуй! — прошипела богиня, и мы вывалились в обычное течение времени. Гигантская голова в проёме повернулась ко мне, и в её глазах читалось не только ожидание, но и томительное любопытство. Теперь она стала не стражем, но зрителем. Я медленно повернулся к своим ошеломлённым спутникам — ведь для них я на мгновение исчез, как и огромная змеюка. — Всё в порядке. Проблема решена, — заявил я вслух, будучи абсолютно уверенным в результате. Белиал лишь мрачно хрюкнул на это заявление, а Каин изумлённо поднял одну бровь. Но Мать Змеиха многозначительно промолчала. И в её молчании была надежда, что моя авантюра всё-таки выгорит. Я медленно подошёл к неподвижной призрачной фигурке Верховной ведьмы. — Можешь её отсюда убрать? — спросил я у демона, ведь это он набросил на Изабель чары неподвижности. — Легче лёгкого! — кивнул Белиал. Он взмахнул рукой и неподвижный фантом ведьмы растворился. — И каков же твой гениальный план? — полюбопытствовал демон, всё ещё не веря в бескровный исход. — План простой до безобразия, — весело усмехнулся я и протянул руку к Каину. — Не подумайте чего, но не отдадите ли вы мне сердце, коллега… Не ваше, пардон, сердце ведьмы, конечно. — Что ты задумал, ведьмак? — прошипел упырь, передавая мне трепыхающееся в его руках сердце ведьмы, которое он так и не выпустил. Холодок пробежал по моей спине, когда пальцы сомкнулись вокруг этого куска колдовским образом вырезанной плоти. Сердце колдуньи было удивительно легким, почти невесомым, но при этом от него исходила такая плотная, сконцентрированная аура зла и страданий, что мои пальцы буквально занемели. Но холод исходил не от самого сердца, а от тех самых серебряных нитей, что оплетали его тончайшей и невероятно сложной паутиной. Нити не просто обвивали сердце — они вросли в почерневшую плоть. Да они словно жили собственной жизнью. Эти серебрушки, тонкие и острые, как бритва, даже пытались впиться в подушечки моих пальцев, чтобы пополнить живительной силой этот противоестественно живущий орган. Я шуганул их небольшим электрическим разрядом, и они больше не пытались испытывать меня на прочность. Но если бы подобную колдовскую «фичу» случайно нашел бы обычный простак — сердце высосало бы его без остатка. Очень жуткое и опасное колдовство, к тому еще самоподзаряжающееся. Сердце отдавалось в моих пальцах трепетной и неровной пульсацией, будто пыталось вырваться. Я чувствовал, да и видел, как сжимается и разжимается плотный, даже жёсткий мускулистый комок. Мир сузился до этого трепещущего комка. Гул в ушах нарастал, сливаясь с голосом Каина, который что-то говорил мне, но его слова тонули в оглушительном барабанном бое, выбиваемом ведьминым сердцем. Я медленно поднял взгляд на Каина, потом перевел его на Белиала, на гигантскую голову Змеихи всё ещё торчавшую в проёме. Их фигуры казались размытыми, неясными. — Всё гораздо проще, чем кажется… — прозвучал мой голос, доносящийся будто из самой глубины подсознания. Как бы мой, но в то же время, я его не узнавал. — Чтобы нарушить привязку к демону Хаоса, не обязательно уничтожать «якорь». Иногда… его нужно просто… Я снял с шеи цепочку с Сердцем Утренней Зари, что являлась мизерной каплей ангельской сущности Люцифера, потерянной им во время бунта против Бога, и отцепив светящийся кристалл, вложил его в аккуратно перерезанное отверстие одной из вен… Или аорт… Хрен его знает, я в этом не разбираюсь. — Просто освятить! — закончил я фразу, наблюдая за реакцией сердца ведьмы. И реакция не заставила себя ждать. Сначала — ничего. Лишь натянутая, звенящая тишина, в которой сердце в моей руке замерло, остановившись, будто прислушиваясь к инородному телу. Потом кристалл вспыхнул. Не ослепительно, а мягко, как утренняя заря, заполняя сморщенные ходы и камеры сердца чистым, холодным светом. Серебряные нити, оплетавшие орган, вздыбились, зашипели, исторгая тонкие струйки чёрного дыма, который тут же растворялся в сиянии кристалла. Это была агония. Агония концентрированного Зла, столкнувшегося с сущностью, которая когда-то была Светом, но выбрала иную дорогу. Сердце затрепетало в моей руке с новой, ужасающей силой. Оно не просто билось — оно рвалось, пытаясь вышвырнуть из себя святыню, обжечься ею, извергнуть. Из разреза, куда я вложил кристалл, хлынула не кровь, а густая смолистая субстанция, пахнущая серой и смертью. Но свет ангельской эссенции не тускнел, пронизывая чёрную плоть, выжигая её изнутри. Мерцающая белизна расползалась по черной плоти, и там, где она проходила, тёмная, сморщенная ткань начинала… меняться. Она не розовела и не оживала — нет, это было бы слишком просто. Она становилась прозрачной, как застывший дым, сквозь который сияла невыносимо яркая точка — Сердце Утренней Зари. Сердце в моей руке больше не было куском плоти. Оно превратилось в хрустальный сосуд, внутри которого бушевала, но была заключена титаническая сила утраченного Рая. Оно было холодным и обжигающе горячим одновременно, живым и невероятно далеким от всего земного. — Иногда его нужно просто освятить, — тихо, уже для себя, повторил я, глядя на этот новый, невозможный артефакт, возникший на стыке абсолютного Зла и абсолютной Благодати. Гигантская голова в проёме медленно кивнула, и в её глазах, помимо любопытства, появилось нечто новое — уважение. — Х-хорош-шая рап-пота, ф-федьмак! — прошелестело у меня в голове. — Ну что ж, — хрипло рыкнул Белиал, ломая заворожённую тишину, в которой, как мне казалось, раздавался хрустальный перезвон ангельской Благодати. — Это было эффектно и эффективно. Ни капли пролитой крови. Я почти разочарован. Но, похоже, «якорь» для Хаоса разрушен… — А что с этой сукой? С Изабель? — Вскинулся упырь. — С ней всё хорошо, — ответил демон, задумавшись на секунду, — как и было обещано. — Так и ес-с-сть! — прошипела от дверного проёма Мать Змеиха. — Она с-сфоп-подна от прошлых обяс-с-сательс-с-стф-ф, как и я! Но праздновать победу было рано — пространство неожиданно вздрогнуло. Нас накрыло всепоглощающей тишиной, вырванной, казалось, из самого начала начал, когда вообще ничего не существовало. Стены замка задрожали, по ним стремительно побежали трещины, из которых пробился багровый свет чужих «звезд» — сам Хаос обратил на нас свой взор. Наконец тишина, длившаяся, казалось, целую вечность, взорвалась настоящей какофонией звуков. Эти убийственные звуки были прямой противоположностью музыке, которая, как известно, является одной из высших степеней организации и гармонии упорядоченного мира. От этой какофонии пол, стены, потолок — всё застонало, затряслось и затрещало по швам. Из углов поползли жидкие маслянистые тени, сливаясь в центре лаборатории в клубящуюся и не имеющую четкой формы массу. Но я и без подсказок уже понял, кто к нам пожаловал. — Слишком рано обрадовались, — голос Белиала потерял всю свою браваду, подтверждая мои опасения. — «Якорь» разрушен, но дверь была приоткрыта. Он идет. Сам. Пространство в центре комнаты сжалось, а затем разорвалось с оглушительным, но в то же время беззвучным ревом. Как такое может быть, я так и не понял. В пространственной прорехе, из которой хлестнул ледяной ветер, встала фигура. Не монстр, не титан, не человек, а нечто… Сгусток абсолютного беспорядка и отрицания любой формы. У него были когти, но их количество и длина менялись каждую секунду. Были крылья, но то ли из теней, то ли из искажённого света. Были глаза — десятки, сотни, тысячи безумных глаз, плавающих в его теле и смотрящих на нас ненавистью, которой хватило бы, чтобы отравить целую планету. Дверной проём, в котором маячила голова Змеихи, неожиданно взорвался. Но не огнем и не боевыми магическими конструктами, а чистым «нефильтрованным» Хаосом. Искаженная геометрия пространства и невозможные углы, не имеющие прав на существование в нашей реальности, скрутили и изломали титаническое змеиное тело древней богини. Пространство скрутилось в немыслимый узел, и я услышал оглушительный хруст ломающихся титанических позвонков. Именно таким способом решил наказать её демон Хаоса, раз магическая клятва не сработала. Боль древней богини, острой иглой вонзившаяся в мой эмпатический дар, была чудовищной. Я машинально швырнул в её искаженное тело горсть целительных конструктов — не спасти, так хоть немного облегчить агонию. Дальше — её война. Я едва успел — демон Хаоса обернулся к нам. Вернее, та его часть, что напоминала голову. Тысячи глаз сошлись в фокусе, и мир вокруг изменился. Каменные плиты пола вздыбились, превратившись в острые, торчащие из земли осколки, которые секунду спустя стартанули к потолку со скоростью взлетающей ракеты. Я чудом прикрылся энергетическим щитом, но пара мелких и острых каменных осколков всё-таки успели меня зацепить. — Он играет с реальностью! — со злой яростью проревел архидемон, которому только что бросили вызов. А Каин исчез. Невидимая тень упыря метнулась к сгустку Хаоса, и на миг что-то темное и липкое брызнуло из его постоянно изменяющейся плоти. Но рана демона практически мгновенно закрылась, а тень с воем отбросило назад, и Каин материализовался у стены, залитый собственной черной кровью. — Не мечись, упырь! Он тебе не по зубам! — крикнул Белиал, и его голос звучал без намёка на насмешку, он был холоден и максимально серьёзен. — Эта падаль не из плоти! Он — антиформа! Антиматерия! Прямое физическое противостояние ему — бессмысленно! Белиал вступил в бой следующим. Он вырос в размерах, и его демоническая сущность наконец-то проявила себя полностью. Черные геометрические фигуры заклятий веером полетели в коварного врага: поток льда из самых глубин Преисподней, свинцовые цепи запретных заклятий, потоки адского огня. Всё это «магическое богатство» одновременно вырывалось из его лап, пытаясь сковать, заморозить, сжечь — в общем, это были попытки причинить противнику максимальный ущерб с помощью магии. Хаос в ответ ловко искажал волшбу Белиала, превращая его убийственные конструкты в бесполезный «пшик». Но Князь Ада не опускал рук, и пространство между ними вспыхнуло багровыми рунами запретных обрядов. Эрц-герцог Преисподней завязывал настолько сложнейшие магические печати и тончайшие сети из чистой энергии, что у меня реально в глазах рябило. Но законы нашего упорядоченного мира скользили по грёбанному демону, скатываясь с него, как с гуся вода. Руны гасли одна за другой, не в силах зацепиться за то, что отрицало саму концепцию Закона. Белиал хрипло выругался на древнейшем языке демонов, на котором проклятия звучали как аксиомы мироздания, и отступил, дымясь, как погасшая спичка. И в этот миг я всё понял. Белиал был прав в том, что Раава нельзя было уничтожить грубой физической силой. Но Князь Ада тоже ошибался — демону Хаоса нельзя было противостоять и магией. Был у меня еще вариант, который, как я надеялся, подействует на этого грёбаного утырка — «Гнев Господень». Недаром же он его так опасался, и пытался у меня выхарить. Но это — тоже крайний вариант. Потому что я не знаю, смогу ли потянуть этот конструкт в одиночку, составлять ведьмовской круг мне сейчас некогда, да и не с кем. Но мысль, которая меня посетила мгновением ранее, я не упустил. Был еще один вариант, который должен был сработать… Но это не точно. С проклятым демоном Хаоса всё не точно… — Белиал! Каин! — я закричал, едва удерживаясь на ногах под напором беснующегося Хаоса. — Мне нужна дыра в этом уроде! — Эта тварь мгновенно зарастает! — лишь рыкнул упырь. Но он не стал спорить, ринувшись вперед, не как невидимая тень, а как живой вихрь ярости. Его когти, острые как бритвы, оставляли на плоти Раава глубокие борозды, которые тут же смыкались. Но упырь не пытался убить — он отвлекал. Он метался, кружил, исчезал и появлялся вновь, заставляя тысячи глаз демона следить за ним, отвлекаясь от нас. И в этот миг Князь Ада сделал то, на что, я был уверен, он никогда не пойдет добровольно. Его рука рванулась в сторону, разрывая ткань реальности. Из разрыва, от которого веяло не серой и пеплом, а чем-то древним и безвозвратно утраченным, он выдернул клинок. Меч сиял холодным, невыносимо чистым светом, который резал глаза и заставлял кожу покрываться мурашками. Это был ангельский меч. Тот самый, что остался у него с тех времен, когда он еще не был одним из падших. Как только рукоять меча коснулась его ладони, раздалось шипение, и от прикосновения святого металла плоть архидемона задымилась. Запахло паленым. Белиал издал сдавленный стон, но не хватку не ослабил. Его пальцы обугливались, но демон, стиснув зубы от нечеловеческой боли, поднял меч. — Получи, тварь! — прохрипел он, бросаясь вперед, пока Каин, истекая черной кровью, отвлекал на себя внимание демона Хаоса. Ангельский клинок оставил в воздухе сверкающий шлейф, а Раав, отвлечённый вознёй с упырем, слишком поздно обратил на него внимание. Светящееся лезвие с размаху вонзилось в самый центр его постоянно меняющейся груди. Раздался дикий рёв существа, которому впервые в жизни причинили настоящую боль. Свет меча погас, поглощенный антиматериальной сущностью демона Хаоса. Но этот удар сделал свое дело. На мгновение — всего на одно короткое, драгоценное мгновение — в груди Раава появилась обширная рана, которая сразу не закрылась, обожженная святой силой. Но этого короткого мига мне хватило. Мой взгляд упал на хрустальное сердце в моей руке. Оно пульсировало тем же леденящим светом, что секундой до этого светился меч Белиала. Ангельская сущность. Абсолютная Благодать. Наплевав на опасность, я бросился вперед, прямо к демону и с размаху вонзил сияющее сердце прямо в его открытую рану. КОНЕЦ ОДИННАДЦАТОЙ КНИГИ продолжение уже выкладывается https://author.today/reader/491457 Друзья! Спасибо вам огромное за поддержку, покупки, лайки и награды! Всех Благ и приятного чтения! Nota bene Книга предоставлена Цокольным этажом , где можно скачать и другие книги. Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN/прокси. У нас есть Telegram-бот, для использования которого нужно: 1) создать группу, 2) добавить в нее бота по ссылке и 3) сделать его админом с правом на «Анонимность» . * * * Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: Товарищ "Чума"#11